Ванька-ротный - Александр Шумилин

Федя по-прежнему лежит на нарах и смотрит в потолок. Я понимаю, у него сейчас на душе тревога и сомнения. Он знает, что ему завтра предстоит идти в немецкую траншею. А это дело не простое! Я знаю по себе. Иногда нападает такая тоска, что от нее некуда деться и не хочется разговаривать.

По его ответам я чувствую, что у него именно такая пора.

В блиндаже появляется старшина.

— У тебя новые маскхалаты в запасе есть? — спрашиваю я.

— Есть! Товарищ гвардии капитан! С десяток абсолютно новых наберется.

— Ты вот что Тимофеич! Нужно в санроте достать штук шесть солдатских одеял. Обшить их с двух сторон чистыми простынями. Лестницу нужно заранее подготовить. Сделаешь из жердей и кругом обмотаешь бинтами. Лестница должна быть легкой и прочной. Высота — метров пять, дня через два она должна быть готова. Изготовишь ее, под навесом у себя, ее держи. Как только нужна будет, от меня получишь команду. Одеяла завтра к вечеру доставишь сюда. Мобилизуй на эту работу новеньких. А сержанта Павлова и его напарника не трогай, они завтра вместе с нами пойдут. Все ясно?

— Можно идти? — спрашивает старшина.

Я молча киваю головой в сторону Феди и пальцами показываю, что мол, нужно полфляжки водки сюда принести.

На поясе у старшины болтается обшитая сукном немецкая фляжка. Я трогаю ее и провожу пальцем по середине ее.

— Ты бы нас с Федей покормил, что ли! Я проголодался что-то ныне!

Тимофеич понимающе кивает головой, поворачивается и выходит наружу.

Так он Феде, если тот и будет просить, не даст. У нас сейчас период подготовки к ночному поиску и водку старшина никому не выдаёт. Даже те положенные ежедневно сто грамм, он сливает и держит у себя неприкосновенным запасом. Только я один могу разрешить старшине.

Через некоторое время старшина возвращается, ставит на стол налитые котелки, кладет нарезанный хлеб, сало на закуску и стучит по краю стола своей неизменной железной кружкой.

— Извините, товарищ капитан, ничего другого готового нету!

— Я вижу, старшина у тебя спиртное на поясе во фляжке болтается.

— Да так, самая малость. Валеев спрятал, а я в телеге нашел.

Я подмаргиваю старшине и киваю головой в сторону Феди.

— Федя слазь! Хватит валяться! Тимофеич опохмелиться маленько нашел.

— Слазь! Тебе душу поправить надо для пользы дела.

Федя охает, вздыхает, поднимает голову, переваливается через борт, (нары у немцев с небольшим бортом, чтобы на пол не падала солома) спускает ноги на пол и нехотя подходит к столу. На лице у него страдание и невыносимая мука. Старшина наливает полкружки, я двигаю ее к краю стола, он смотрит на нее, как змей на лягушку.

— Давай не задерживай!

Он как бы нехотя протягивает к кружке руку и запрокинув голову одним глотком опрокидывает ее. Вздохнув облегченно и привалившись к стене, он запивает из котелка, который на столе с водой стоит. Потом берет кусок хлеба и сала, держит его в руке и посматривает на меня. Я киваю головой Тимофеичу и тот наливает Феди еще порцию. После этого мы с Тимофеичем выпиваем и оставляем Рязанцеву на третий глоток. У Феди глаза глядят веселей, но он делает вид, что стесняется.

— Давай, давай, дохлебывай! Нам со старшиной и по разу хватит!

— Ну что? На душе стало веселей? Может теперь, по делу поговорим? А то у тебя на сухую разговор никак не клеился!

— Щас покурю! И обо всем поговорим!

Феди легче жить. Глядишь, перебросится словцом со старшиной. Тот тайком нальет ему полкружки. Выплеснет Федя водку в себя, и завалится на нары спать до утра. А я не мог, вот так, легко очистить свою душу от обид и всякой скверны. Всякие тяжелые мысли даже после выпивки не покидали меня.

— Доложи мне подробно, что там в овраге? Уточни глубину, ширину! Где обрывистые и где пологие скаты? Думаю, что лезть нужно ребятам там, где самый крутой обрыв, где немцы наверняка нас не ждут, для этого я и заказал старшине изготовить лестницу. Федор Федорыч прокашлял и подробно изложил свои взгляды на немецкий овраг. Язык при этом у него нисколько не заплетался, а даже наоборот, он все излагал обстоятельно и подробно.

— Овраг не широкий. Местами шириной метров до двадцати. Скат со стороны немцев высокий и обрывистый. Есть пологие места, где можно подняться наверх легко. Глубина оврага метров пять, не больше. Подняться к немецкой траншее можно, но не везде. В траншее, где подходят обрывы, немцев не видно. На счет лестницы, я согласен. Поставим ее под самый отвесный край оврага, где человек вообще не сможет подняться к краю траншеи.

— Уточни про траншею! — перебиваю, я его.

— Траншея идет по самому краю. Движения немцев ночью в траншее не видать. Может, сидят не высовываясь? А по делу должны быть у них впереди наблюдатели. В одном месте на дне оврага ближе к нашей стороне стоит группа деревьев, за которыми можно укрыться. Наблюдение вести из-за них хорошо. Впереди заснеженные стволы, мелкие кусты и белые ветки. На дне оврага снега больше, чем при подходе в поле и на открытых буграх. Спуститься в овраг, сесть за деревья — место хорошее. Сидеть благодать! Пули летят высоко.

— Скажи-ка Федя! А на день там можно остаться и продолжать вести наблюдение?

— Думаю, что можно!

— Я старшине одеяла обшить простынями заказал.

— Я слыхал. Это дело полезное! Может мы, днем туда под деревья махнем.

— Днем идти туда бесполезно. А с ночи остаться, пожалуй, вполне!

— Я в этом смысле и говорю, что днем.

— А я хотел Сенько с его группой послать под деревья.

— Нет уж, ты сейчас реши кого посылать под деревья. Чтобы потом Сенько не обиделся, что я отбил у него хорошее место.

В это время в проход блиндажа просовывается ст. сержант Сенько. Сенько высокий, широкоплечий, здоровый парень. Движения у него неторопливы. Во всем теле чувствуется ловкость и сила. У него мгновенная реакция, когда дело касается разведки или доходит до броска. Он хочет что-то сказать. Я делаю ему знак рукой, мол, подожди, и приглашаю присесть к столу.

— У тебя чего ни будь срочное?

— Нет.

Старшина молча поднимается, подвигает железную кружку, колотит пальцами по фляжке, но она уже пустая. Старшина поворачивается и выходит наружу. Вскоре он возвращается и наливает Сенько полкружки спиртного.

— Давай Серафим! Выпей и закуси, ты наверно голоден. Мы уже приложились.

Сенько морщится, заедает салом с хлебом и затягивается сигаретой.

— Ну, что хорошего там, на участке второй роты? — спрашиваю я, его.

— На моем участке голо, хоть шаром покати! Негде с ребятами зацепиться, чтобы вести наблюдение. Можно, но только из стрелковых окопов.