Пленная Воля - Сергей Рафалович

РЕЦЕНЗИИ НА СБОРНИКИ С. РАФАЛОВИЧА

В. Брюсов. С. Рафалович. Светлые песни

В одном стихотворении автор говорит о себе: «Я жажду бесконечного… страданий необъемлемых, страстей неизживаемых»… Эти модные желания не очень к лицу его музе, трезвой, умеренной и рассудительной. О поэзии г. Рафаловича можно сказать его собственным стихом: «Там разум входы стережет». В ней нет порыва, нет прозрений, к ней всего менее подходили бы слова Фета о «даре безумных песен». Объективное творчество везде более удается автору, чем чистая лирика. Лучшие вещи в книге те, где сам поэт исчезает за образами, заставляет говорить за себя свои создания: такова баллада о «Лигее», сонеты о Еве и о Терезии, стильная пьеса «XVIII век», «Два друга» и т. п. В философских раздумьях, объединенных в лирическую поэму «Душа и мир», есть интересные мысли, но они остались бы ровно столь же интересными, будь изложены прозой. С внешней стороны стихи г. Рафаловича, за редкими исключениями, незвучны и однообразны; один и тот же размер (чуть ли не половина всех стихотворений написаны хореическими четверостишиями), одни и те же приемы, сходные образы — повторяются на многих страницах. Есть погрешности языка, если только это не licentia poetica, в таком случае неудачные.

Валерий БРЮСОВ. «Весы». 1905, № 12.

А. Курсинский. С. Рафалович. Светлые песни

Сергей Рафалович. СВЕТЛЫЕ ПЕСНИ. СПб. 1905. Издание «Содружества». Стр. 176. Цена не обозначена

Большую смелость взял на себя молодой поэт, ныне выступающий перед нами своею первой книгою стихов, назвав эту книгу «Светлые песни». Мы категорически должны упрекнуть его за эту смелость, как автора, не оправдавшего ни того, ни другого обещания. Если некоторой части его стихотворений и нельзя отказать в названии «песен», то приложение к ним эпитета «светлых» возможно лишь по тем соображениям, по каким римляне рощу называли lucus: от non lucendo.

Стих г. Рафаловича увертлив и гибок, силен и плавен. Под его рукою — он под рукою мастера. Но этим исчерпывается все, что есть общего между этим мастером и певцом. Древние философы, ученые, законодатели облекали в стихи свои системы… Неустанное совершенствование живого слова, быть может, сделает в далеком будущем стих единственной формой речи даже для обыденных потребностей человеческого общества… Но стройность стиха еще не есть та музыка, которой требует от лирика Поль Верлен в своей «l’Art poetique».

Не музыкальность, а музыку имеет он в виду в своей знаменитой фразе:

«De la musique avant toute chose!»

музыку, ergo живое чувство, то единственное, что призвана выразить музыка и что способна она выразить по своей природе.

Это живое чувство отсутствует почти во всех произведениях г. Рафаловича. В стихотворении «Полюби в себе без спора» (стр. 67) автор сам требует от поэта, чтобы он полюбил дух мятежный, он убеждает, что

Жаждать нужно и томиться,Волноваться и стремиться,Заблуждаться беспредельноИ любить других бесцельно.

Но этот дух мятежный менее всего заявляет о себе в собственных произведениях автора. Г. Рафалович — мыслитель par excellence. Но мыслительная работа не отражается на поверхности его чувствований какими-либо волнениями стремленья, беспредельного самоотдания заблуждениям и бесцельностям любви. Автор разбирается в противоречивых сцеплениях навязчивых мыслей с мефистофельским равнодушием или констатирует их наличность на страницах своей записной книжки с бесстрастием древнего летописца. В отделе «Противоречия» эта бесстрастность особенно резко бьет в глаза. Внимание автора, напр., привлек к себе тог факт, что в Риме времен Цезарей, когда наиболее процветал «культ Вакха и Венеры», существовал институт весталок. Он

так и заносит:

…Любят дочери и жены,И беззубые отцы,Горделивые матроны,Император и жрецы.

А меж тем, презрев напевыИ объятия любви,Чтут огонь священный девы,Погасив огонь в крови.

