Должок кровью красен - Сергей Зверев

– Вот и хорошо, – улыбнулся депутат резиново. – Две тысячи долларов хочешь? Чемоданчик с собой?

– Нет, дядя, не с собой.

– Сам съездишь? Или отвезти?

– Да ладно уж, сам как-нибудь…

– Постой, вот тебе на такси…

Быстро Кирюха вернулся. Чемодан на капот выставил, даже крышку открыл собственноручно.

– Вот тут все…

А у Хомуталина от волнения руки дрожат. Ладони от нетерпения вспотели. Даже на лбу – и то капельки влаги выступили.

Схватил первую попавшуюся под руки папку, под номером 8, две тысячи вторым годом датированную, раскрыл посередине, прочитал, побледнел…

Улыбнулся Петр Владимирович. Деньги, как карты игральные, стасовал, Кириллу протягивает.

– Держи свои деньги.

Обрадовался Кирюха – выгорел-таки план его! Теперь и домой можно. Половину денег – себе, половину – мамке. Мол, потому и не было меня долго так, что на заработки отправился…

Но рано он, однако, обрадовался… Только развернулся, чтобы от машины отойти, а наглоглазый пидор его хвать за воротник!

А сзади – Хомуталин, барашком рассерженным мекает:

– Так, дорогой. Насчет денег уговор был? Был. Вот ты их и получил. А насчет того, чтобы я тебя домой отпустил, мы не договаривались!

7

Вечер сегодня уж больно хорош – спокойный и теплый.

Влажный аромат прелой листвы ноздри щекочет, слабый ветер темные кроны деревьев колышет, в желтых конусах фонарей горящих мошки замысловатые танцы выплясывают.

На скамейке под фонарем – двое. Немолодой высокий мужик с плечами, чуть шире шкафа двустворчатого, с кудрями волнистыми, смоляными, чуть сединой тронутыми. И старичок деликатной наружности – аккуратненький такой, улыбчивый, доброжелательный, с голубыми прозрачными глазами за линзами старомодных очков.

Слушает старичок рассказ соседа, вздыхает тяжело, но реплик не подает: не в его это правилах – монолог собеседника прерывать.

Наконец завершил собеседник повествование свое. Вздохнул старичок:

– М-да-а-а… Неужели и впрямь считаешь, что Россию спасет лишь человек с ружьем?

– А больше и некому.

– Может, и прав ты… – помолчал Василий Захарович, выдохнул коротко и произнес: – Ну что, Ваня, раздал всем сестрам по серьгам да братьям по ушам? Не осталось у тебя должников больше?

– Один остался. Самый главный. Который Валеру Титова убил. Да только без толку это: не найду я теперь убийцу Валеры. Хотя… Хомуталину тоже должок отдать не мешает.

– А ему-то за что?

– Да за то хотя бы, что вас он из дому выставил! За то, что вы в богадельне на старости лет оказались! За поджог на Залинии, в конце концов…

– А вот за меня мстить не надо. Так же, как и за других. Пусть люди сами долги свои взыскивают… Если захотят. Ты хоть у людей спрашивал – нужен ли им мститель народный?

– А если до них это не доходит? И не дойдет никогда?

Промолчал Щедрин. Долго молчал, с мыслями собираясь, – видать, и впрямь у него к Зарубину разговор серьезный, да только не знает учитель старенький, с чего начать. Наконец без подготовки произнес:

– А ведь в поджоге Дома культуры тебя, Иван, обвиняют!

Отпрянул Зарубин.

– Меня? Но ведь Залиния, кажется, пятнадцатого августа погорела, а я только через две недели в городе появился!

– Да знаю я, Ваня. Знаю, что не ты поджигал. А еще знаю кто… Своими глазами поджигателя того видел… Как тебя теперь вот.

– Но почему никому ничего до сих пор не сказали?

– И не сказал бы… Коли б не услышал, что тебе это приписывают. Разве рассказу моему кто-нибудь да поверит? Но не только поэтому я про поджигателя никому не сказал. Есть у меня еще одна причина. Физиономия того юноши татуированного, который Дом культуры поджег, мне сразу знакомой показалась. Долго сидел, вспоминал, где я его видеть мог… И вспомнил. У Кати дома. Сын это ее, из дому сбежавший.

– Вы Катюше о нем рассказывали?

Покачал Василий Захарович головой.

– Нет, Иван. А что я скажу? Видел, мол, твоего сына, да еще при таких любопытных обстоятельствах… Так, что ли? Коли появился Кирилл этот в нашем городе – рано или поздно дома должен объявиться. Ладно, – поднялся старичок со скамеечки, улыбнулся приязненно. – Отбой у нас скоро. Пойду я, Ваня. И ты иди. А лучше – уезжай отсюда.

Протянул Зарубин учителю старенькому пакет с гостинцем.

