Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

– О своих душах позаботьтесь, – сказал мэр и подозвал полицейских: – Рейнальдо, Аратильдо, заприте попов и допросите свидетелей. Мне придется доложить губернатору.

Он прошел через площадь к отряду стушевавшихся крестоносцев. Их было человек двадцать – сброд весьма отталкивающего вида. Мэр ощутил, как в животе пустотой шевельнулся страх, но сделал глубокий вдох и расправил грудь, чтобы выглядеть крупнее и значительнее. Из нагрудного кармана достал блокнот с карандашом в пружине. С самым невозмутимым видом оценил взглядом группу и интуитивно угадал, кто у них главный. Ткнув в него пальцем, мэр спросил:

– Имя?

– Эмперадор Игнасио Кориолано, – ответил тот, и его приспешники заухмылялись.

– Ага, министр, – саркастически хмыкнул мэр. Он убрал блокнот в карман, достал из кобуры револьвер и слегка придавил курок. – По правде говоря, мне наплевать, как тебя зовут. Но все вы сейчас положите оружие на землю и сделаете три шага назад.

Мэр крикнул через плечо кучке мужчин, которые все еще в ужасе зачарованно смотрели на останки бабки Терезы, и те нерешительно подошли. Мэр еще раз велел крестоносцам бросить оружие, костяшка пальца на спусковом крючке побелела. Главарь бросил взгляд на своих людей, словно отрекаясь от собственной трусости, и с нарочитым безразличием швырнул карабин; остальные последовали его примеру.

– Соберите ружья, – сказал мэр жителям, а затем снова обратился к охранникам: – Если пожелаете остаться у нас, получите их назад утром.

Захватчики рассеялись по барам, отправились в бордель, а мэр запер оружие в школе, что раньше служила временным узилищем отца Валентино и отца Лоренцо. Тем временем в ратуше этих двоих допросили полицейские, и они дали благоразумно правдивый отчет о событиях, что привели к смерти бабки Терезы. Часом позже, опросив других свидетелей и удостоверившись, что наказуемого преступления не совершено, мэр освободил трясущихся от страха церковников с условием, что те отслужат по старухе заупокойную мессу. Но жители не позволили этого сделать, и священники покаянно выжидали, когда тело предадут земле, а люди разойдутся, и только потом отслужили панихиду. Пристыженные и проигравшие, они отправились к пещере трех изваяний и провели ночь в молитвах, а наутро, зачарованные талдыченьем священных слов, вышли в праведной самоуверенности, как и до трагедии на площади.

За ночь произошло три события, которые привели к неминуемой катастрофе следующего дня. Во-первых, банда изрядно напилась: крестоносцы, находившиеся вдали от дома и потрясенные дневными происшествиями, стремились доказать друг другу свое мужество. Во-вторых, городские шлюхи не захотели иметь с ними дела, что сначала разозлило охранников, а потом вызвало желание отомстить, и выпивка его только подогрела. В-третьих, пока городок спал, они взломали дверь школы и забрали свое оружие.

На рассвете жителей разбудили пронзительные крики и проклятия; выскочив из домов, они узрели сцену невероятной дикости – ничего подобного никто не видел со времен Произвола. Бандиты толпой ворвались в бордель и за волосы вытащили девушек на улицу. Крестоносцы творили над ними такие низости, что поначалу горожане совершенно растерялись, не зная, что предпринять.

Восемь девушек были зверски изнасилованы двадцатью мужчинами по очереди. Казалось, ежесекундно глазам предстает новая чудовищная сцена. Вот один охранник насилует девушку, другой раздирает ей рот, а третий клещами рвет золотой зуб. Вот распростертую девушку прижали к земле, и один пьяный гасит о ее грудь сигарету, а другой мочится ей на лицо. Вот девушку привязали за ноги к ветке и безжалостно секут; кровь стекает на землю, и через всю площадь видно, как при каждом ударе капли посверкивают на биче. А вот самое ужасное – главарь бандитов засунул стволы дробовика между ног отказавшей ему девушке и спустил оба курка.

Кто-то вскочил на лошадь и, не разбирая дороги, помчался на хасьенду дона Маскара за помощью. А в поселке мэр выскочил из дома в ночной сорочке и с револьвером. Мэр потряс головой, словно пытаясь поверить в реальность увиденного, уже собрался выстрелить в главаря и выстрелом в грудь был отброшен назад. Он умер неприкаянный – самый храбрый и самоотверженный блюститель порядка, какого когда-либо знал городок.

