Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ) - Мари Соль

25. Аня

В день премьеры, с утра я была уже в театре. Мы повторяли свои монологи, тяжёлые сцены. Целовались с Антоном опять и опять! Всего в постановке было семь разных актёров. Я, Тоха, Дана, Кирилл, Эдуард, Антонина и Петя. Дана была моей матерью, яркой брюнеткой с губами кровавого цвета и взглядом, подёрнутым дымчатой пылью теней.

Кирилл с Эдуардом, что были моложе её лет на десять, играли клиентов. Она же была проституткой, которая жить не могла без мужчин. И сцены порочного толка давались ей с лёгкостью. Притом, что, раздевшись в гримёрке, она представала обычной, нормальной и даже излишне культурной особой. А я?

Меня называли «Аннета», и мне это льстило. Все парни, а их было четверо, из дам выделяли меня. Тонька, ровесница Тохи, играла подругу, мою. Мы с ней курили, менялись трусами и бусами. Петька был её парнем, но, по сюжету, пытался меня соблазнить.

В целом, в массовке ещё появлялись актёры. В момент похорон, когда мой «обожаемый» Тоха почил смертью храбрых от хвори земной. А я проливала солёные слёзы, укутавшись в тёмную шаль. А потом в этой шали попёрлась сводить счёты с жизнью…

— Боже, Боже, я не справлюсь! Я всё испорчу, — твердила упрямо, а Тонька поила меня валерианкой.

— Дура! Ты что, обалдела? Заснёшь и забудешь слова! — утверждала «порочная мать».

Я шмыгала носом:

— Я и так их забуду.

Дана присела на корточки возле меня:

— Если забудешь, импровизируй. Говори от себя, поняла?

— От себя? — прошептала я глухо.

Дана кивнула:

— Да, да! Главное, с чувством. Уверенно.

В гримёрке мы красились сами. Здесь, в небольшом закутке находились палетки теней, парики и костюмы. Мой костюм состоял из трёх разных нарядов. Сперва белый верх, чёрный низ, на манер юной школьницы. После — порочное платье с акцентом на бюст. А в конце — чёрный саван, в котором меня и встречает кончина. Женщина Лида, гримёр, костюмер и художник, мастерила из локонов Даны «гнездо».

— Эй, дочурка, нос выше! — подмигнула мне в зеркало Дана.

Я вздохнула, в который уж раз повторяя дебютный момент. Я появлялась на сцене, громко крича:

— Ма! Презик дай!

В зрительном зале собралась толпа. Среди них был и ты. Я теребила тяжёлую штору, кусала губу и настойчиво портила грим. Я изучала глазами собравшихся. В щели среди полотняных кулис было видно партер. Нащупала взглядом ваш ряд и на душе потеплело.

Женёк «доставал» Веронику. Та закатила глаза, представляя себя светской львицей. Билеты служили ей веером, а он то и дело подсовывал потный анфас под «струю». Лёлька читала программку, её больше всех увлекали мои монологи о том, как обстоит закулисная жизнь театралов. Ты разделял эти парочки, парни сидели с обеих сторон от тебя. Саня втирал тебе что-то занятное! Ты увлечённо смотрел, хмурил брови, держал на коленях букет. Нежные шапочки белых ромашек с вкраплением ярких мазков.

Вдруг у прохода, на первом ряду, я разглядела мужчину. Марат Даниярович собственнолично сидел, уложив ногу на ногу. Брюки лоснились на острых коленях, от туфлей исходил блеклый свет. Рядом с ним восседало ещё двое рослых мужчин. Одного я узнала! Это был тот здоровяк, с которым он вечно обедал в «Астории».

Второй же был мне не знаком. С видом рассеянным и отрешённым он сжимал ярко-алые розы. В его загребущих руках букет выглядел меньше, чем в жизни. Я подумала: «Кто он такой?». И решила, они не знакомы. До тех пор, пока «благодетель» не обратился к нему…

Я так сильно вцепилась в кулису, что Антоха сказал:

— Оторвёшь! Ты чего тут стоишь? — от него пахло куревом.

— Блин! Я же просила тебя не курить, — осуждающе бросила я. Спустя столько интимных моментов, мы стали значительно ближе друг к другу. И я упрекала его, как сестра.

Тоха достал из кармана жвачку:

— Так я зажую, — бросил в рот белый кубик и сунул мне, — Будешь?

— Отстань, — передёрнула правым плечом, на которое он положил свою руку.

— Тебе нужно расслабиться, Нютка, — добавил Антон.

— Не называй меня так, — попросила я мягче. А сердце забилось так сильно, как будто меня за плечо держал ты…

Когда прозвучала команда и занавес съехал, то я позабыла о том, кто я есть. Как советовал преподаватель на курсах. С момента начала спектакля до самых финальных аккордов я не была той, которую ты полюбил. Я превратилась в другую.

Есть такое негласное правило. Нельзя фокусировать взгляд! Ты должен скользить им по залу, иногда обращаясь к кому-то, но притом оставаясь «в себе». Свет софитов меняет пространство, оставляет галёрку в тени. Но первые кресла видны для актёров. И, чтобы не сбиться, бывалые люди советуют чаще смотреть в темноту. Я нарушила этот закон! Я отыскала тебя накануне той сцены.

Это тебе посвящала я фразы. Это тебе признавалась в любви.

— Катерина, Кати! Я хочу тебя, слышишь? — прошептал мой «возлюбленный», прежде, чем впиться губами в мой рот.

Я откинула голову, пальцы мои поползли по предплечью. Он был таким же высоким, как ты. И, как ты, норовил подчинить…

В финале, когда моё сердце, пронзённое смертью любимого, мучилось пыткой, я взбиралась наверх, по «утёсу», который являл собой лестницу. Но для стороннего зрителя выглядел, как настоящий. Я представляла разлуку с тобой. Я рыдала взаправду! Хотя ты, живой, невредимый, сидел всего в нескольких метрах от сцены.

Ты, наверное, злился? А, может быть, даже ушёл! После того поцелуя с другим. Я не смотрела, специально, на зрительный зал, не пыталась увидеть. Мне было проще представить, что вокруг пустота. Ни тебя, ни других. Только море и скалы. И ветер, холодный, пронзающий! Его имитировал «фен». Так назывался в актёрской среде вентилятор, гоняющий воздух по сцене.

Я взобралась наверх, посмотрела на небо. Зал застыл, замолчал, ожидая финал.

— Если ты здесь, дай мне знак! — отчаянным голосом крикнула вверх.

И улыбнулась, увидев в сценической тьме светлячок ярко вспыхнувшей лампы.

«Витенька», — вырвалась мысль. Я лишь надеялась, что не озвучила вслух твоё имя. Ведь героя спектакля, который погиб, звали Дмитрий…

Матрац, огороженный ширмой, заботливо принял меня в свой пуховый удел. И в тот же момент из клетушки, снабжённой будильником, вылетел голубь. Я, повернулась на спину, наблюдая его торопливый полёт. Финальный аккорд нашей драмы с надрывом закончил спектакль. Свет погас, воцарилось молчание. Я лежала и слушала, как зарождаются аплодисменты. Их гул нарастал постепенно. И вот! Уже весь окружающий мир преисполнен хлопками и криками.

— Браво! — кричал вдохновлённый увиденным зритель. Может быть, это был ты…

Занавес скрыл декорации.