Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

– О да, – ответила она. – И, наверное, не надо так сильно красить ногти. Думаю, лака у них тогда не было. Взгляни, я принесла тебе костюм Одина.[61] – Она достала из чемоданчика повязку на глаз, плащ, большую шляпу с обвислыми полями, два чучела воронов, знававших лучшие времена, и подала их мужу. – Вот этого зовут Хугин, посади его на одно плечо, а вот это – Мунин, его – на другое.

– Дай-ка я все примерю, – сказал его превосходительство, выбираясь из постели и снимая халат. Он накинул плащ, надел повязку на глаз, нахлобучил шляпу, словно объявленный в розыск висельник, и попытался усадить воронов на плечи. Те все время сваливались, и у одного к списку повреждений добавился треснувший клюв.

– Я пришью их за ноги к плащу, – озабоченно сказала мадам Веракрус.

– Это замечательный подарок, киска, большое спасибо. Я все разузнаю про Одина и хорошо его изображу.

– О, подарок – не это, – сказала мадам, застенчиво порылась в сумке и достала цилиндрический предмет, завернутый в бумагу веселенькой расцветки. Президент взял сверток и принялся гадать, что внутри. На одной гипотезе мадам Веракрус скорчила гримаску:

– Ничего такого нам не нужно, раз у тебя теперь есть эта новая штуковина, – сказала она.

Его превосходительство развернул бумагу и увидел ветку. Он растерялся.

– Что это такое?

– Веточка.

– Да, но она для чего, эта ветка?

– Это наше домашнее животное, глупый.

– Домашнее животное? Какое же это домашнее животное? Может, посадить на нее попугая или кого там? Тогда будет домашнее животное?

– Это сейчас самый писк, – сказала мадам Веракрус. – По всем Штатам люди заводят веточки как домашних животных. Ее можно поставить куда-нибудь, разговаривать с ней, гладить, и она свяжет тебя с природным «я». Даже у президента веточка есть, и все выбрасывают домашние камушки, кочанчики и картофелинки.

– Ну, может, все и собак выбрасывают, – сказал его превосходительство. – Ох уж эти америкашки, мне их никогда не понять. Я все-таки думаю, что моя идея получше.

Мадам Веракрус жеманно улыбнулась и бросила хорошо отработанный зазывный взгляд искоса.

– Но сначала нужно сбросить кору. – Она высунулась за дверь, проверяя, не идет ли кто, и потом сказала:

– Ну, давай поиграем с нашей новой игрушечкой. Хочу посмотреть, как она работает. – Она раздвинула полы его мантии и начала обратный отсчет, а президент нажал грушу.

Результат произвел сильное впечатление на мадам Веракрус.

– Папулечка! – сказала она. – Он теперь длиннее и толще! Мне просто не терпится! А пускай теперь опустится?

Она смотрела, как член опустил голову и отправился на отдых.

– Неплохо для мужчины под восемьдесят, а? – гордо спросил его превосходительство.

– Я хочу сама попробовать! – воскликнула мадам и проворно стиснула ему мошонку.

– А-а-а! Madre de Dios, que puta de hijo de perra![62] – заорал его превосходительство, отдирая ее пальцы. – Ради бога, это же мои яйца!

Желая загладить вину, сконфуженная мадам Веракрус нагнулась, чтобы полечить мужа поцелуем, и тут на крик прибежала медсестра. Нелегко точно описать ее впечатления, когда она увидела, как в палате частной клиники два скандинавских бога откровенно увлечены актом вопиющего орального секса; достаточно сказать, что она поспешно удалилась, а вскоре в дверном окошке утомительно часто стали появляться лица других сестер, надеявшихся увидеть представление на бис или что-нибудь в равной степени интересное.

Как ни грустно, спустя два дня его превосходительство вызвал хирурга и сообщил, что прибор больше не функционирует. Эту печальную новость врач встретил ученым покачиванием головы и понимающей улыбкой.

– Боюсь, что перестал работать один из клапанов, – сказал он. – Такое иногда случается. Придется вас вскрыть и установить другой.

Мадам Веракрус заставила его превосходительство пройти через новое испытание, что обошлось налогоплательщикам всего в несколько лишних тысяч долларов. Между тем число погибших в Медио-Магдалене достигло шести тысяч, ситуация обострялась, поскольку наркобароны завербовали английских и израильских наемников, и все больше трупов с камнями в животах тащило течением по дну реки Магдалены.

«Пресса» цитировала Филипе Галтана – отца одного из трех предательски убитых кандидатов в президенты, который вел предвыборную кампанию на антикокаиновой платформе: «Никогда еще ни в одной стране не происходило столько трагедий одновременно».