Спустя полчаса, когда на площадь прискакал дон Маскар со своими людьми, почти все девушки были мертвы. В здешних местах женщины становились шлюхами по необходимости или по неудачному стечению обстоятельств, здесь потаскуха – чья-то сестра, чья-то мать или милая. Быть шлюхой не считалось постыдным, здесь не было извращенной логики других стран, где проститутка – естественная мишень насилия. Жители, ободренные прибытием своего каудильо, объединились и беспощадно перебили злых людей, что принесли смерть в их мирные дома.

Отец Валентино и отец Лоренцо, встревоженные звуками ружейной пальбы, прибежали из пещеры и почувствовали, как сладкий утренний запах мимозы тонет в пороховой гари и липком, неописуемом аромате крови. Девушек уже отнесли в бордель, и священники увидели только окровавленные трупы охранников – их в гамаках тащили из города. В ужасе церковники последовали за процессией. Жители игнорировали подавленных священников, и те чувствовали себя невидимками. Они потрясенно смотрели, как трупы подтянули на ветки гигантской сейбы и оставили уже собравшимся канюкам и грифам. Никогда еще церковники не осеняли себя крестным знамением так часто и с такой механической поспешностью.

Когда все было кончено, к ним подъехал дон Маскар.

– Уходите, – сказал он.

– Уходить? – тупо повторил Валентино, а отец Лоренцо попытался возразить:

– Это зверство… – начал он, но натолкнулся на взгляд дона Маскара.

Дону Маскару было шестьдесят лет, и вот уже тридцать из них он устанавливал в округе неофициальные законы, нанимал на работу, судил, выносил приговоры, благодетельствовал и наказывал за проступки. В свое время он преступал закон, но память о том не горчила, и он приобрел репутацию справедливого и благоразумного человека, что и обеспечило долговечность его правления. Его владения были так велики, что верхом не объехать в два дня, у него имелось несколько тысяч бычков; он казался властным и непобедимым. Стоило ему презрительно взглянуть на человека, и тот затыкался.

Сидя в седле, дон Маскар посмотрел на священников и оперся на переднюю луку седла, давая отдых ногам.

– Послушайте мою проповедь, – лаконично сказал он. – Я не философ, но знаю одно. Ваши религии вызывают войны и препятствуют супружеству. Не будет покоя на свете, пока все синагоги, все мечети, все церкви и храмы не сровняют с землей или не превратят в амбары, и когда это произойдет, вы не найдете никого счастливее Господа Бога. Теперь уходите или… – он показал на тела в окружении неуклюжих грифов, – … я помогу вам отправиться вслед за вашими друзьями. – Дон Маскар приподнял бровь и погрозил пальцем, будто учитель отпускает провинившегося ребенка, и оба священника молча поплелись в дорожной пыли, сломленные тем необъяснимым, что случилось с их верным отрядом.

Двумя неделями позже в столице монсеньор Рехин Анкиляр воспылал новой яростью и решил объединить крестоносцев в непобедимую армию. Он только что побеседовал с отцом Валентино и отцом Лоренцо, узнал, что их охрану без всякого на то повода перебили, и положил доклад проповедников в папку к десяткам других, с такими же отвратительными историями. Похоже, невинных проповедников повсюду терзают и оскорбляют. Наверняка сатанинский заговор. Монсеньор перечитал доклад Святой Палаты и предположил, что эпицентр заговора находится в Кочадебахо де лос Гатос. Даже в самом названии города слышится что-то языческое.

27. лейтенант, который любил рыженьких

Временами вновь расцветала вроде бы непонятная дружба капитана Папагато и генерала Фуэрте, зародившаяся, когда генерал вернулся из центра пыток при Военном училище инженеров электромеханики. У него до сих пор случались приступы невероятной слабости – наследие ужасов, через которые он там прошел. Однажды, когда генерала опять приковала к гамаку парализующая боль в вывернутых дыбой плечах, капитан Папагато с Франческой заглянули его навестить.

Капитан с молодой женой сидели, почесывая ушки выводку ручных ягуаров, а генерал изо всех сил старался не слишком глубоко вдыхать и не делать резких движений, отчего уже чувствовал себя англичанином.

– Ну и как тебе замужем? – спросил он Франческу.

– Гораздо лучше. Я так сильно скучала по Федерико, когда он из дома убежал. А потом его убили, и дядю Хуанито тоже. Мне было так одиноко, и я спрашивала себя, жива ли я сама.

– Говорят, Федерико после смерти женился на Парланчине. Аурелио так сказал.

– Я в это верю, – ответила Франческа, – а отец хранит череп дяди Хуанито, там дырки от солдатской гранаты. Мне все чего-то не хватало, а теперь я счастлива.