Ни конному, ни пешему... (СИ) - Костина Надежда

Стена леса смутно виднелась в густом предутреннем сумраке.

Скрипело мельничное колесо.

Журчала на перекатах Река, струясь бесконечным потоком к далекому Морю…

«Вернётся до конца зимы!» — вспомнились слова Лешека, брошенные напоследок. Как же давно они не виделись...

До. Конца. Зимы.

Вернётся.

В лес.

Что ЕМУ до людских бед и горестей, печалей и потерь?!

Лес вечен.

Он стоит на границе миров, шумит бесчисленными ветвями в поднебесье, тянет жилами корней силу из самого сердца матери, не замечая в вечном коловороте судеб человеческих.

Ядвига устало прикрыла глаза.

Ветер холодил пылающее лицо, трепал спутанные волосы, ветер нес слабый запах гари, запах беды…

Сил не осталось. Их и было-то всего ничего…

Едва хватило кровь сестре заговорить. Запечатать на короткое время истекающую жизнь…три жизни…

Дети Януша.

Внуки пана Лихослава.

При мысли об отце горло перехватило, потекли слезы. Тата больше нет.

Сестра ещё жива. Хотя чуяла Ядвига — надолго ее жалкого ведьмовства не хватит. Стоит Юстине очнуться, и — все! Хозяйка судеб незримо стоит в изголовье, готовясь полоснуть лезвием тонкую нить — пуповину. Последняя надежда на старую чаклунку с нелюдскими раскосыми глазами. Да и то…

Сможет ли ведьма оспорить ЕЕ волю…

Захочет ли…

Да и жива ли Яга?!

Уперев в землю посох — подарок лесного хозяина, Ядвига отчаянно кричала, срывая голос, захлебываясь промозглым ветром, вплетая в зов последние капли сил.

Лес молчал. Дубы бесстрастно тянули к сизому небу могучие ветви, зелёные ели безучастно качали заснеженными лапами. Вороний грай испуганно притаился в густых высоких кронах.

И далеко-далеко, в самой глубине заповедной чащи, тоскливо завыл волк.

Ноги подкосились. Вымотанная бессонной ночью девчонка осела на грязный талый снег.

— Помоги!!! — одними губами прошептала, зажмурив глаза и, наступив на горло шляхетской гордости, добавила. — Прошу тебя!

Внезапно сердце пропустило удар.

Один

Второй

Третий

В ушах гулко зашумело.

Ядвига судорожно вздохнула и распахнула глаза.

Вместо опушки леса — темный берег реки. Угольно-черная в рассветных сумерках вода. Ошмётки льда плывут хлопьями пепла давних пожарищ. Сухой очерет сломанными остряками торчит вдоль берегов. Камни перекатов как обглоданные кости из разрытых могил…

Наступает излом зимы…

Излом годового круга…

Духи голодны и злы, духи теряют рассудок…

Они жадно глядят на мир, тянутся к людскому теплу.

Ядвига рывком поднялась, крепче сжала посох. Настороженно прислушалась.

Тишина вязкая, давящая.

Только шорох мерзлого крошева и тихий плеск свинцовой волны.

«Нельзя верить воде, — твердил ей Лукашев племянник перед уходом. — Она из любой клятвы вытечет!»

Заморочила, курва! Панночка скрипнула зубами от накатившей злости. Предупреждал старый мельник:

«ЭТИ завсегда с лихвой плату берут». И ведь пошел дядька Михась ночью просить о защите, хоть и боялся до жути!

Над речным зеркалом белым саваном стелился туман. Из глубины придонного омута потянулись всполохи теней. Закружились в безумном танце, выплетая колдовской узор. Засветились болотными огнями, скрадывая серую дымку рассвета…

Ядвига упрямо тряхнула головой, прогоняя наваждение, хмуро уставилась на призрачную фигуру, сотканную из капель и осколков льда. Уперлась посохом в мокрую землю, пережидая головокружение…

Водяница подобралась к самой кромке берега. Близко-близко. Протяни руку — и коснешься живого изменчивого потока или…

Ядвига отпрянула от…самой себя?!

На нее смотрела бледная девчонка с растрепавшейся косой и свежей ссадиной от ветки на лбу. Нос у девчонки покраснел и распух от холода, на щеках грязные дорожки от недавних слез.

Отражение криво усмехнулось, наблюдая, как отшатнулась незваная гостья.

