Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Во время семейного торжества, когда рядом с ним находились девять внуков и четверо детей, Диана вслух поразилась тому, сколько он повидал и сделал за свою жизнь. Он выслушал ее и сказал: «Я добился многого, но в итоге ничего не добился»[2429].

Черчилль думал об уходе во время рождественских праздников и в течение всей зимы. Позже Колвилл написал, что долгими зимними вечерами, оставаясь наедине с Черчиллем, «за столом для безика или обеденным столом я выслушал множество подробных объяснений, суть которых сводилась к следующему: «Я потерял интерес; я от всего устал». В середине марта, обедая с Рэбом Батлером, Черчилль заявил: «Я чувствую себя как самолет с почти пустым топливным баком, который ищет место для безопасной посадки в полной темноте». В конце марта он сказал Колвиллу, что уйдет перед пасхальными каникулами. В тот год Пасха выпадала на 10 апреля[2430].

1 марта 1955 года Черчилль произнес свою последнюю важную речь в палате общин, посвященную «Белой книге» по обороне, в которой правительство впервые объявило о решении создать водородную бомбу. Черчилль понимал, что Британия беззащитна перед таким оружием, но он хотел, чтобы и другие страны – Россия – были бы такими же беззащитными. Бомба не могла помочь Англии вернуть былую славу, но могла предоставить ей средства к выживанию. Он назвал свою речь «Средство устрашения – ядерная война». «Не существует полной защиты от водородной бомбы, – сказал он палате, – и в обозримом будущем не предвидится появления средств обороны, которые позволили бы полностью обезопасить какой-либо народ или страну от чудовищного урона, угрожающего обширнейшим территориям при использовании всего десятка таких бомб». Он продолжил, задав вопрос:

«Как нам быть?

В какую сторону нам повернуть, чтобы спасти наши жизни и будущее мира? Это не столь важно для старых людей: они все равно скоро уйдут. Но мучительно смотреть на молодых людей, деятельных и полных энтузиазма, и, в особенности, смотреть на маленьких детей, играющих в свои веселые игры, и задаваться вопросом: что ожидает их в будущем, если Бог устанет от человечества? Конечно, лучшей защитой было бы всеобщее добросовестное разоружение. Мечта об этом живет в наших сердцах»[2431].

Он употреблял выражения «Советский Союз» и «советский коммунизм», объяснив палате, что сознательно избегает слова «русский», поскольку искренне восхищается русским народом, «его храбростью, многочисленными талантами и добродушием». Опасность для человечества представляют коммунистические диктаторы, а не русский народ. Он объявил:

«Для свободного мира в ближайшие несколько лет есть единственная разумная политика.

Это то, что мы называем обороной через сдерживание… Эти сдерживающие факторы могут в любой момент привести к разоружению, при условии, что они действительно будут сдерживать. Чтобы внести в это сдерживание свой вклад, мы сами должны иметь самое современное ядерное оружие и средства его доставки.

Теперь стали уязвимы целые континенты, а не только маленькие острова, такие как Британия. И они станут еще более уязвимы, когда Советы разработают новые средства для доставки атомных бомб.

Нет причин, которые помешали бы им в ближайшие четыре, три, или даже два года разработать более совершенные виды оружия и средства для его доставки в Северную Америку. Более того, есть все основания полагать, что за этот срок они с этим справятся».

«Обнаружился любопытный парадокс, – сказал он, – говоря простым языком, с определенного момента станет справедливым утверждение, что чем хуже обстоят дела, тем лучше». Он по-прежнему верил, что, как он сказал палате, «к счастью, есть время и надеюсь, если мы будем терпеливы и мужественны… В ближайшие десять лет все средства сдерживания станут эффективнее и начнут оказывать большее влияние на мир. Возможно, к тому времени политика сдерживания достигнет своего пика и приведет нас к окончательной награде». После 45-минутного выступления его голос был по-прежнему сильным, когда он закончил выступление обращением к палате и соотечественникам: «Наступит день, когда справедливость, любовь к ближнему, уважение к законности и свободе позволят истерзанным поколениям с триумфом двигаться вперед, чтобы преодолеть ужасную эпоху, в которой мы пока живем. А до того никогда не отступайте, никогда не поддавайтесь усталости и никогда не теряйте надежды!»[2432]

