Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

День был назначен адмиралом 9 апреля, а час ухода, 2 ч. пополудни, был выбран самим командиром и, надо признаться, очень неудачно: в этот час под действием приливных течений суда на Нагасакском узком рейде стояли поперек бухты, загораживая выход, и нашему фрегату, стоявшему внутри рейда, пришлось выходить мимо «Азова» и резать адмиралу корму (что требуется морскими обычаями), пробираясь в узком промежутке между «Азовом» и берегом, где глубина была около 18 фут. (фрегат наш сидел 25 футов). В торжественный момент огибания адмиральской кормы, когда команда была послана по марсам и кричала «ура», музыка играла на обоих судах и матросы бросали старые шапки за борт, наш командир, мало знакомый с поворотливостью фрегата, не сумел тонко обрезать корму «Азова» и, приткнувшись к отмели, сел на 18-футовую банку!

Фрегат остановился как вкопанный и далее ни с места. А в то время Мария Ивановна на адмиральском катере, провожая фрегат, следовала за нами с букетом в руках и трогательно махала платочком, не сознавая вовсе опасного момента в положении нашего корабля. В тот же день вечером она уже приготовилась отплыть на пассажирском пароходе и нагнать нас в Гон-Конге. Ну, теперь командир исполнил свою миссию, и за дело пришлось приниматься старшему офицеру. Моментально были осмотрены трюмы и закрыты непроницаемые переборки, обмерили глубину вокруг фрегата, стальные буксиры и становые якоря приготовлены к завозу; с берега от Гинзбурга я получил пароход для завоза буксиров и две большие фунэ для завоза якоря.

Только к ночи все было готово, и при дружной работе всей команды, затянувшей «дубинушку» и «феню», были нажаты кормовые перлиня и левый становой якорь — фрегат тронулся с места, медленно пополз влево и в 2 часа ночи был на свободной воде. Команду уложили спать, а на утро пришлось спозаранку приводиться в порядок, чтобы в приличном виде выйти из Нагасаки. Под вечер мы вышли в океан, но на этот раз скромно, без музыки и криков ура; шапок не бросали и длинный вымпел спрятали до дня возвращения в Кронштадт. Вечером в кают-компании суеверные из мичманов утверждали, что авария произошла потому, что рядом с фрегатом был катер с женой командира, а присутствие женщин вообще приносит кораблям несчастье.

Мы бежали в Гон-Конг со свежим попутным ветерком, прикидывая по временам косые паруса, и на пятый день плавания, подходя к Гон-Конгу, мы переоделись во все белое. На этом пути я с нашими плотниками занимался исправлением бизань-русленей, шлюп-балок и шлюпок, поломанных лопнувшим буксиром во время стаскивания с мели.

В Гон-Конг мы вошли в приличном виде и сейчас же принялись за погрузку угля. Под вечер в тот же день на рейд пришел пароход с командиршей, следовавшей за нами по пятам; но пароход, слава Богу, ушел в тот же вечер дальше на юг, и мы были избавлены от женского присутствия. При ответных визитах английских береговых властей у командира вышел маленький инцидент с сухопутным генералом — командиром местной бригады. При отваливании этого генерала командир приказал отсалютовать 11 выстрелов. На следующий день оказалось, что он считал себя дивизионным генералом и послал русскому консулу дипломатический протест, требуя 13 выстрелов. Обыкновенно при отъезде с корабля иностранных визитеров командиры спрашивают их о числе полагающихся им выстрелов во избежание недоразумений, но наш командир упустил это из виду по неопытности. По получении от консула огорчительной переписки командир должен был исправить недоразумение, и фрегат произвел новый салют в 13 выстрелов.

Спустя 5 суток, в двадцатых числах апреля, вышли в Сингапур. На этом переходе солнце в полдень бывало в зените, и мы порядочно раскисли от невыносимой жары. Взятый с берега лед вышел очень скоро; шипучие воды также были скоро выпиты; ни холодные ванны, ни душ забортной воды нас не могли освежить, так как вода сама была около 24° R. Ночи я с офицерами проводил на полуюте, валяясь в истоме на бамбуковых лонгчерах, но сон являлся только под утро, когда надо было вставать, так как начинались утренняя уборка и мытье палубы. Мясные запасы на второй день плавания уже испортились, и мы пробавлялись рисом, солониной и быстро съели все фрукты.

В конце апреля пришли в Сингапур (четвертый раз я был в нем) и прямо направились к угольной пристани, где и ошвартовались для немедленной приемки угля. Здесь же у пристани стоял доброволец «Петербург» (командир лейтенант А.К. Ивановский — мой старый сослуживец по Таможенной флотилии в Либаве в 1876 г.), перевозивший около 2000 человек, переселенцев-хохлов Черниговской губернии из Одессы на Дальний Восток. Пароход здесь дезинфицировал и красил все свои трюмы и эмигрантские каюты, вследствие развившейся эпидемии оспы между пассажирами; эти последние были выселены на берег и размещены в карантинных бараках у пристани.