– Возьмите вот…

– Спасибо, – старик улыбнулся. – Уезжай ты отсюда, вот что…

– Никуда я отсюда, Василий Захарович, не уеду. Моя это земля!

8

Зреет в городе нашем недовольство. Гнойным нарывом набухает, плодом ядовитым распускается. Того и гляди – прорвет нарыв, лопнет плод и зальет людей ядом ненависти, слепой и всеобщей.

А с чего в наше время народу довольным быть? Жизнь, что ли, к радостям располагает? Будни унылые, праздники загульные, обнищание беспросветное… Но не сами же люди в жизни такой виноваты! Виноват КТО-ТО. Вот этого КОГО-ТО и надо, сперва принародно по имени назвав, найти да покарать примерно.

Так во все времена было: волне ненависти обычно придают направление, определяют берега и ставят цель. Любому топору надобно быть тяжелым, остро заточенным и точно направленным.

Куда же его направить?

А вот за этим дело не станет…

9

Нет, наверное, в мире человека более жертвенного и жалостливого, чем наша баба. Все стерпит, ко всему привыкнет, все простит – только бы родным да близким хорошо было!

Вот и Катюша Ефимова такая…

Может, и не шибко умная она, но даже ей понятно: Ивану конец. Не сегодня завтра изловят его, и если «при оказании сопротивления работникам милиции» не пристрелят, то навечно за решетки запрячут – это уж точно.

А ведь никому неведома страшная тайна: Катюша-то наша Ивана всю жизнь любила… Беззаветно любила. По-настоящему. Ни мужа своего первого, от которого Сашка родился, никогда не любила, ни тем более Колю покойного… Любила, да и поныне любит. Да только Иван этого не замечал никогда; стеснительная Катя, боялась чувства свои наружу демонстрировать. Потому и считал ее Зарубин лишь подругой детства. Потому и заботу ее женскую принимал лишь за естественные проявления расположения приятельского…

Лишь однажды Катюша волю чувствам дала. Очень давно. Когда поняла-осознала, что, наверное, теряет его навсегда. В тот самый день это случилось, когда узнала, что Зарубина в следственный изолятор сажать собираются. Прибежала она к нему поздно вечером, предупредила, денег на дорогу дала… И литр водки на стол выставила – мол, может, и не свидимся никогда более, давай за отъезд твой выпьем да за то, чтобы ты меня помнил! Напился тогда Иван до беспамятства. Чего уж там, дело молодое. Да и новость услышанная укреплению психики не способствовала. Как теперь Катя помнит: раздела она его, на кровать уложила… Да и рядом легла. А что было меж ними дальше – о том, видимо, и сам Иван не помнит. Пьян был…

…Подумала Катя и решила – помогла она Зарубину тогда, поможет и теперь.

На Иване ведь многое что висит: давешняя смерть Валеры Титова, недавнее убийство Коли Михеева… Так почему бы убийства эти на себя не повесить? Насчет Коли объяснение Катино прозвучит правдоподобно вполне: мол, бил меня, изверг, за волосы таскал, деньги отнимал, сына Сашку обижал… За то и зарезала. А насчет стука в дверь да удара по голове – это я сама выдумала. Чтобы вас, товарищи милиционеры, ввести в заблуждение.

Но ведь можно еще и в убийстве Титова признаться!

Еще в прошлом веке дело случилось – кому теперь охота архивы ворошить да свидетелей разыскивать?! Тут чистосердечного признания будет вполне достаточно. Явки с повинной.

Конечно, мало-мальски опытный следователь сразу же неладное заподозрит. А заподозрив, примет показания Катины за бессвязный бред влюбленной женщины, которая милого своего от правосудия выгораживает.

Но знает Катя, что и как говорить, чтобы поверили ей…

10

Если хочешь человека в зависимость от себя поставить, если хочешь от себя к кому-нибудь нить незримую протянуть, нет ничего лучше, чем взять такого человека в подельники. Круговая порука – она ведь любой клятвы сильнее!

Кто-кто, а Петр Владимирович об этом хорошо знает. Именно потому и приказал он порученцу своему наглоглазому от шантажиста-Кирюхи избавиться. Мол, даю тебе шанс искупить свою вину.

– За Климовкой ямы для гашения извести есть, – размышляет помощник вслух, – там этого уркагана малолетнего никто никогда искать не будет.

Уехал порученец в офис, в подвале которого Кирюха томится, а Хомуталин, взглядом его проводив, улыбнулся. Вот и замазал я тебя кровью! Вот и подумаешь ты теперь триста раз, прежде чем информацию на меня сливать! Правда, и времени у тебя для размышлений таких почти не осталось: избавляться от тебя надобно!

11

– Выходи!..

Громыхнула железная дверь, вздрогнул Кирюха. Щурится юноша на яркий свет, сквозь дверной проем пробивающийся, слепнет с непривычки. За все это время не то что дневного света не видел! Позабыл, как лампочка электрическая выглядит!