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Черчилль «блистательно доказал, что по-прежнему находится в отличной форме, написала Sunday Times. На следующий день, когда еще продолжались дебаты по вопросу обороны, Эньюрин Бивен обвинил Черчилля в том, что он позволил Америке диктовать Британии, как вести внешнюю политику. Он заявил, что Черчилль отменил поездку на Бермудские острова в 1953 году, поскольку знал, что Эйзенхауэр не согласится на его просьбу начать переговоры с русскими. Ответ Черчилля поразил палату, поскольку он впервые публично признался в том, почему не поехал на Бермудские острова: «Меня неожиданно сразил недуг, из-за которого я оказался полностью парализован. Поэтому мне пришлось отложить поездку»[2433].

Затем положил очки для чтения в карман пиджака, собрал свои бумаги и ушел. В последний месяц пребывания в должности премьер-министра он произнес в палате еще две небольшие речи. Последняя речь, произнесенная 28 марта, была посвящена памяти Ллойда Джорджа. И хотя Черчилль еще девять лет оставался членом парламента от Вудфорда, он больше никогда не выступал в палате общин.

4 апреля Уинстон с Клементиной устроили последний обед в «номере 10». Присутствовало пятьдесят человек, в том числе королева Елизавета и принц Филипп. Среди присутствовавших знатных особ, написал Колвилл, были высокопоставленные чиновники, члены правительства, члены семьи Черчилля, несколько герцогов и герцогинь, в том числе 16-й герцог Норфолк, который вскоре возглавил специальный сверхсекретный правительственный комитет под кодовым названием «Оставь надежду», на который была возложена задача организации государственных похорон Черчилля. Присутствовал Рэндольф Черчилль, который, как и следовало ожидать, напился и начал донимать Клариссу, свою двоюродную сестру и жену Энтони Идена, рассказом об отвратительной статье, которую он написал об Идене для Punch. Председательствовал сэр Уинстон, с орденами Подвязки и «За заслуги». Его послеобеденная речь приняла форму длинного тоста в честь королевы: «Я любил выпить в те годы, когда служил младшим офицером кавалерии во времена правления прапрабабушки вашего величества, королевы Виктории». В конце он поднял бокал «За королеву!». Поздно вечером, когда гости разошлись, Джок Колвилл проводил Черчилля в спальню. Старик сел на кровать и молчал несколько минут. Колвилл решил, что Черчилль «думает о том, что это его последняя ночь [в качестве премьер-министра] на Даунинг-стрит. Затем вдруг уставился на меня и с горячностью сказал: «Не верю, что Энтони справится»[2434].

На следующий день, вечером, Черчилль в цилиндре и фраке, предназначенном специально для таких торжественных случаев, отправился в Букингемский дворец, чтобы подать прошение об отставке. С XIX века существовал обычай присваивать почетное пэрство вышедшим в отставку премьер-министрам. Но Черчиллю не было равных, и он заслуживал чего-то большего. Тогда родилась идея пожаловать ему титул герцога, хотя королева была не в восторге от перспективы появления первого за восемьдесят лет герцога некоролевской крови. Идеальным выходом из ситуации для королевы стал бы отказ Черчилля от такого предложения. И действительно, спустя несколько дней Черчилль сказал Колвиллу, что, предложи королева ему титул герцога, он бы отказался. Колвилл передал эту информацию во дворец. Королева все-таки предложила ему титул герцога, а Черчилль, после секундного размышления, отказался. Его домом была палата общин, а не палата лордов. Позже вечером он сказал Колвиллу, что отказался от титула, чтобы не разрушать политическую карьеру Рэндольфа. Став лордом, Рэндольф не смог бы заседать в палате общин, откуда монарх выбирал премьер-министра. На самом деле после поражения в 1951 году Рэндольф Черчилль уже никогда не выставлял свою кандидатуру на выборах. Рэндольф как-то сказал о своем отце: «Ничего не растет в тени большого дерева». Отец до последнего старался сделать все, чтобы помочь сыну, хотя однажды сказал одному из личных секретарей: «Я люблю Рэндольфа, но он мне не нравится»[2435].