Седьмой Совершенный - Самид Агаев

— Как же, — с горечью возразил вазир, — я ухожу, а его зовут обратно. Значит, от меня что-то скрывают. Ох, не нравится мне это.

— Не стоит придавать этому значения, — продолжал успокаивать Абу-л-Хасан.

Вазир крикнул слуге, чтобы тот принес розовой воды. Это навело Абу-л-Хасана на определенные мысли.

— О, уже время обеда, — как бы ненароком заметил Абу-л-Хасан, надеясь на приглашение. Повар вазира славился своим искусством. Но вазир укоризненно глянул на Абу-л-Хасана и тот, спохватившись, едва не ударил себя по лбу.

Вазир постился. После дворцового переворота 296 года,[105] когда сторонники наследника ал-Мутазза, возмущенные узурпацией власти низложили ал-Муктадира, Али ибн Иса, стоявший за спиной ал-Муктадира, едва не лишился жизни. Казнить его не успели, потому что власть ал-Мутазза продержалась всего один день. Но страха, которого натерпелся вазир, ему хватило на всю оставшуюся жизнь. После этого он перестал пить вино, стал набожен и днем постился.

— Я вам больше не нужен? — осторожно спросил Абу-л-Хасан.

— Мне было бы интересно узнать, зачем вернули ал-Фурата? — глядя в сторону, сказал вазир.

— Вы это узнаете, господин, — поклонился Абу-л-Хасан.

— Можешь идти, — разрешил вазир.

Вернувшись в диван, Абу-л-Хасан потребовал к себе агента, находившегося в аудиенц-зале. Это был один из хаджибов.

Новостей было две. Первая плохая — разговор шел об Али ибн Иса. Когда спросили мнение ал-Фурата, он упрекнул своего коллегу в том, что тот, заботясь о морали людей, подсчитывает, не воруют ли корм у государственных гусей, живущих на багдадских прудах, и в тоже время странно слеп в отношении мизерных налогов, поступающих из Сирии и Египта.

Вторая новость была еще хуже. Говорилось о дееспособности дивана тайной службы. За последний год ни одного раскрытого заговора. Может быть, враги перевелись? Или не засыпают шпионов Кордова и Кайруан? Диван тайной службы проспал заговор 296 года. А ведь эта служба курируется Али ибн Иса.

«Ах, как это нехорошо», — подумал Абу-л-Хасан. До поры он с величайшим уважением относился к ибн Фурату. Это был очень богатый человек. Говорили, что все его движимое и недвижимое имущество составляло сумму порядка десяти миллионов динаров. Жил он на широкую ногу, выплачивал пенсии, ежегодно выдавал поэтам двадцать тысяч дирхемов жалования. От своих агентов Абу-л-Хасан знал, что среди девяти тайных советников, садящихся за стол ал-Фурата, есть четыре христианина. Для огромного количества своих подчиненных вазир держал кухню, которая ежедневно поглощала сотню овец, три десятка ягнят, по две сотни кур, куропаток и голубей. Пища в его дворце готовилась день и ночь. В специальном зале был резервуар с холодной водой и любой пехотинец или кавалерист, полицейский или служащий, появившийся в этом доме мог получить еду и питье.

В день его вступления в должность вазира в Багдаде подскочили цены на бумагу, так как всякому, кто приходил поздравить, он распорядился выдавать свиток мансуровской бумаги.

К тому же он был умен. Правда, ум его был особенного рода. От него не было пользы государству, но ал-Фурат так ловко управлял запутанным финансовым хозяйством, что никто не мог понять, как в данный момент обстоят дела. Он сумел внушить многим мысль о своей незаменимости. Абу-л-Хасан помнил слова Фурата, когда тот еще был министром: «Для правления лучше, когда дела идут с ошибками, чем когда они правильны, но стоят на месте». В ту пору Абу-л-Хасан и ал-Фурат были примерно одного ранга. При встречах приветливо раскланивались и подолгу беседовали. Абу-л-Хасан не мог сказать, как в действительности относится к нему ал-Фурат, так как Абу-л-Хасан был обычным писарем, сделавшим карьеру, а ал-Фурат происходил из знатной семьи, из поколения в поколение наследовавшей государственные посты.

Нынешнюю свою должность ал-Фурат получил, сменив брата. Абу-л-Хасан же получил свое место при содействии вазира Ал-Аббаса ибн ал Абу-л-Хасана, погибшего при дворцовом перевороте 296 года. С тех пор диван тайной службы формально был в ведении Али ибн Иса. По всему выходило, что ал-Фурат хочет прибрать к рукам тайную службу и поставить туда своего человека.

Придя к такому выводу, Абу-л-Хасан отправился домой. Был поздний вечер, и служащие его ведомства изнывали на своих местах. Никто не мог уйти с работы раньше начальника. Это был порядок, который Абу-л-Хасан ввел с самого начала.

