Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- А то? – Усмехнулся Михаил Юрьевич. – Пойдем, князь, дел у нас много с тобой.

А Любава, Уллой теперь называемая, вместе с сыном приемным, с Нильсоном по весне опять в Стокгольм отправились. Ребенок рос крепеньким, даром, что в темноте монастырской кельи рожден был. Старику тоже в радость, все как в том сне, что на дворе у Тихона видел. Только Анниты с ними не было, и сынок чуть поменьше, зато дочка – красавица… Плавание легко прошло, но на следующий раз Свен наотрез отказался с собой их брать.

- Нет! – Как отрезал. – Хватит! Нечего делать вам в землях русских. Из огня да полынью захотели! Нет и все тут! – Так и осталась Любава с дитем на чужбине. Говорить научилась свободно, так что и не отличить было шведка она, али нет.

Конец первой книги.

Книга вторая. ПРИНЦЕССА И ЧУДОВИЩЕ.

Глава 1. Король Густав из рода Ваза.

Стокгольм. Осень 1530 года.

Мощнейшие пятиметровые каменные стены, а за ними резиденция нового шведского короля Густава из рода Ваза. Так выглядел в те суровые времена замок Тре Крунур – три короны, означающие единство страны – Швеции, Норвегии и провинции Сконе. Но о единстве говорить было рано, ибо была лишь одна Швеция, со всех сторон окруженная врагами и раздираемая на части собственными распрями. Замок строго охранялся. Ворота и подъемный мост находились под неусыпным наблюдением караула, которому были приказано стрелять при малейшем подозрении в попытке кого-нибудь проникнуть в замок без разрешения. Все внутренние галереи были заполнены ландскнехтами, и всполохи факелов отражались в их начищенных доспехах, служа дополнительным освещением мрачных помещений.

Густав сидел и ужинал в одиночестве за большим деревянным столом, на котором вперемежку со столовыми приборами, тарелками и кубками, бутылками вина и кувшинами с пивом, были разбросаны бумаги. Это был крупный светловолосый мужчина с такой же золотистой, в завитках, бородой тридцати с небольшим лет, его мощные челюсти, тщательно пережевывали мясо, которое он длинным и острым кинжалом срезал со свиной ноги, лежавшей на блюде перед ним. Не выпуская оружие, другой рукой он засовывал себе в рот очередной отрезанный кусок, или брал кубок чтобы сделать хороший глоток вина. Его взгляд, из-под сведенных бровей, так что пролегла глубокая морщина, пересекавшая лоб к переносице довольного длинного и прямого носа, неотрывно смотрел в одну точку, расположенную где-то на противоположной стене зала.

Скрипнула дверь, Густав, по-прежнему жуя, лишь на мгновение скосил взгляд в сторону и тут же вернулся к прежнему занятию. Вошел высокий худой мужчина в черном одеянии похожем на сутану священника. Это был Олаф Петерссон - ближайший советник короля Швеции. Он подошел к столу и уселся напротив Густава, стараясь перехватить его взгляд:

- Что слышно из Рима? – спросил главный проповедник идей Лютера в Стокгольме.

Король прожевал пищу и наконец оторвался от разглядывания неведомой точки на стене. Его тяжелый взор теперь обратился на Петерссона:

- Скажи мне, Олаф, - голос Густава звучал глухо и хрипло, с каким-то скрежетом, словно проворачивались железные несмазанные дверные петли. – почему я могу доверять лишь тебе и твоему брату, сыновьям кузнеца из Эребру.

Петерссон было не привыкать к такой манере общения с королем:

- Именно потому, что мы с братом сыновья простого кузнеца и терять нам, кроме отцовской кузни в Эребру, более нечего. Так что там с папой?

- А когда он вас с Лаврентиусом отлучил от церкви за ересь? – Густав смотрел по-прежнему тяжело, но уже насмешливо.

- Сразу после того, как ты назначил меня проповедником в Сторкиркан.

- А чем ты ответил папе на отлучение? А, Олаф?

- Тем, что перевел на шведский Новый Завет и стал вести мессы на шведском языке.

