Довлатов - Анна Ковалова

Русская литературная секция в Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так и заинтересовались. Гранки пришли буквально через месяц. Затем — вторая корректура. То есть по срокам нечто фантастическое!.. Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили. У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с ленинградской пропиской.) Да и тексты оказались не столь уж безобидными. В общем, тормозили…

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Иван Трулль:

Однажды мне позвонил завсектором Маннерман и сказал: «Мне из издательства прислали смакетированный сборник Довлатова, но на него наложено вето, цензура не пропускает. Не прочтешь?» Я прочитал эту книгу — мне понравилось. Называлась она «Пять углов», как и известная площадь в Ленинграде. Я подумал, что к такому названию могут придраться: почему мы издаем книгу о Пяти углах в Таллинне, а не в Ленинграде? Значит, там ее издавать отказываются? Я порекомендовал придумать какое-то другое название, и название было найдено — «Городские рассказы». Дальше следовало обсуждение в ЦК — Довлатов потом жалел, что не присутствовал на нем. Я высказал свое благожелательное мнение о книге, упомянул, что ее можно сопоставить с рассказом «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. После этого все запреты с книги были сняты.

Позже я узнал, как все это было. Сообщение делал инструктор ЦК Ян Труль. Мне кажется, он талантливо построил свою речь. Вот ее приблизительное изложение:

«Довлатов пишет о городских низах. Его персонажи — ущербные люди, богема. Их не печатают, обижают. Они много пьют. Допускают излишества помимо брака. Чувствуется, рассказы автобиографические. Довлатов и его герои — одно. Можно, конечно, эту вещь запретить, Но лучше — издать. Выход книги будет естественным и логичным продолжением судьбы героев. Выход книги будет частью ее сюжета. Позитивным жизнеутверждающим финалом. Поэтому я за то, чтобы книгу издать…»

Я ждал сигнального экземпляра, медленно тянулись дни, полные надежд.

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Тамара Зибунова:

У моего студенческого приятеля Володи Котельникова дядя жены служил в Государственном комитете по кинематографии. Возникла идея дать рукопись этому родственнику — он был человек влиятельный и вполне мог посодействовать в издании или даже экранизации. Сам Котельников, который, кстати, в свое время устроил Сережу в кочегарку, вместе со своим другом Сергеем Солдатовым занимался распространением всевозможной диссидентской литературы. В тот момент, когда мы уже ждали сигнального экземпляра, Солдатова арестовали. Кажется, он был членом партии «Независимая Эстония» и вместе со своими соратниками написал какое-то письмо с требованием освободить Эстонию. После этого ареста в Таллинне началась волна обысков, о чем мы, разумеется, не знали.

Нас познакомили в одной литературной компании. Затем мы несколько раз беседовали в коридоре партийной газеты. Бывший суворовец, кочегар, что-то пишет… фамилия — Котельников. Свои рассказы он так и не принес, хотя мы об этом уславливались. Теперь мне кажется, что я его сразу невзлюбил. Что-то подозрительное в нем обнаружил. А впрочем, это ерунда. Мы были в хороших отношениях. Единственное меня чуточку настораживало: литератор и пролетарий, жил он весьма комфортабельно. Приобретал где-то шикарную одежду. Интересовался мебелью… Нельзя, будучи деклассированным поэтом, заниматься какими-то финскими обоями. А может быть, я просто сноб… Зачем я рассказываю о Котельникове? Это выяснится чуть позже.

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Тамара Зибунова:

Накануне обыска у Котельникова я отвозила какие-то вещи к маме. Троллейбус остановился у дома Котельникова, я решила зайти в гости. Володя вынес папку с Сережиными рукописями. У меня было два тяжелых пакета, и я сказала, что папки заберу в другой раз. Рукопись осталась лежать на видном месте. На следующий день я легла в больницу, а ночью ко мне как-то прорвался Володя Котельников со страшной новостью: «Тамара, у меня был обыск, и Сережину книгу взяли!» Искали, конечно, вовсе не Сережины рукописи, но их случайно забрали вместе с Солженицыным и прочей запретной литературой.