Шеф тайной службы жил в квартале знати Баб ал-Маратиб. У него был двухэтажный дом с внутренним двориком и садом.

Имран подошел к незнакомцу, тронул его за плечо и сказал:

— Братец, подавальщик говорит, что якобы ты требуешь, чтобы я заплатил за твою еду и питье. Так ли это?

— А почему бы тебе ни заплатить за меня, — не оборачиваясь, сказал незнакомец, — кажется, задолжал ты мне предостаточно.

Услышав ответ, Имран сказал подавальщику: «Принеси вина» — и сел за стол напротив новоявленного кредитора, который в этот момент добывал мясо из бараньих ребер.

— Приятного аппетита, — вежливо сказал Имран.

Кредитор кивнул.

— Как здоровье, как идет торговля? — продолжал Имран.

Кредитор положил кость, вытер рот и сказал:

— Как ты думаешь, может идти торговля у человека, который покупает рабов, а потом отпускает их на волю?

— Я не просил вас, вы сами так поступили.

Ахмад Башир похлопал Имрана по руке.

— Ну, ну парень, я вовсе не попрекаю тебя. Ты спросил, я ответил. А ты что же, не доехал домой, решил в Багдад податься?

Имран покачал головой.

— Из дома мне пришлось бежать, — сказал он, — Убайдаллах прислал ко мне убийц.

— Почему ты думаешь, что это сделал именно он? — спросил Ахмад Башир.

Имран достал из одежды какой-то предмет и, оглянувшись по сторонам, вложил в ладонь Ахмад Баширу.

— Это я нашел у убийц.

Ахмад Башир тоже невольно оглянулся. Затем раскрыл ладонь и увидел кружок из белой глины, печать, на которой была вырезана надпись. Сдвинув брови, Ахмад Башир прочитал: «Мухаммад ибн Исмаил, имам, вали».[106]

— И что это значит? — возвращая печать, спросил Ахмад Башир.

— Это пароль, по нему исмаилиты узнают друг друга. Такая же печать была у Абу Абдаллаха, да упокоит господь его душу.

Подошел кравчий и наполнил вином чаши. Ахмад Башир поднял свою и сказал:

— Рад тебя видеть живым и здоровым.

— Я тоже, — ответил Имран.

Выпили. Имран положил в рот кусочек хлеба, а Ахмад Башир вновь взялся за свою кость.

— Что-то плохое случилось с вами? — спросил Имран.

Ахмад Башир оторвался от бараньей кости, внимательно оглядел ее и, не найдя ничего съедобного, положил ее на стол. Вытер рот и сказал:

— Я разорен. Компаньон обманул меня. У него не оказалось достаточной суммы с собой, и он выдал мне долговую расписку, а когда я пришел к банкиру, оказалось, что она не обеспечена. Вот так.

— Ах, как это нехорошо, — покачал головой Имран.

— Куда уж хуже. Это удивительно, всякий раз, когда я отпускаю тебя на свободу, на меня сваливается какая-нибудь напасть. Наверное, мне противопоказано творить добро.

Имран сказал:

— Добро не может быть противопоказано.

— Может, — уверенно заявил Ахмад Башир. — Если в мире существует свет и тьма, вода и огонь, небо и земля; значит, в противовес добру имеет право на существование и зло. А значит, кто-то должен нести зло, во всяком случае, не делать добра.

Имран пожал плечами, взялся за кувшин с вином и стал разливать. Ахмад Башир, следя за этой приятной взгляду процедурой, сказал:

— Что ты собираешься делать?

— Выпить, — коротко ответил Имран.

— Прекрасный ответ, — рассмеялся Ахмад Башир, — ответ достойный мудреца. Но я имел в виду, что ты собираешься делать вообще, как жить дальше?

— Не знаю, — замотал головой Имран.

— А где ты остановился?

— Нигде, я сегодня прибыл. А вы?

— Надо же, выходит, мы одновременно прибыли. В Багдаде есть караван-сарай, в котором я собираюсь остановиться. Мне там должны, кое-что. Хочешь, пойдем вместе?

— Пойдем, — обрадовался приглашению Имран, одиночество в незнакомом городе угнетало его.

— Только допьем вино.

— Непременно допьем.

Имран расплатился, допили вино, поднялись и вышли из кабачка. Толькотолько наступила ночь, темнота, опустившаяся на Багдад, была еще прозрачной. Они, не торопясь, пошли по набережной, слушая всплески воды. Мимо проплывали речные суда и прогулочные лодки, на которых светились огоньки, откуда раздавалась музыка, и слышались песни.

— Живут же люди, — одобрительно сказал Ахмат Башир, — умеют веселиться.

Из лодки с крытым верхом, проплывающей мимо, донеслись слова: «Не желают ли господа, прокатиться?»