— Ты просила о защите! — услышала Ядвига свой осипший от крика голос. — Ты дала слово!

— Что ты хочешь?! — превозмогая страх и неуверенность, прохрипела панночка.

— Души людей, — жадно зашипела нелюдь, мгновенно теряя всякое сходство с человеком. — Дай мне волю до заката. Все, кто решатся перейти реку — мои! Мои, до капли!

Прозрачные глаза вспыхнули болотной зеленью. Длинные косы растеклись черными ручьями.

Ядвигу передернуло от отвращения. Столько неутолимого голода и ненасытного желания было в словах речной хозяйки.

— Ты, мокроносая, сначала у меня дозволение на такое непотребство спроси, — насмешливо раздалось сзади. Водяница тут же отпрянула на глубину, недовольно забурлила. — А ты, ясна панна, думай, прежде чем обещания раздавать!

Ядвига резко обернулась. За спиной стояла старуха.

— Она просила о защите, она обещала плату, — вкрадчиво зажурчала вода, снова подобравшись вплотную.

— Без душ обойдешься, — уверенно отрезала лесная ведьма. — Жизни заберёшь, и хватит с тебя.

— Жизней мне мало, я хочу ду́ши! — клянчила водяница.

— Жизни, и… мое позволение. Лет через десять. Как моя преемница в силу войдёт. Вот тогда девочка тебе и подсобит, если служить ей будешь верно.

Ядвига переводила взгляд с одной на другую, пытаясь понять, о чем речь.

Водяница задумчиво наклонила голову к плечу.

— Пусть поклянётся кровью, — наконец нехотя согласилась, недоверчиво глядя на панночку.

— Слово даст, и довольно с тебя, — припечатала Яга. — Много воли захотела.

Она обернулась к Ядвиге.

— Дай ей слово через десять лет помочь принять человеческий облик и родить наследницу. А она за это будет тебе служить, как мне служила.

Юная ведьма растерянно молчала. Старуха терпеливо пояснила:

— Эта пакостница давно силу копит, чтобы дочку-наследницу родить и в море уйти. А силу такую только от людей может получить. Хм…из людей. Особенно, если души сожрёт. Не кривись, ясна панна, у духов свои горести, и дети им не просто даются. Впрочем, как и людям, — старуха тяжело вздохнула, покосилась в сторону хаты, покачала головой, что-то прикидывая. — Соглашайся, девочка. У нас мало времени.

******

Мельничиха с трудом разлепив сонные глаза очумело пялилась на чёрную усатую морду. Кошка мерзко зашипела в лицо, оскалила клыки, и, не дожидаясь привычной лайки или плевка, ловко соскочила с теткиных колен.

— Кышь! — запоздало шикнула Гануся, приходя в себя. Голова гудела, как после доброй гулянки, спину ломило — не разогнуться.

В полутемной комнатке чадили огарки свечей. Рассветная мгла сочилась в крохотное мутное оконце. От стен тянуло холодом. Дом выстыл. Неужто печь не топили? Не ставили кашу? Дров пожалели?

Снидать давно пора!

Да что ж это?! Как она умудрилась закемарить, да ещё сидя на скрыне?

Память-злодейка путалась, как от чарки крепкого спотыкача и помогала мало.

Последнее, что згадалося — отчаянный напев девчонки-ведьмачки. Панна стонала, наче перед смертью. Эта… Ядвига… будь она неладна, схватила сестру за руки и завыла что- то надрывно - тягучее. Гануся от страха и слов-то не разобрала. Было там и про злую кровь, и про печати на костях. Свечи замерехтели, словно с переляку, по стенам заплясали морочные тени.

Б-р-р…

Лячно стало до жути. От той самой жути она и плюхнулась на скрыню, схватила подушку, прижала к животу, пытаясь заховаться от ведьмовского непотребу, да и…заснула!

Матинко божа!

А панна як же! Да что там панна! Орыська-доченька!

Марфа!

Диточки!

Йоська возвернулся посередь ночи, переполошил — село горит!

Где они все?!

Тихо в хате, как в могиле. Не хнычет онука, не лопочет весело Петрусь, не стукает горшками и тарелками суетливая невестка, не бубнит сонный Михась, раздавая работникам наказы, не спорит привычно с Йоськой…

От же клята панночка!

Ладно бы только сестру заморочила наговором. Кровь всяко затворилась. А ей, Ганусе, нашо спать?! Она несмело глянула на знатную гостью.