Забавно было видеть наших типичных хохлов в валенках и полушубках, обливавшихся потом под лучами экваториального солнца. Они выехали из России в начале марта, когда лежал еще снег, и, разумеется, оделись потеплее. Они направлялись на новые места в Уссурийскую область и везли с собою весь домашний скарб. На обзаведение хозяйства им давалось от переселенческого комитета по 100 рублей на душу. Приняв уголь, фрегат перешел на рейд и вымылся, а затем люди отдыхали, и команда по частям свозилась на берег. Здесь каждый матрос скупает на все свои деньги консервированные ананасы, платя по 25 коп. за банку, в Кронштадте продает лавочникам по рублю.

Условившись с А.К. Ивановским, я съехал раз на берег. Мы пообедали с ним в «Hotel de l’Europe»; вечером посидели там на веранде, кейфуя на лонгчерах, и поделились взаимно о наших плаваниях и о протекшей службе за 16 лет после Либавы. Он остался холостым и скитался беспрерывно на Восток и обратно, командуя различными добровольцами. Это был человек редкой доброты и честности. Продолжительными плаваниями за 20 лет А.К. Ивановский так расстроил свои нервы, что в 1900 году заболел умопомешательством и умер в Кронштадтском госпитале. Я был на его похоронах. В Либаве называли его рыцарем «sans peur et sans reproche».

В первых числах мая ушли в Коломбо, торопясь прибыть в Россию к 1 сентября; на весь переход оставалось менее 4-х месяцев. В Малаккском проливе мы имели обычные там грозы, облачность и проходящие ливни. Обогнув на 3-й день Суматру, легли на остров Цейлон и при тихой и жаркой погоде, делая по 300 миль в сутки, на 6-й день пришли в Коломбо. Здесь SW муссон был уже в полном разгаре, и мы, под проводкою местного лоцмана-сингалезца, ловко вскочили в гавань и укрылись за гранитным молом, о который с шумом разбивались океанские волны и перекидывались громадными каскадами через мол в гавань.

Главная забота судов, идущих в это время года на запад, состоит в том, чтобы принять здесь уголь наилучшего качества и набить им все угольные ямы, и даже взять побольше на палубу, так как выгребать приходится против свежего, противного муссона и океанской волны. Суда, не сделавшие таких запасов, рискуют остаться среди океана без угля и попасть в критическое положение. Поэтому, казалось бы, что и нашему «опытному» (новому) ревизору и старшему механику, поехавшим на берег выбирать уголь, следовало бы позаботиться о хорошем качестве угля. Но человек предполагает, а дьявол (в этом случае) располагает, и наши «специалисты» выбрали уголь у какой-то мошеннической фирмы, состоявшей под протекцией нашего временного и. д. консула лейтенанта Ф-а. Грузили мы его долго, чуть ли не 3 суток, набрали и на палубу. Потом мылись мы два дня и, утомленные погрузкой и тропическою жарою, вышли наконец в океан.

Наш прекрасный старший штурман Э.Г. Егерман, совершающий третье кругосветное плавание, руководствуясь лоцией, посоветовал спуститься прямо на юг, к экватору, и, минуя полосу свежего муссона, сделать круг, пройдя штилевою полосою, и затем, обогнув остров Сокотра, вступить в Аденский залив, чтобы избежать противного ветра, хотя бы увеличив расстояние на тысячу миль. Спустившись на юг, мы скоро попали в штилевую полосу, но… увы! наш лаг показывал скорость не более 5 узлов. Что за причина столь малого хода? — спрашивали с мостика в машину. Наконец из кочегарки добились ответа, что уголь, вновь принятый, вовсе не горит и что вместо угля принят какой-то «бенгальский камень». Положение незавидное, простой подсчет показал, что нам до Адена не дойти. Что же делать? Один выход — вернуться и переменить уголь. После недолгих размышлений командир так и поступил, и мы через двое суток возвратились в Коломбо. В гавани встретил нас лейтенант Ф., как бы ожидая нашего возвращения.

Е. И. В. Наслѣдникъ Цесаревичъ среди офицеровъ эскадры Тихаго океана. (Снято на фрегатѣ «Владимiръ Мономахъ»).

На резкий окрик командира он съежился и, заморгавши глазами, вошел на палубу, притворяясь недоумевающим младенцем. Поставщики отказались взять уголь обратно, ссылаясь на то, что его выбирали сами наши «опытные специалисты» — ревизор и старший механик. Пришлось покупать уголь у другой фирмы, а наш «бенгальский камень» решено было свезти на берег и поручить самому Ф-у продать его за бесценок, если найдутся охотники на это добро. И наша куча с надписью «Monomack’s coal» еще много лет оставалась на берегу.