В провинции - Элиза Ожешко

Вскоре после того, как между матерью и сыном произошел этот разговор, послышались изумленные и испуганные восклицания старого Снопинского, которого атаковали сразу с двух сторон.

— Бал! Бал! Да что это вам взбрело в голову? Тут жатва в разгаре, а они — балы задавать! С ума сошли оба, что ли? Послушай, Анулька, ты, наверно, сама не знаешь, что говоришь, а этот шут вообще ни о чем не думает, он тут скоро все вверх дном перевернет!

— Я, папенька, буду очень несчастлив, если вы не исполните моей просьбы, — смиренно проговорил Александр с печальной миной.

— Несчастлив! Несчастлив! — повторял пан Ежи, меж тем как его вечно озабоченный взгляд в смятении блуждал по комнате. — И чем же, черт возьми, этот проклятый бал так тебя осчастливит?

— Он даст мне в жены женщину, без которой я жить не могу, — еще печальнее ответил юноша.

Александр знал слабое место отца; пан Ежи сопротивлялся, кричал, но видно было, что он смягчился. Тут Александр упал перед ним на колени и стал целовать ему руки и ноги.

— Папенька, мой милый, мой дорогой папенька, — говорил он, — вы так добры, неужели не захотите оказать мне эту последнюю милость? Я знаю, вы и так на меня истратились, вы лучший отец на свете, сжальтесь же надо мной еще раз, еще один-единственный раз…

В свою очередь, Снопинская, опираясь на спинку стула, на котором сидел муж, и роняя слезы на его лысину, говорила, всхлипывая:

— Уступи, Ежи, ведь это тебя просит твое единственное дитя! Не будь тираном! Неужели уж и мои просьбы для тебя ничего не значат? А помнишь, как ты, бывало, говорил, когда мы еще только поженились: «О чем бы ты, Анусенька, ни попросила, все для тебя сделаю!» Так-то ты исполняешь свои обещания! Наверно, потому, что старая я стала и некрасивая, а попроси тебя какая-нибудь смазливая бабенка, мигом бы сделал. Ох я несчастная! Вот моя награда за двадцать пять лет честной супружеской жизни. Смотри, твое дитя чуть не со слезами просит… единственный сын… В могилу ты денег с собой не унесешь… Да и возместит он тебе этот расход, из приданого, как женится…

Пан Ежи хмурился, морщился, затыкал уши пальцами, ворчал: «В разгар жатвы! С ума сошли! В разгар жатвы!» — но в конце концов сказал сыну, все еще стоявшему на коленях:

— Ну хватит, Олесь, вставай! Надо отдать тебе должное, просить ты умеешь. А ты, Анулька, чего плачешь Знаешь? ведь, что я не могу смотреть на твои слезы. Ладно, пусть будет по-вашему! Только слушай, Олесь, если после этого бала ты не женишься на панне Неменской…

— Женюсь, папенька, женюсь! — закричал Александр, вскакивая и осыпая отца поцелуями. — Это такая чудесная девушка! Честное слово! Вы, папенька, когда увидите ее, сами в нее влюбитесь… хотя маме об этом, наверно, не скажете! — добавил он лукаво.

— Ох ты шальной! — невольно усмехнулся отец. — Ну ладно, говори: сколько денег понадобится на ваш бал?

Это был наиболее щекотливый вопрос. Денег Александр потребовал много. Кроме расходов на угощение, освещение, на лакеев и поваров, нужны были деньги на коляску — не в бричке же ездить с визитами, приглашать гостей на бал, — нужна была новая мебель, по крайней мере для гостиной, нужно было нанять в уездном городе музыкантов и т. д. Снопинский хватался за голову, но тут же Александр припадал к стопам, возлюбленная Анулька начинала рыдать и называть его тираном, и пан Ежи, затыкая уши, кричал:

— Тише, Анулька, успокойся, ладно, будут тебе музыканты! Но на коляску не соглашаюсь, никогда не соглашусь!

Новые мольбы, новые упреки, новые уступки и попытки отбиться.

— Ладно, будет вам и коляска, но уж мебели покупать не стану, ни за что на свете!

В конце концов сторговались. Арендатор согласился на все, кроме мебели, и, с крайне озабоченным видом, надвинув шапку на уши, ушел в поле, бормоча себе под нос:

— В разгар жатвы! В разгар жатвы!

После его ухода Александр, потирая руки, сказал себе:

— Отлично! На покупку мебели займу у Шлёмы, он мне поверит, а отцу скажу, что взял напрокат. Бал будет на славу и Винцуня — моя, а Топольский останется на бобах!

С этого дня Адамполь наполнился необычайным движением. Александр каждый день куда-то уезжал и свозил отовсюду мебель, провизию, декоративные растения и прочее. Однако лишь не мог он найти, сколько ни рыскал по окрестностям: люстры и бра. Это его ужасно мучило и угнетало. Виданное ли дело, чтоб на балу свечи горели в обыкновенных подсвечниках? Но о люстре нечего было и думать; многие из соседей едва ли слышали о подобных роскошествах, а видеть их доводилось лишь тем немногим счастливцам, которые сумели проникнуть в дворцовые покои отсутствующей графини.

Что до бра, то великое множество их украшало стены в гостиных пани Карлич. Александру пришло в голову съездить к любезной вдовушке и попросить у нее на несколько дней эти необходимые принадлежности. Но потом он раздумал. То ли самолюбие ему не позволило обращаться с такой просьбой к богатой соседке, то ли его удержало от этого шага чувство к Винцуне, достаточно сказать, что в один прекрасный день он заперся у себя в комнате и стал сам мастерить злополучные бра. Два дня подряд он с утра до поздней ночи пилил и строгал с такой отчаянной страстью, что пот градом катился по его лицу, зато на третий день светильники были готовы. Два десятка аккуратных полушарий из орехового дерева, все с ямками для свечей и с красивыми колечками, чтобы каждый светильник вместе со свечой можно было повесить на гвоздь. В день бала они должны были висеть на стенах, обрамленные гирляндами цветов. Это была удачная мысль. Деревянные светильники как нельзя более подходили к сельской обстановке, а искусное исполнение делало честь вкусу молодого человека, лишний раз свидетельствуя о его незаурядных способностях к такого рода поделкам.

За две недели до бала супруги Снопинские начали ездить к соседям с визитами. Для этой цели была куплена старая карета графини, которая с незапамятных времен стояла без употребления в каретном сарае и каким-то непонятным образом перешла в собственность управляющего имением, Котовича. С Котовичем Александр был знаком, от него он и узнал о существовании вышеупомянутого экипажа, и хоть это была древняя развалюха на разбитых рессорах, вдобавок на запятках у нее торчал ужасный деревянный негритенок в красной шапке, он купил ее; обошлась она дешево, что привело отца в хорошее настроение. Негритенка, который наводил ужас на попадавшихся по дороге еврейских ребятишек, Александр велел срубить, а также распорядился сменить внутреннюю обивку и отчистить, сколько возможно, потемневшую бронзу на дверцах. Когда все было сделано, он отошел в сторону, обозрел обновленную таким манером колымагу, затем задумчиво произнес: