Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг. - Гаральд Граф

Далее нас привели к какой‑то куче мусора и сказали, что там засыпало ребенка, который, несомненно, жив, так как от времени до времени слышится его писк. Стали прислушиваться, чтобы определить направление, по которому следует рыть. Действительно, приложив ухо к земле, услышали сдавленный писк. Живо принялись за работу. Через полчаса полного напряжения стали приближаться к цели. Увы! Нас встретило полное разочарование – из образовавшейся дыры выскочила взъерошенная кошка и, жалобно мяуча, понеслась по обломкам. Наши провожатые сконфуженно замолчали и начали переругиваться между собою.

Но надо было торопиться. Нас тащили в другую сторону и указывали на какие‑то развалины. Это, по‑видимому, была церковь. Нас уверяли, что там находятся живые люди. Здесь работа оказалась менее сложной, и мы сравнительно легко добрались до двери. Взломали ее и за нею нашли двух женщин в полуобморочном состоянии, осторожно вынесли их на улицу и сдали толпе, которая нас всюду сопровождала.

Собрались идти дальше, как гардемарин услышал какие‑то звуки. Хотя мы и не были уверены, что их издают люди, но все же решили проверить, благо работа казалась недолгой. Выбили стекло, которое каким‑то чудом уцелело, хотя от церкви остался один лишь угол. В окно влез матрос. Он попал на маленький дворик, где нашел двух козликов – выволокли и их на свободу, но, надо думать, что итальянцы их скушали в тот же день.

Нас потащили дальше. Идти было невероятно трудно. Некоторые улицы оказались засыпанными почти до уровня второго этажа, приходилось все время карабкаться по горам кирпичей, глыбам штукатурки, балкам и всякого рода лому. Наконец добрались до какого‑то дома, который оказался засыпанным чуть ли не до самой крыши. Внутренние помещения, видимо, уцелели, и оттуда неслись приглушенные звуки или стоны. Предстояла огромная работа, но теперь мы были уверены, что там находится человек, а то мы боялись опять ошибиться. Добрались до крыши, проломили ее и пол чердака, на все это потратили не менее часу. Через дыру проникли во второй этаж и на веревке спустили матроса. На этот раз работали не зря – там оказалась семья из четырех человек. С трудом вытащили их наружу. Несчастные были так счастливы, что готовы были целовать нам руки.

Пошли дальше. Какие полные трагизма картины попадались на пути: обнаженный угол дома, торчит кровать, на ней лежит младенец, сверху мужчина, который, видимо, стремился защитить от обломков жену и ребенка, но это ему не удалось, и их тела были раздавлены кирпичами.

Землетрясение началось перед рассветом и застало всех жителей во время сна, благодаря этому и погибло столько людей. Многие, очевидно, проснулись только тогда, когда уже произошли самые сильные толчки и начали сыпаться обломки кирпичей и штукатурка, и не имели времени выбежать на улицу.

Затем нам опять указали на развалины, откуда доносился не то детский плач, не то мяуканье кошки. Мы стояли в нерешительности. Не хотелось тратить время на откапывание кошки, но боялись и ошибиться. Поэтому стали внимательно вслушиваться. Одному кажется, что кричит ребенок, а другому, что мяучит кошка. Таким образом, никакой уверенности не было, и я приказал рыть. Работа оказалась чрезвычайно трудной, но все же добрались до какого‑то провала. В него осторожно полез один из матросов и оказался в почти совсем разрушенной комнате. Там у стены стояла кроватка. А в ней ребенок не старше года. Осторожно вытащили его и отправили на сборный пункт. Бедный! Какую ужасную катастрофу пережил: лишился родителей. А может быть, братьев и сестер, остался одиноким на весь мир. Взрослые люди погибли, а он, такой маленький, беспомощный, остался невредимым. На радость или горе!

Так за работой не заметили, как прошло время до 6 ч вечера, когда было приказано возвращаться на крейсер, который должен был засветло уйти в море.

Возвращаться было трудно – устали ужасно. Какая‑то несчастная женщина шла за нами и о чем‑то упрашивала. По‑видимому, дело касалось ее ребенка и мужа. Их засыпало, но она была убеждена, что они живы. Ее горе так тронуло, что решили, что лучше запоздаем, но поможем этой несчастной. С удвоенной энергией начали рыть и растаскивать кирпичи и добрались до двери, которую взломали. Действительно, там оказались мужчина и ребенок. Первый – мертвый, а второй еще живой, но сильно раненный. Передали его матери и хотели скорее бежать на корабль, но оказалось, что она не в силах тащить ребенка. Пришлось помогать. Поэтому изрядно‑таки опоздали, но, впрочем, не только мы, а почти все.

На стенке гавани пришлось подождать, пока все соберутся, чтобы проверить, нет ли оставшихся на берегу. Вся рота оказалась налицо, но, боже мой, в каком виде: грязные, изодранные, покрытые пылью штукатурки! Но довольные сознанием выполненного долга. Как‑никак, а все же удалось спасти некоторое количество жителей. На рейде уже стояли все наши корабли, и, следовательно, раскопки будут продолжаться и, наверно, спасенных окажется не так мало.

Когда мы вернулись на крейсер, то в первый момент просто ошалели. Вся верхняя палуба была наполнена лежащими и сидящими людьми. Тотчас же мы стали выходить из гавани, и «Макаров» взял курс на Неаполь[213].

Весь экипаж был занят. Наших пассажиров, которых набралось более пятисот человек, надо было хоть как‑нибудь накормить, а тяжело раненых доктора продолжали оперировать и перевязывать. Особенно тяжело пришлось медицинскому персоналу, который вместе с судовым священником и добровольными помощниками проработали всю ночь.

Тяжелое зрелище представляли наши палубы во время этого перехода. Без содрогания нельзя было смотреть на этих несчастных людей. Сколько в них сосредоточилось горя и страдания. Чего только не пережили они за этот день. Многие, еще вчера счастливые, теперь стали несчастными на всю жизнь. Как ярко выступила человеческая беспомощность перед стихийными бедствиями. Какими ничтожными казались люди со всей их цивилизацией и знаниями перед могуществом природы.

Уверенно разрезая морскую гладь, несся «Адмирал Макаров» по Тирренскому морю. Спокойно светила луна, купая серебряные лучи на морской поверхности. Все было, как всегда, но не часто случалось, что корабль был полон пережившими столь большое несчастье людьми, сколько отчаяния и горя в их душах, но и благодарности за чудесное спасение.

Рано утром крейсер вошел в Неапольскую гавань. Предупрежденные по радио портовые власти выслали навстречу буксиры, которые поставили его у пристани. Множество санитарных повозок ожидало нашего прихода, и началась разгрузка раненых.

Представители власти выражали крейсеру самые искренние чувства благодарности. Но, в сущности, мы ведь исполнили только человеческий долг, и разве моряки русского Императорского флота могли отнестись иначе к несчастью другой нации.

У ворот порта стояла огромная волнующаяся толпа народа, которая наблюдала, как грузили раненых. Итальянцы очень экспансивны, и полиции было трудно сдерживать толпу, которая старалась прорвать цепь и ворваться в порт, чтобы подойти к крейсеру и приветствовать экипаж. Когда же в воротах появилась группа гардемарин и наших матросов, то чувства толпы вылились на них. В первый момент нашим людям показалось, что их итальянцы растерзают в порыве своих чувств, но все обошлось благополучно, и только одежда оказалась помятой, когда их поднимали на руки.

В этот день русские моряки оказались героями дня. Все газеты Италии на все лады нас расхваливали, и везде, где мы появлялись, нам устраивали овации.

Командир не хотел задерживаться в Неаполе, чтобы еще успеть принять участие в спасении пострадавших в Мессине. Поэтому, как только погрузка угля была закончена и были приняты перевязочные средства и провизия, мы вышли в море.

Подойдя к Мессине, мы увидели наш отряд, а также наших станционеров в греческих водах – канонерские лодки «Хивинец» и «Кореец»[214]. Кроме того, на рейде стояли два английских крейсера и несколько военных кораблей других наций. Впоследствии в заграничной печати стали появляться описания спасения пострадавших жителей Мессины. Причем всегда умалчивалось, что главная роль в спасении принадлежала русским морякам. Но в тот момент было бесспорно, что мы оказали наибольшую помощь.

Крейсер опять вошел в гавань и встал на прежнее место. Других военных кораблей в гавани не было. Немедленно две роты были спущены на берег. А крейсер начал принимать раненых.

Насколько было опасно подходить к берегу, можно судить по случаю со «Славой», которая хотела встать на якорь сравнительно далеко на рейде. Выбрав по карте подходящую глубину, командир, капитан 1‑го ранга Любимов[215], приказал на этом месте отдать якорь. Старший офицер скомандовал: «Из правой бухты вон, отдать якорь». Якорь полетел воду и потянул канат, который начал сучить (т. е. он со страшной быстротой тянулся за якорем). Надо заметить, что корабли становятся только на такой глубине, которая в полтора раза меньше длины каната, вытравленного за борт. Иначе они легко могут быть сорваны с якоря, который удерживается в грунте тяжестью каната. Так было рассчитано и на «Славе». Но оказалось, что глубина по карте совершенно не соответствовала действительной глубине. Канат вытравился до «жвака‑галса» (т. е. до самого конца), стопор не выдержал, и он ушел с якорем на дно. Оказалось, что оно настолько деформировалось после землетрясения, что если в этом месте оказался провал, то в другом могла образоваться мель. Поэтому и входить в гавань было далеко не безопасно[216].