Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ) - Мари Соль

class="p1">Я опешила:

— По твоим стопам, значит.

Мама всплеснула руками:

— Ну что ни слово, то грубость! Вот же неблагодарная.

— А за что мне тебя благодарить? — мой голос сорвался на всхлип, — За то, что ты мне жизнь поломала?

— Не преувеличивай! Жизнь тебе поломала не я, а отец твой чумной. И бабуля! — сказала мама.

По её виду и впрямь ничего не случилось. Обычное летнее утро. Только в другом измерении.

— Бабушке что я скажу? — дополнила мама картину.

— Правду скажи, — ответила я, — Скажи, что целовалась с моим парнем.

— Ой, батюшки! — взвизгнула мама, — Драма так драма! Парень твой, от горшка два вершка.

Я смахнула слезу:

— Ненавижу тебя. Ты мне больше не мать.

Воцарилось молчание. А после она удалилась. Видать поняла преимущества нового статуса? Я же спокойно прошла до порога. Даже в зал не смотрела. Удержалась! Смогла.

Ночь в сторожке прошла «под сериальчик и водочку». Я не пила. Но сериал посмотрела. Какая-то дичь про убийства и трупы. Между тем настоящая дичь начиналась снаружи. Сначала послышался крик:

— Ээээй! Открооой!

Я прислушалась. Голос знакомый…

— Ааань, ты там? — прокричал ты и, судя по звуку, пробрался во двор.

Сторож вскочил. Я подбежала к окну. Из-за шторы я видела твой силуэт в темноте. Он мелькнул и исчез. Дядь Юра, а может быть, дядя Серёжа, снял со стенки ружьё.

— Ээээй! Выходиии! — крикнул ты ближе.

Я прижималась к стене, когда сторож окликнул тебя в приоткрытую дверь:

— Парень! А ну, иди отсюда!

— Мн-е Аня нуж-на, — ответил ты, запинаясь. Голос был пьяным. Знакомым. Таким бесконечно родным…

— Здесь нет никаких Ань! Иди, проспись!

Ты с первого раза не понял. Дверь закрылась. Но ты сел на лавку и начал орать:

— Аааань! Ааааня!

Сторож пыхтел и недобро поглядывал:

— Твой распинается?

— Он не мой, — прошептала одними губами.

Твой крик перерос в волчий вой. Собаки, что были поблизости, тут же его подхватили. Стали лаять в ответ. Я зажала ладонями уши. Больше всего мне хотелось поддаться и тоже завыть. Чтобы ты обнаружил меня! Но я только бессильно мычала.

«Ань, я умру без тебя», — написал ты в последнем послании.

«Я уже умерла», — равнодушно ответила я.

Но равнодушием здесь и не веяло. Мы были единым. А теперь я осталась одна. Вот и всё! Мой спектакль отыгран.

Я убрала ладони, когда услышала вой полицейской сирены. Тебя увезли. И неожиданно стало так тихо.

— Наконец-то, не прошло и полгода, — нахмурился сторож.

По его недовольству я уже осознала, что денег придётся занять. Ибо срок моего пребывания здесь ограничен.

Глава 30. Витя

Я проснулся в тюрьме. Нагрубил добросовестным стражам порядка. В общей камере было просторно. Кто-то храпел, двое играли в карты, а третий искал, у кого бы занять. Он спросил у меня. Растолкал.

Спросонья я отмахнулся. Было трудно припомнить детали. Кажется, я перебрал и поплёлся искать тебя в театре. Хотя была ночь, и окна уже не горели. Я обнаружил калитку. И надпись. Не помню, что было написано! Внутри дребезжал огонёк телевизора.

Я стал ломиться туда и кричать. Помню, звал тебя громко. Но ты не пришла. Неудивительно. Скорее всего, обитаешь под чьим-нибудь «крылышком». Нашла покровителя, спонсора, или и то и другое, в одном!

Теперь, на «казённой скамье» моё тело болело и ныло. Но сильнее болела душа. Я не верил, что это конец! Я искал продолжения…

За мною явился отец. Он всю дорогу молчал и велел пристегнуться. Из окна его новенькой Хонды я видел, как пробегают один за другим фонари. И бегут так до самого дома. Я ходил к твоей матери. К Лене. Теперь я не знал, как её называть.

— Анька ушла, — заявила она, — Вещи забрала…

— Куда? — перебил.

— Не сказала, — пожала плечами Елена Георгиевна.

— А что она говорила? — затаил я дыхание.

— Говорила, что я ей не мать! И что я сдохну в вытрезвителе, — отчеканила Лена. И губы её задрожали.

Я понял, что ты уходила совсем. Но куда?

Я дежурил у театра, пытался тебя отловить. Но не смог! Знал, что в пятницу будет спектакль, и ты не отвертишься. Вот только дожить бы до пятницы…

Я хотел объяснить тебе, как это вышло. Но сперва нужно было себе объяснить! Я молчал. И друзья разом приняли мою сторону. Все решили, что ты виновата. Как я мог им сказать? Даже Женьке. Ту правду, которую стыдно озвучить. Что я целовал твою маму… Мне было так тошно от этого! От себя самого. Ведь я до сих пор вспоминал её губы. С твоими их было совсем не сравнить.

«Я представляла тебя», — вспомнил голос и фразу, которую ты мне сказала недавно. Про Тоху. Про тот поцелуй. Выходит… я тоже. Но если тебе всё простительно, то почему непростительно мне?

Я метался! Я был сам не свой. Мать сказала:

— Забудь! Прошмандовка! Вся в Ленку!

— Ты ничего не знаешь! — заорал я в ответ.

Мама притихла. А я задрожал. Слова чуть не вырвались сами собой. Я упёрся лбом в стену и стоял так, приводя себя в чувство. Вдруг на плечо опустилась ладонь…

— Всё будет хорошо, — сказал мамин голос. А я вспомнил голос Елены Георгиевны. Поёжился, будто вместо ладони змея улеглась на плече.

— Отстань! — огрызнулся и вышел за дверь. Я знал, без тебя хорошо быть не может.

Когда в пятницу на спектакле роль Катерины сыграла другая актриса, я окончательно съехал с катушек. С ноги открыл дверь к твоему режиссеру, потребовал встречи с тобой.

— Во-первых, здравствуйте! — проговорил худосочный очкарик, — Во-вторых, я не интересуюсь личной жизнью своих подопечных.

Он поправил очки и откинулся в кресле. Я разглядел его ближе, и понял, что ты бы не стала с ним спать.

— Это я — её личная жизнь, — процедил я сквозь зубы.

«Творец» снисходительно хмыкнул, но вдруг просиял:

— Молодой человек, а вы никогда не думали о том, чтобы играть в театре? У вас очень яркий типаж.

Меня передёрнуло. Как будто оскомина тронула зубы. Я вышел за дверь, опустился на лавку, что шла вдоль стены. Какая-то девушка, в туфельках Золушки, сидела напротив и красила губы. Я не сразу узнал ту актрису, что играла с тобой.

— Ловыгину ищешь? — спросила она.

Я поднял глаза:

— Почему она не вышла сегодня на сцену?

Девушка глянула искоса:

— Кто ж её знает? — она рассмеялась, — Автограф хотел попросить?

Я исправил:

— Прощения, — и покинул твой грёбаный театр.

Глава 31. Аня

В сторожке мне разрешили пожить. Но недолго.