29. Консепсион покупает подарок его преосвященству

В день именин кардинала Консепсион за руку повела Кристобаля в «пассаж» – выбирать подарок. С именинами всегда возникали проблемы, поскольку жалованья она не получала, живя во дворце, что называется, за харчи. На разные мелочи себе или Кристобалю она просила денег у кардинала, но брать деньги ему же на подарок, естественно, не могла. У нее хранилось кольцо – единственное, что осталось после матушки, – и она за бесценок продала его «сирийцу», убедившему ее, что оно не золотое; вырученных денег хватало на подарок и на покупку снадобий у колдуна в трущобах.

– Ему все хуже, – сказала она знахарю. – У него распухает живот, будто он беременный, и рассудок замутняется; я тут как-то испугалась, что он посмотрит в зеркало и не узнает себя. Что же делать?

Колдун бросил на циновку раковины каури и, нахмурясь, сел перед ними на корточки, читая знаки.

– Он по-прежнему видит бесов?

Консепсион испуганно закивала:

– Теперь уж совсем страх какой-то.

Колдун глубоко затянулся сигарой и выдул дым на раковинки, помогая им заговорить.

– У него совесть нечиста.

– Господин, так он и раньше с совестью был не в ладах.

– Тебе следует оберегать ребенка, сеньора. Мало того, что мальчонка всюду нос сует и, рано или поздно, его расквасит, он еще и глистов наберется, потому как у него всегда грязные ногти; думаю, ты с ним еще хлебнешь горя. Вот, я бросил раковины, спросил про твоего мужчину, а они сложились в знак «Дитя».

– Я этого ничего не понимаю, магистр. – Консепсион оглядела жестяные стены лачуги с гирляндами сушеных трав и сморщенными зародышами ламы. Вход сторожил икекко – бог-хранитель домашнего очага; вздрогнув, Консепсион отогнала мысль, что эти космы, наверное, состригли у мертвеца. Бесстрастное лицо идола смотрело на разбросанные раковины, и на нем застыло такое выражение, словно божку все известно и оттого весело. Консепсион встревожилась.

– Я положу в снадобье отраву, – сказал колдун, – и твоему мужчине станет гораздо хуже. Он еще яснее увидит бесов, ему станет жутко; так что приготовься. Пойми, я усугубляю болезнь, чтоб ее побыстрее одолеть. Ты готова?

У Консепсион ухнуло сердце, она переменилась в лице, но проговорила чуть слышным шепотом, выдававшим ее тревогу:

– Готова, магистр. А что, если ему станет хуже и он не поправится?

Чародей покачал головой и погладил седую бороду:

– Тогда я приду и поборюсь с бесами, а может, придется и с ним самим сразиться, чтобы втряхнуть душу обратно в тело.

– Нельзя, – сказала Консепсион, – он же священник.

Колдун рассмеялся; у него не хватало передних зубов, что заинтересовало Кристобаля и ненадолго отвлекло от ковыряния в ухе.

– Я все равно приду, – ответил чародей.

– Спасибо вам, – сказала Консепсион. – Вот, я тут принесла апельсинов и цыпленка.

– Я не могу принять платы, иначе мою силу смоет дождем.

– А это не плата. Подарок.

– Ну, тогда спасибо. Да обережет тебя Чанго своим громом, и да сохранит Ошун твою красоту. Держи снадобье.

Выйдя из хижины, Консепсион пошлепала по грязи трущобных улочек. Внизу в долине виднелись красивые здания правительственных кварталов; отель «Хилтон» возвышался над колониальными домами, которые в большинстве стали магазинами с зеркальными витринами. Консепсион отыскала взглядом кардинальский дворец и увидела, что на него надвигается туча с моросящим дождем. Она представила, как его преосвященство раздраженно крякает и переносит стул с лужайки в галерею.

На склоне горы она увидела окружавшие столицу villas miserias,[63] или, как их иногда называли для благозвучия, «новые городки»; благосостояние центра в сравнении с ними чужакам казалось неприличным. Консепсион приостановилась, оглядывая этот район. Проститутка лет двенадцати, надрывно кашляя и отхаркивая кровь, поджидала на пороге нищих клиентов, что могли расплатиться лишь пластмассовыми безделушками и оскорблениями. Девочка – наверное, сестра, но скорее мать – мыла под дождем голенького ребенка. Небольшая компания пьяных кидалась камнями в бешеную собаку, держась на безопасном расстоянии. Собака металась кругами, в любую минуту готовая свалиться и умереть. В грязной луже валялась дохлая кошка, и над ней, нагуливая аппетит, кружил канюк. Выше по склону вопила женщина – то ли умершего оплакивала, то ли рожала. Со спущенными штанами, сидя спиной к лачуге, мучительно испражнялся какой-то человек. Кристобаль восхищенно за ним наблюдал.