- Нет, недостаточно! – Король был неумолим. – Что ты еще сделал, что не положено католическому священнику?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Я нарушил целибат и женился. – Петерссон вспомнил еще один «грех» за собой.

- Вот и я, Олаф, думаю о том, что пора и мне жениться. Найти хорошенькую девчонку, с которой можно будет развлекаться долгими зимними вечерами, хорошенько ее тискать и залезать под юбку. Она мне нарожает кучу сопливых детишек, одному из которых я когда-нибудь передам престол Швеции.

- Густав, тебе нужна не девчонка, а достойная партия, принцесса из достойного королевского рода. От этого союза должна быть прежде всего польза Швеции. А развлечений ты найдешь себе сколь угодно и на стороне.

- А что принцессы устроены не так, как простые девчонки? У них под юбкой все по-другому? – захохотал Густав, налил себе в кубок вина и протянул Петерссону бутылку. – На! Плесни себе. От этого поганого Тролле одна лишь польза осталась – огромный винный погреб архиепископа.

Петерссон налил себе вина, но лишь пригубил и повторил в третий раз свой вопрос:

- Что слышно из Рима?

Густав неожиданно швырнул изо всех сил свой кубок мимо Петерссона прямо в стену за его спиной, так что тот лишь жалобно звякнул и покатился по каменному полу. Но этого уже не было слышно из-за яростного рева правителя Швеции:

- Этот выживший из ума старик, напяливший на себя папскую тиару и возомнивший себя преемником Господа на земле смеет указывать мне Густаву Эрикссону, сыну Эрика Юханссона из рода Ваза, казненного вместе с братьями на площади перед этим замком по решению Тролле, будь он трижды проклят, чтоб я вернул убийцу моего отца в Стокгольм, сделал его снова архиепископом и возвратил все то, что я отнял от католической церкви Вестеросским декретом.

Густав в неистовстве вскочил и принялся швырять на пол бутылки, кувшины, кубки и тарелки, размахивая при этом кинжалом, с которым не расставался ни на миг. В такие минуты, он был очень похож на «берсеркера», из старинных скандинавских саг.

Берсеркеры бросались в бой очертя голову, входя в экстаз или от собственной ярости или наглотавшись особого отвара из каких-нибудь засущенных мухоморов. Саги рассказывали, что они вопили и прыгали, иногда срывая с себя одежду, и были абсолютно нечувствительны к боли и ранам. Подобно бешеным псам или волкам, они грызли в ярости свои щиты перед схваткой, были сильны, как медведи или вепри, повергая врагов наземь, их не брали ни сталь, ни огонь. Вот и король бесновался в неистовой ярости, сокрушая все подряд. Казалось еще немного и он, как берсеркер вцепится зубами в дубовый стол и расщепит его вдребезги. Но пока доставалось лишь посуде. Петерссону ничего не оставалось делать, как пережидать бурю. А она продолжалась. Король вопил:

- Мы держимся только за счет наемников, которых исправно посылает нам Германия и тех, кого нам еще удается насобирать в Европе. Но им нужно платить, а деньги, которые дает нам для этого Любек нужно возвращать. Я увеличиваю налоги, из-за которых вспыхивают повсеместно восстания, я топлю их в крови собственных крестьян, а католические попы сидят на своем золоте и не хотят с ним расставаться. Пусть попробует прислать сюда своего Тролле. Я четвертую его на том самом месте, где он казнил моего отца, и отправлю по кускам его обратно в Рим!

Петерссон, привыкший к подобным вспышкам ярости короля, спокойно сидел на месте и отряхивался от брызг вина, попавшего на него, когда Густав швырнул первый кубок об стену. Увидев, что король начал успокаиваться и снова опустился в кресло, Олаф протянул ему свой, единственный уцелевший во время разгрома кубок с вином. Густав схватил его и жадно выхлебал. Вино стекало тоненькими ручейками по кончикам усов, по бороде, рубиновыми искорками застревая в кудряшках. Проповедник Лютера произнес спокойно:

- Папа Климент VII не отличается разнообразием в суждениях, впрочем, как и его предшественники. Вот, посмотри! – видя, что король уже дышит спокойно и взгляд его стал осмыслен, протянул бумагу, что прятал до сего времени за пазухой.