Плата кровью - Александр Анатольевич Пересвет

потому, что Кравченко был ещё заторможён — опрос происходил буквально на следующий день после похорон. После которых Алексей всё же напился на поминках.

Нет, ничего плохого, как рассказал потом Мишка, он не сотворил. Просто сидел, молчал, слушал. Только смотрел в одну точку. И желваки ходили.

Потом встал, отдал сидевшему рядом Митридату пистолет и вышел.

Когда пошли за ним, увидели стоящим на лестнице перед дыркой в пролёте, оставленной обстрелом в августе. Стоял и внимательно смотрел вниз. Испугавшуюся за него Настю, которая попыталась его оттащить, погладил по голове. Потом отставил от себя, аккуратно обошёл дырку и спустился во двор. И ни на какие призывы вернуться, ни на какие слова не реагировал. Потом так же молча поднялся, забрал у Мишки пистолет, сел за стол и продолжил своё молчание. Правда, больше уже не пил. И всё так же смотрел в никуда.

Этого Алексей ничего не помнил. Неужто, застрелиться хотел? Нет, нельзя ему! Не имеет права. По земле ещё ходят двое из убийц отца. И не просто ходят — а убивают дальше. Их надо остановить. Как взбесившихся псов. Как чумные вирусы. Как наши остановили фашистов в войну: физически уничтожили такое число носителей заразы, что остаток немцев зарёкся на будущее даже думать о нацизме.

Наверное, это ощущение недовершённой мести и заставило отдать Юрке оружие в минуту слабости. Жалко, что в памяти ничего не осталось. Интересно было бы заглянуть в роение тараканов в мозгу. О чём думал, интересно, стоя над дыркой в лестнице? Чтобы вниз прыгнуть? Да вряд ли. Там ведь и невысоко — между вторым и третьим этажом пролёт развороченный, по краешку которого приходилось подниматься жильцам дома. Не убился бы. Да и не мог он хотеть именно так убиться. При наличии-то оружия? Умирать не годным для офицера способом?

Впрочем, у этого стёртого из головы эпизода оказалось одно полезное следствие. Мысли о собственной вине в смерти Иришки как-то ушли и перестали мешать жить. Правда, они переселились из головы в сердце. И душа продолжала саднить, словно протащенная голяком по асфальту. Но это было даже хорошо — это вызывало ощущение, что Иришка не там лежит, не на Острой могиле под землёй. А поселилась внутри него…

* * *

Он много думал о смерти после этого. И о жизни. Больше, чем когда-либо раньше. Ну, насколько позволяли боевые дела. И открывал для себя что-то, о чём никогда раньше не думал…

Настоящая трагедия нашей жизни не в том, что нас ограничивают другие люди или мы вынуждены ограничивать себя. Мы бесконечны внутри себя, даже если нас замуровать в тюрьму. В нас — Вселенная. Но главная трагедия в том, что хочется из своей Вселенной выйти в другие, прожить другими жизнями, познать другие бесконечности. А нельзя! Нельзя!

Говорят, наша Вселенная конечна. И есть другие. Но там не побывать. И вообще нигде больше не побывать. И никем больше… Не побывать у других звёзд (а как хотелось бы!). Не побывать, скажем, лётчиком (где ты, детская мечта?). Не побывать тем же проклятым чеченским боевиком (а интересно!). Не побывать женщиной (хотя б понять, что у них в головах делается). Не проплыть кругосветку, не повоевать с Суворовым, не плакать при отступлении от горящей Москвы, не пожить с папуасами, не увидеть динозавров, не побывать на Марсе…

Да, кое-что из набора можно было бы осуществить. Где-то Алексей читал, что один русский путешественник пожил с папуасами и даже стал у них замом вождя. В наше время уже, в девяностые годы. Женился там на вождёвой дочке. В общем, по-настоящему побывал в каменном веке, не в кино посмотрел. Жизнь первобытную увидел, а не чужие представления о ней.

И что? Зато он вместе с нами не брал Шатой и не отбивался от нацистов в Лутугино. И не увидел ещё одну реальную жизнь — точно так же, как если бы зимний Луганск 2015 года был с теми папуасами на разных планетах. Ни единой точки пересечения! А ведь вот оно, рядом! Вот они, те самые недостижимые вселенные, недостижимые жизни! Тот же путешественник, раз до папуасов добрался, — может он сегодня на Донбассе оказаться? Да ещё в ополчении?

Может! Но… вряд ли… Не до того ему, скорее всего. Он у каких-нибудь пигмеев чалится… Вон, этот, знаменитый-то, тоже путешественник — то на собаках катается, то на яхтах, то на воздушном шаре. И не нужно ему ничего больше! Не хочет он в другие жизни!

Получается, что даже если взаимное соприкосновение вселенных происходит — что ни говори, а почти каждого из нас жизнь вдруг берёт и переключает, вдруг перебрасывает в какую-то другую ипостась… Вот как его из армии под зад ногой, и пришлось в итоге новую жизнь в ЧОПе Ященко начинать. А потом ещё раз — здесь, на войне. Хотя… может, это та же война, в которой ты не дожил свою первую жизнь из-за ранения глаза? Но она была предопределена, и ты всё равно вернулся туда же, к чему был предназначен, но обстоятельствами оттуда забран.

Но ладно, пусть ты и можешь сменить одну свою жизнь на другую. И опять же — пусть ещё одна новая жизнь, пусть две — но их-то на самом деле бесконечное множество! И даже если бы по ним можно было путешествовать, как по другим городам и странам, — ведь получается, что и там ты остаёшься собой! Со своим миром, в своей Вселенной! Вот ты, капитан Кравченко, разве ты поменялся, когда работал в «Антее»? Нет! Тот же ты остался! И здесь ты — тот же! Сидишь внутри своей жизни! И отправь тебя к папуасам вместо того дядьки — и там ты останешься в своей… в своём коконе. И значит, как тебя ни перебрасывай по жизням, всё равно будешь ты изначально иностранцем в любой другой!

Но и это — ещё не вся тюрьма человека, на которую он обречён пожизненно. Ещё хуже всё выглядит, когда ты в своей жизни в принципе всё сделал. Побывал в разных интересных и не очень ролях и ситуациях, повидал и пережил всё основное и интересное, поделал детей и поубивал людей, дошёл до конца карьеры и обеспечился материально, купил всё, что нужно для жизни, и поимел желанных женщин. Ты прошёл все интересное в своей жизни, и ты сделал всё интересное в жизни. Ты в конце пути.

Однако ты ещё молодой! У тебя есть ещё и время, и силы —