В провинции - Элиза Ожешко

— На колени! Каждый кавалер перед своей дамой! — в последний раз скомандовал Александр; все остановились, и мужчины стали опускаться на колени.

Болеслав стоял в дверях и смотрел, как Александр преклоняет колено перед Винцуней; он прильнул к ее руке долгим поцелуем, а в глазах девушки, устремленных на его склоненную голову, вдруг сверкнули две молнии и тут же исчезли, погашенные слезами волнения.

Вся кровь вскипела в Болеславе. Лицо его побагровело, затем страшно побледнело, он сделал такое движение, как будто хотел броситься к Винцуне, но сдержался и, чувствуя, что у него слабеют ноги, прислонился к стене. Тут кто-то слегка толкнул его.

Болеслав оглянулся и увидел лакея, разносившего прохладительные напитки. Он схватил с подноса стакан лимонада, залпом осушил его, повернулся и быстро прошел в почти пустую столовую, где как раз накрывали к ужину. Здесь было тихо, прохладно, и через несколько минут его волнение немного улеглось. Он даже усмехнулся и спросил себя: да что, собственно, случилось? Если уж Винцуня поехала на бал, так не для того же, чтобы смирно сидеть у стены. И что же тут удивительного, если семнадцатилетняя девушка танцует с увлечением и что ей приятно танцевать с самым ловким из присутствующих здесь молодых людей? Болеславу стало стыдно за себя. «Неужели я способен ревновать и мучить подозрениями себя и ее? — подумал он. — Нет, это было бы недостойно моей глубокой и серьезной любви к ней — моей веры в ее привязанность ко мне; это недостойно мыслящего человека!» Размышляя таким образом, он постепенно успокаивался, но чувствовал, что на душе у него нехорошо. Весь этот шум и гам, это бесшабашное веселье были противны его натуре, возвышенной и самоуглубленной. Значит ли это, что он выше всего ценил свой покой и отшельничество, которыми человек отгораживается от мира? О нет! Болеслав любил людей, он глубоко чувствовал свою связь с родной страной и с остальным миром, мог бы, наверное, и он радоваться шумным собраниям — но каким? Быть может, он с радостью и гордостью заседал бы в кругу людей, призванных способствовать общественному благу, и смело возвысил голос в защиту того, что считал правильным и достойным. Быть может, ему не претил бы даже и звон оружия, и стук лошадиных копыт. Но танцы, но слова, пустые, как мыльные пузыри, и легкие, как мотыльки, но весь этот дым влюбленности, тщеславия, кокетства и злословия — это было не для него.

Он с детства любил вслушиваться в тишину полей; торжественный шелест рощи и ветер, свистевший в щелях под стрехой в долгие зимние вечера, всегда говорили ему о чем-то родном и близком; суровый каждодневный труд закалил его сердце, а широта ума и полнота любви, с какой он обнимал прекрасный Божий мир и милый край родной, возвысили его дух и озарили той спокойной мечтательностью, которая так поражала в его взгляде. Всякую радость он переживал глубоко, но таил ее как сокровище на дне моря. В мечтах она возносилась хрустальным дворцом, пылала самоцветными огнями, но не любила выставляться напоказ и заявлять о себе боем литавр.

Нет, нехорошо было Болеславу на адампольском празднике, душно, а в сердце не стихал голос тревожного предчувствия. Напрасно он пытался его заглушить, перед глазами, как заколдованная, стояла Винцуня, со вспыхнувшими внезапно глазами и с опущенной в какой-то истоме рукой, к которой страстно прильнул Александр.

Мазурка кончилась, смолкла музыка, зато стал слышнее раздававшийся по всему дому неравномерный гомон голосов. Болеславу он казался шумом горной речки, которая то мирно журчит средь зеленых берегов, то с грохотом разбивается о скалы. Время от времени в общем гуле слышался пронзительный звук настраиваемого инструмента, словно чей-то стон на веселой свадьбе.

Вдруг по всему дому разнеслись бурные, стремительные звуки вальса, то грустные, то веселые. Над скрипками господствовал чистый голос кларнета, который с мечтательной тоской выводил протяжные ноты и, казалось, пел о любви, о ее наслаждениях, страданиях, безумствах…

Вальс, какой это удивительно страстный танец! Трудно понять, как мог он родиться в холодной Германии. Прислушайтесь хорошенько, и он вам расскажет всю историю земных наслаждений. Но только земных, иной песни вы здесь не ищите. Вальс — это полная противоположность мазурке. Есть в мазурке страсть, но разгульная, широкая, как просторы полей, и наивная, как девичье сердце, здесь слышится голос души, которая тоскует по потерянному раю… В вальсе бушует страсть самозабвения, но низменная, темная, вальс — это песня тоскующей плоти со всей ее дикой гармонией. В мазурке — двое молодых людей, рука об руку, закинув головы, чуть касаясь ногами земли, летят, и кажется, еще минута — они улетят под небеса. В вальсе партнеры глядят вниз, мужчина и женщина, тесно обнявшись, кружатся в бешеном вихре, до изнеможения, до потери сознания, кажется, вот-вот они рухнут на землю, в пыль… в грязь… Мазурка идеализирует женщину, в мазурке женщина — существо неземное, ангел с распростертыми крыльями, который лишь пролетает мимо, касаясь людей краем своего воздушного одеяния. Вальс держит женщину в плену у земли, он бросает ее из объятий в объятия, и в груди чистейшей из чистых его страстный напев пробуждает зародыш грядущей бури.

Болеслав шагал по опустевшей столовой и прислушивался к отчетливым звукам вальса.

Как ни старался он вернуть себе душевное равновесие, привычно взывая к здравому смыслу, неприятное, болезненное чувство не оставляло его. Наконец он остановился и проговорил:

— Что со мной? Я себя не узнаю. Что за призраки мне мерещатся, бред у меня что ли? Скверно. Поддаваться такому настроению не следует. Сбегу-ка я отсюда, здесь слишком шумно, а дома я сразу успокоюсь.

Спустя четверть часа колеса его брички простучали по адампольскому двору. В это время Винцуня, томно опираясь на плечо Александра, вместе с ним кружилась по бальному залу, юноша крепко обнимал ее стан, с упоением глядел ей в лицо, она, краснея, опускала голову, а вокруг шептали:

— Красивая пара! Ладная пара! Они точно созданы друг для друга!

Да, здесь и в самом деле встретились молодость с молодостью, веселье с весельем, мечты с мечтами. В бальном зале такое сочетание всегда чарует, всегда захватывает. Но хватит ли этого для повседневной реальной жизни с ее трудами, заботами, а часто и печалями, достаточно ли молодости, веселья и мечты, если ни сердце, ни голова ничем другим не богаты? На этот вопрос жизнь отвечает примерами, которые показывают, что не успеешь оглянуться, как молодость уже прошла, веселье утонуло в слезах, а мечты бесследно улетучились, столкнувшись с неумолимой действительностью. Увы, большую часть своей жизни человек проводит не в бальном зале. Побеждает не тот, кто танцует лучше всех, а самый мужественный, тот, кто, как в сказке, способен схватиться с драконом, преграждающим ему путь. Дороги жизни — это не вощенные по случаю танцев полы, с одним лишь уменьем изящно скользить по паркету далеко не зайдешь; здесь шаг должен быть твердый, и надо знать, куда идешь. Но кто об этом думает в вихре вальса?