Группа эстонцев направила петицию в ООН. «Мы требуем демократизации и самоопределения… Хотим положить конец насильственной русификации… Действуем в рамках советских законов…» Через три дня этот меморандум передавали западные радиостанции. Еще через неделю из Москвы поступила директива — усилить воспитательную работу. А это значит — кого-то уволить. Разумеется, помимо следствия над авторами меморандума. Ну и так далее. У Котельникова был обыск. Не знаю, в чем он провинился. Дальнейших санкций избежал. Не был привлечен даже в качестве свидетеля. Среди прочих бумаг у него изъяли мои рассказы. Я отнесся к этому спокойно. Разберутся — вернут. Не из-за меня же весь этот шум. Там должны быть горы настоящего самиздата. То есть я был встревожен, как и другие, не больше. Ждал верстку. Вдруг звонит Эльвира Кураева:

— Книжка запрещена. Подробностей не знаю. Больше говорить не могу. Все пропало…

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Валерий Воскобойников:

Насколько я знаю, Сережа в Таллинне совершил роковую ошибку. Испугавшись за свою рукопись, которую обнаружили при обыске у каких-то вроде бы эстонских националистов, он сам пошел сдаваться в КГБ, чтобы рассказать о происшедшем. Но так поступало большинство советских граждан. Чтобы понять это, нужно знать жуткую атмосферу того времени. И еще нужно знать, как сильно Сережа испугался за свою книгу — ведь она была уже на выходе. Полковник ему сказал: «Идите, работайте спокойно». А сам тем временем позвонил в редакцию и потребовал, чтобы Довлатова на всякий случай немедленно уволили.

Иван Трулль:

Помню, Маннерман пришел ко мне в кабинет с совершенно неожиданным сообщением: «Слушай, на книгу, которую мы одобрили, КГБ наложило запрет. Рукопись пытались переправить за границу, а автор ее оказался диссидентом. Вопрос этот становится уже не литературным, а политическим».

Тамара Зибунова:

Сережа даже ходил на прием в КГБ. Там не отрицали, что Довлатов не имеет никакого отношения к делу, которым они тогда занимались, и перенаправили книгу товарищам по работе в ЦК, в отдел печати. Те, в свою очередь, адресовали ее редактору «Советской Эстонии», которому настоятельно рекомендовали принять меры. Сережа позвонил мне утром на работу и сказал: «Тамара, меня вызывают на редколлегию, будут увольнять, я подаю заявление по собственному желанию», — и бросил трубку. Я перезвонила — его уже не было. Для меня все происходящее было катастрофой. Я была беременна и не знала, посадят ли его, уедет ли он.

Михаил Рогинский:

Кому хочется брать на себя ответственность за определение, является рукопись Сережи антисоветской или нет? Чекисты передали рукопись в ЦК в отдел административных органов, те переправили в отдел пропаганды, отдел пропаганды спустил дело в отдел печати, а отдел печати тоже не захотел решать этот вопрос. Они его переадресовали к нам в редакцию: ваш человек — вы и решайте, хорошая книга или плохая, советская или антисоветская. Большая часть редколлегии нашей газеты состояла из людей, которые были роялистами больше, чем король. Дряхлеющие лидеры редакции приняли происшествие как сигнал к атаке. Я оказался единственным журналистом из основных отделов (я был спецкором при редакторате), кто не состоял в партии. Поэтому я не был зван на это заседание, так же, как и Лилька Скульская, и ждал Сережу в коридоре, но он мне достаточно подробно изложил, как все это происходило. Сережу страшно отчитывали.

— Товарищи, — начал редактор, — мы собрались, чтобы обсудить… Разобраться в истоках морального падения… Товарищ Довлатов безответственно передал свою рукопись «Зона» человеку, общественное лицо которого… Человеку, которым занимаются соответствующие органы… Нет уверенности, друзья мои, в том… А что, если этой книгой размахивают наши враги?.. Идет борьба двух миров, двух систем… Мы знали Довлатова как способного журналиста… Но это был человек двойной, так сказать… Два лица, товарищи… Причем два совершенно разных лица… Но это второе лицо искажено гримасой отвращения ко всему, что составляет… И вот мы хотим, образно говоря, понять… Товарищи ознакомились с рукописью… Прошу высказываться…