Король на краю света - Артур Филлипс

у алтаря.

Губы доктора шевельнулись, но, казалось, он сам не знал, что хочет сказать, пока наконец не прозвучало:

— Пьеса?

— «Месть турка». Смысл был двойной, и это славно. Ваша месть состояла в том, чтобы стать христианином, но потом другой турок тоже отомстил. Немного трагичный конец. Кучка драматургов сочиняла ее вместе. Мандей и Четтл сделали основную часть, я думаю, — добавил он небрежно, как будто мистер Леверет совсем не был уверен в интересе Тэтчера ко всему этому. Он видел, что для доктора все было немного чересчур — и подробности относительно финала пьесы, и сам факт ее существования, и личность гостя, и цель, ради которой он приехал из самого Лондона… возможно, чтобы отыскать Тэтчера? — Для вас это было совсем по-другому? Я имею в виду крещение. Вы взрослый. Интересно, вы почувствовали, как вода смыла ваши суеверия? Я бы предположил, что младенец не чувствует ничего, кроме купания. Но мужчина…

— Я изучал христианское право и Священное Писание с доктором Ди. Он подготовил меня к обращению, к людям, которые меня проверяли.

— Но само крещение, доктор Тэтчер. Чувствовалось ли… как бы это сказать… что это был верный поступок? Что ваша вера крепка?

— За прошедшие годы она не смылась, — сказал доктор Тэтчер.

— А здесь, на севере, вас не потянуло к старым обычаям?

— Почему я должен чувствовать себя более магометанином на севере?

Беллок рассмеялся с облегчением, подставив лицо возобновившемуся дождю.

— Нет, мой друг, я не об этом — вы не ощутили притяжения католиков?

— Сэр, я не уверен, что когда-либо встречал католика. Узнаю ли я их по внешнему виду?

— По делам и словам.

— Я приехал в Англию только в 1591 году. Я так понял, что к тому времени католики были уничтожены.

— Легче избавить остров от крыс, доктор. Вы прибыли всего через три года после Армады.

— Мне об этом говорили. Вы не возражаете, если мы пройдем к скамейке? Мне нужно немного посидеть.

Беллок наблюдал, как мужчина медленно приближается к каменной скамье под ольхой. Наверное, у него болели колени. Даже это казалось многообещающим. Все, что касалось турка, теперь не представляло угрозы. Он был интересным, но ни в коем случае не опасным. Он прекрасно вышел бы на сцену. Тяжело опустившись на мокрый камень, доктор потер лицо, вынуждая капли, осевшие из-за тумана на густых бровях, отступить к влажным вискам.

— Вам больно? Ноги?

— Не на что жаловаться. Я думаю, вы все еще молоды, мистер Леверет? Приходит день, когда, подобно реке, меняющей направление, мы каждый день стараемся терять как можно меньше сил.

— Хотите ее прочитать?

— Что прочитать?

— Пьесу. «Месть турка». Я привез с собой книгу, она в поместье. В начале месяца наткнулся на нее на распродаже у Святого Павла{56}.

Тэтчер вытащил зернышко граната из ложа внутри плода. Человек, которого он не мог вспомнить, приехал из Лондона с экзотическим фруктом и экземпляром пьесы, вдохновленной его жизнью.

— Вы знаменитый и благочестивый человек, доктор Тэтчер. Вы прославились благодаря религиозности и верности королеве.

— Я хотел бы прочитать, если это не покажется вам нескромным. Чем она заканчивается?

4

— Она отнимет у меня даже это? — спросил Морсби.

— Милорд, ее великодушие по отношению к вам проявляется каждый день.

Леверет указал через узкое окно на маленькую часовню позади дома, служившую семье со времен Завоевания, без каких-либо изменений в ее содержании или убранстве. Он взломал дверь часовни в ту ночь, когда приехал, заплатив полпенни конюху, чтобы тот отвел взгляд: серебряные подсвечники, резное распятие, раскрашенная статуя плачущей Марии, латинская Библия, алтарная преграда, маленькая шкатулка с осколками дерева и чьими-то черными ногтями, настенная роспись: ад, рай, чистилище, лимб.

Такой католицизм, как в семействе Морсби, все еще был распространен на севере — в Камберленде, Нортумберленде, Ланкашире, шотландских пограничных землях. Вдали от Лондона сохранилась старая ложь, адские угли горели в подвалах и часовнях, старые священники бормотали суеверные бредни, ожидая короля-спасителя, благословленного Римом. Эта северная грязь была как пол, который нужно постоянно драить, иначе он ни за что не станет достаточно чистым. Семьи с многовековой историей, более мудрые члены которых правильно и истово молились в обществе королевы, на севере наряжали своих домашних священников в стихари, возносили Тело Христово, чтобы превратить его в плоть живую, использовали старые молитвенники, пекли бледные гостии на стародавних кухнях. Елизавета знала. Она позволяла кое-как изображать смирение, если им хватало здравого смысла молчать и не браться за оружие. Морсби должен был преклонить перед ней колени в знак благодарности за каждый день, когда его не выпотрошили на плахе.

И барон был достаточно осторожен. Весьма многие разведчики Сесила — раньше ими руководил сам Беллок — навещали этот дом; слуги, поэты и прачки слушали застольные беседы и выдумывали то, чего на самом деле не слышали, потому что иначе в Лондоне им бы не заплатили даже пенни.

— В Лондоне вы были человеком Уолсингема, — простонал Морсби. — Скажите правду.

— Был.

— И вы подослали сюда своих людей? Они были среди моих слуг?

— Были.

— Турок один из них?

— Нет. Я бы сказал, что он служит вам из любви и чувства долга.

Когда наступит день — если этот день наступит, — и король Яков отправится на юг, в Лондон, ему понадобится маршрут, который будет вести от сторонника к стороннику и позволит набрать силу по мере продвижения к столице. Цепь должна протянуться от Эдинбурга до Уайтхолла, и первые ее звенья находятся здесь, на севере, где владения Морсби притулились к шотландским границам, где старая религия пап, Марии Кровавой и предателей почти не уступила более чистым ритуалам. Если Яков VI взойдет на трон, ему придется пройти через эти земли или проплыть мимо них. Если Яков найдет здесь любовь, это случится потому, что северные лорды сочтут его другом: по меньшей мере терпимым к их вере, а то и настоящим католиком. Если он действительно католик, то за один день соберет армию, которая с готовностью будет сопровождать его остаток пути на юг. Беллок, пусть для этого ему пришлось слегка напрячь воображение, видел, в чем заключается трудность Якова: весь мир требовал, чтобы шотландец лгал во весь голос, и вместе с тем этот же мир умолял его шепотом сообщить правду. Но подобная двойственность изящно вписывалась в желания Джеффа: у Морсби теперь были все основания угодить человеку, которого он считал своим будущим королем.

— Дайте мне ту накидку, — хрипло скомандовал Морсби.

Человек по имени Леверет подчинился. Даже доведенный до такого состояния, исхудавший как