Пираты Венеры - Эдгар Берроуз

— Извините, но вы меня отправляете в изгнанье, — сказал я, стараясь казаться спокойным. — Не думаю, что я это заслужил, но обычаи вашего мира не похожи на наши. У нас любовь мужчины не позорит женщину, даже если она уже замужем за другим! — И тогда мне в голову пришла вдруг новая мысль. — Вы уже принадлежите кому-то? — спросил я, холодея от одного лишь предположения.

— Конечно, нет! — огрызнулась она. — Мне нет еще девятнадцати!

Я удивился бы, если бы девушка из сада джонга была уже замужем.

Не знаю, зачем мне такие сведения, но одно то, что ей не семьсот лет, уже приятно. Я часто думал о ее возрасте, хотя это ничего и не значило. Ведь людям столько лет, на сколько они выглядят, будь это на Венере или на Земле, или на любой другой планете.

— Вы уйдете, — пригрозила она. — Или я позову кого-нибудь из вепайцев и скажу, что вы меня оскорбили.

— И меня убьют? Нет, вы никогда не заставите меня поверить, что способны на это!

— Тогда уйду я! И помните, что вы никогда не должны пытаться увидеться со мной или заговорить.

Сказав это, причем тоном, далеким от ультиматума, она ушла в другую комнату. Безусловно, это был конец аудиенции — не мог же я преследовать ее. Я повернулся и печально побрел к башне в капитанскую каюту.

Теперь, когда все кончилось, стало очевидно, что я не только не добился какого-либо успеха, но наоборот, понял, насколько мала вероятность его. Между нами непреодолимый барьер — такой, что и представить трудно. Я не мог поверить, что она полностью безразлична ко мне, но, возможно, ее поведение — лишь реакция на мое самомнение. Ведь похоже, что Дуари ясно доказала и словами и делами, что ничего со мной делать не хочет. Я был, несомненно, персоной нон грата.

Несмотря на это, или, может быть, благодаря этому, я понял, что вторая, значительно более долгая встреча лишь беспредельно разожгла мою страсть, ввергнув меня в тяжелейшее положение отчаявшегося влюбленного. Ведь она рядом, на «Софале». Я знал, что невозможность встречи будет только бередить мои раны.

Я чувствовал себя крайне несчастным, а монотонность плавания назад в Вепайю, не отмеченная никакими событиями, не давала никаких поводов для отвлечения мыслей от моей личной драмы. Я желал бы увидеть какой-либо корабль, потому что этот корабль не мог быть не вражеским. Мы вне закона. Мы на «Софале» — пираты, морские разбойники, каперы. Я более склоняюсь к первому термину. Конечно, мы еще не имели возможности привозить трофеи в Вепайю к Минтору, но могли уничтожать врагов империи, поэтому называть нас каперами несколько преждевременно. Однако, как бы нас ни называли, пиратами или разбойниками, — меня это не слишком огорчало. У разбойников должна быть бесшабашная публика в подчинении, и это разжигало мою фантазию: «разбойник» звучит все же чуть лучше, чем «пират», хотя я и не поручусь за это.

В названии всегда таится большой смысл. С самого начала меня привлекло имя Софал. Оно психологически совпадало с открывшейся перед мной карьерой. И значило — «убийца». По-венериански убивать «фал». Приставка «со» превратила глагол в существительное «убийца» (в английском для этого мы использовали бы суффикс «ер»).

Я углубился в раздумья по поводу названий, пытаясь этим отвлечься и забыть Дуари. Но тут вошел Камлот, и я решил разузнать у него об амторских обычаях в отношениях между мужчинами и женщинами. Камлот сам облегчил мне начало разговора, спросив, видел ли я Дуари.

— Да, видел, — сказал я. — Но не понял ее. Она заявила, что смотреть на нее — преступление.

— Так оно и есть при обычных обстоятельствах, — ответил он, — но, конечно, как я уже объяснил раньше, испытания, которым мы подверглись, временно уменьшили важность освященных веками вепайских законов и обычаев. Вепайские девушки достигают совершеннолетия, когда им исполняется двадцать, до этого они не могут вступать в союз с мужчинами. Обычай, который имеет силу закона, накладывает на дочерей Джонга одиннадцать ограничений. Они до двадцати лет не могут разговаривать и даже видеться с кем-либо из мужчин, кроме их кровных родственников и нескольких тщательно отобранных слуг. Нарушение обычая для них будет означать позор и бесчестие… а для мужчины немедленную смерть.

— Какой глупый закон! — воскликнул я, но понял, каким отвратительным должно было показаться мое поведение.

Камлот пожал плечами.

— Закон, может, и глупый, — произнес он, — но он все же еще закон, и в случае с Дуари он значит много. Она — надежда Вепайи.

Я раньше слышал этот ее титул и несколько раз, но для меня он не имел смысла.

— Да, кстати, а что ты хочешь сказать, называя ее «надеждой Вепайи»? — поинтересовался я.

— Она — единственный ребенок Минтора. У него никогда не было сына, хотя сотня женщин и пыталась родить ему его. Династия кончится, если Дуари не родит сына, а если и родит, то важно, чтобы его отец соответствовал роли отца джонга.

— Значит, для Дуари уже выбирают отца ее детей? — спросил я.

— Конечно, нет, — объяснил Камлот. — И не будут, пока ей не исполнится двадцать лет.

— А ведь ей нет еще и девятнадцати, — заметил я со вздохом.

— Да, нет, — согласился Камлот, пристально на меня взглянув, — но ты спрашиваешь так, как будто тебе это важно знать.

— Да, это так!

— Что это значит? — потребовал он ответа.

— Я хочу жениться на Дуари!

Камлот вскочил и обнажил меч. В первый раз я его видел таким взволнованным. Думаю, он хотел убить меня на месте.

— Защищайся! — крикнул он. — Я не могу убить безоружного.

— Почему ты вдруг захотел убить меня? — недоумевал я. — С ума сошел?

Острие меча опустилось к полу.

— Я не хочу тебя убивать, — сказал он печально. И в тоне его голоса выразилось все волнение. — Ты мне друг, ты спас мне жизнь. Нет, скорее я мог бы убить себя, но то, что ты сказал, требует смерти.

Я пожал плечами: мне было непонятно, что же такое я ляпнул.

— Так за что же я заслуживаю смерти? — спросил я.

— За то, что ты сказал о намерении жениться на Дуари.

— В моем мире, — объяснил я ему, — мужчин убивают за слова о том, что они не желают жениться на каких-либо девушках.

Я сидел у стола в своей каюте. Когда Камлот мне угрожал, я не вставал. Теперь же я поднялся и подошел к нему.

— Лучше убей меня, — сказал я ему, — потому, что я говорю правду!

Он колебался минуту, глядя мне в глаза, а затем положил меч в ножны.

— Не могу! — сказал он хрипло. — Пусть предки проклянут меня! Я не могу убить друга! Возможно, — добавил Камлот, ища себе оправдание, — ты не должен отвечать за нарушение обычаев, которых не знаешь. Я часто забываю, что ты из иного мира. Но скажи мне теперь, чтобы я мог сам для себя извинить твое преступление, что заставило тебя поверить в это? Для меня преступление — даже слышать такое.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});