Такими «а», «а меж тем» начинаются заключительные строфы всех стихотворений этого отдела. Два образа, противительный союз и — больше ничего.

Здесь все же есть образы. Они встречаются и в других вещах. Некоторые из них красивы и ярки («Чуть заметные морщины — точно русла давних слез»). Но характерным для г. Рафаловича все же является их преимущественное отсутствие. И в целом его книги он сух и прозаичен, глубок по мысли и бесцветен по чувству. Вот что способен написать он на такую тему, как «Любовь»:

…Чиста она, и чисто вожделенье,Ханжам трепещущим его не осквернить,Но оскверняет их от жизни отреченье,И девственность грешно в себе хранить

и далее такая же проза.

Рассуждения автора о Боге, о вере, отречении, самосознании, правде и пр., и пр. не приводят его к какому-либо определенному и устойчивому миросозерцанию, соприкосновение с которым могло бы сообщить читателю светлое настроение примиренности. Мысли г. Рафаловича в хаотическом разладе. Его звучные афоризмы не разрешат ничьих сомнений. Попытка воссоздать его «систему» осталась бы напрасной. Сказать, что

Правда там, где правды нет.

или что

Лишь та любовь тебя достойна,Которой нет нужды ни в ком.

в сущности ведь это то же, что ничего не сказать. Новых откровений автор не дает, и его философия — это комната, в которую автор внес много, но из которой ни он, ни его читатели вынести ничего не смогут.

Однако выражения некоторых мыслей красивы:

Не в том, что есть, я Бога вижу,А в том, что вечно может быть

или:

И видит мысль во мгле души мятежнойБезбрежный путь над бездною безбрежной

или еще:

Бог — таинственность созвучий,Многих душ единый сон.

Нельзя не отметить некоторых погрешностей слога и стихосложения, и именно потому, что они — исключения в книге г. Рафаловича. Нельзя рифмовать «вётлы» и «светлый», «ссоры» и «зори»; нельзя в литературную речь вводить народные энклитические формы «по миру», «во поле» («в небе один ты, как во поле я») или выражения вроде «ужотка». Неправильны ударения «видов», «вторил»; не существует в русском языке слова «злобивый», а создавать новые слова исключительно ради рифмы, — не надо.

Но совершенно непростительным грехом г. Рафаловича является его бесцеремонное, мало — святотатственное обращение с освященной веками формой сонета. Можно не употреблять старых форм, но уродовать их — это кощунство. А между тем очень слабое стихотворение «Вечное Счастие» (стр. 139) как будто только и написано с целью дать образец сонета наизнанку: у автора две терцины, вместо того, чтобы замыкать октаву, предшествуют ей. В чем выиграло стихотворение от этой своеобразной версификаторской… изобретательности, мне остается непонятным.

Что касается внешней стороны издания, то, уже отметив ее изящество, нельзя не пожалеть об изобилии погрешностей в знаках препинания. Этот корректорский недосмотр иногда досадно затрудняет чтение текста.

Александр КУРСИНСКИЙ. «Золотое руно». 1906, № 1.

Н. Поярков. С. Рафалович. Светлые песни

С. Рафалович заслуживает внимания, и поэтому я спешу указать ряд досадных недочетов, встречающихся в его новой книге стихов. Многие стихотворения первого отдела носят автобиографический характер и неприятно напоминают дневники юношей, когда молодой дух часто находит всем знакомые и давно открытые Америки.

В этом отделе, кроме того, замечается налет рассудочности, нет тех светлых красок, которые сделали бы даже чужой дневник близким и дорогим. Вообще Рафалович большой резонер, что вызывает скуку. В нем нет той страстности и гнева, того огня, которые бывают у поэтов Божиею милостью. Автору «Светлых песен» следует относиться гораздо внимательнее к своим стихотворениям, оставляя многие из них в портфеле. Очень хороши — «Рабыня», «Свобода».

Иногда попадаются хорошие образы и удачные строфы.

Николай ПОЯРКОВ. «Поэты наших дней». М., 1907.

А. Блок. Письмо к С. Рафаловичу от 13.01.1906 г