План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

Остановившись на два дня зализать раны, 4-я дивизия возобновила наступление на Мценск и 11 октября вступила в пригород. Гейр (командир корпуса) хотел сменить 4-ю дивизию на 3-ю и часть 10-й моторизованной. Но плохое состояние дорог делало это невозможным. Поэтому 4-я дивизия так и продолжала продвигаться вперед. Грязь была настолько густой, что движение вне дорог стало невозможно, а по дорогам машины делали в среднем шесть миль в час. Вечером 11 октября, когда авангард 4-й танковой дивизии опасливо вступал в пылающий пригород Мценска, дивизия вытянулась на 15 миль по узкой дороге, где поддерживающая артиллерия и пехота находились почти за пределами радиосвязи. Для Катукова настал момент нанести следующий удар. Танки Т-34 быстро двигались по замерзающей в сумерках земле, и их широкие гусеницы свободно несли их там, где немецкие Т IV застревали, садясь на бронированные днища. Русские стремительно и ожесточенно атаковали немецкую колонну, расчленив ее на куски, которые подверглись систематическому уничтожению. Стрелки 4-й дивизии, моральный дух которых был подорван при первом столкновении с Катуковым пятью днями ранее, снова увидели, как их снаряды отскакивают от наклонной брони русских танков.

«Нет ничего страшнее, чем танковое сражение против превосходящих сил противника. Не по численности – это было не важно для нас, мы привыкли к этому. Но против более лучших машин – это ужасно… Вы гоняете двигатель, но он почти не слушается. Русские танки так проворны, на близких расстояниях они вскарабкаются по склону или преодолеют болото быстрее, чем вы повернете башню. И сквозь шум и грохот вы все время слышите лязг снарядов по броне. Когда они попадают в наш танк, часто слышишь оглушительный взрыв и рев горящего топлива, слишком громкий, благодарение Богу, чтобы можно было расслышать предсмертные крики экипажа».

4-я танковая дивизия была фактически уничтожена, и оборона Тулы получила еще одну небольшую передышку. Но помимо тактической оценки Гудериан сделал зловещий вывод: «Вплоть до этого момента мы имели преимущество по танкам. Отныне положение изменилось на обратное»[65].

Одним из многих парадоксов восточной кампании является то, что в тот момент, когда русские были наиболее слабы, в германской армии возникли первые серьезные сомнения. Пока Гудериан занимался практическими предложениями, другие офицеры, пользуясь вынужденным отдыхом, предавались историческим размышлениям. Блюментритт пишет, что, несмотря на незначительное сопротивление, «…наступление шло медленно, потому что грязь была ужасной и войска устали».

Большинство командиров теперь задавали себе вопрос: «Когда же мы остановимся?» Они вспоминали, что случилось с армией Наполеона. Большинство из них начали перечитывать мрачное повествование Коленкура о 1812 годе. Эта книга оставляла глубокое впечатление в критическое время 1941 года: «Я все еще вижу фон Клюге, с трудом пробирающегося по грязи от места своего ночлега к штабу и стоящего там перед картой с книгой Коленкура в руке. И так шло день за днем».

В последние три недели октября погодные условия – сильные дожди, снег, сырые, пронизывающие туманы – делали движение невозможным. На северном фланге фронта, от Калинина до Можайска, минусовая температура иногда сохранялась весь день. Тогда немцы могли сильнее теснить прикрытие Жукова, обеспечивавшее отход с выступа Ржев – Гжатск. Но и здесь барометр вел себя непостоянно: внезапная 12-часовая оттепель с дождем расстраивала все наступление колонн. В такие дни одна-единственная русская батарея, поспешно установленное минное поле в дефиле между болотистыми перелесками могли задержать целый танковый корпус.

Генерал Бейерлейн (командовавший смешанной боевой группой в 39-м танковом корпусе) оставил одно из лучших описаний этой стадии наступления. Его группа состояла из 25 танков III и IV; нескольких чехословацких танков, используемых для усиления мотоциклистов при рекогносцировке; роты истребителей танков с двенадцатью 37-мм противотанковыми пушками; артиллерийской батареи с четырьмя 105-мм пушками и двух мотострелковых рот на полугусеничных машинах и на грузовиках. Он пишет:

«К началу ноября мы достигли лесистой местности к востоку от Рузы и к северу от главной дороги Смоленск – Москва… После бесконечных дождей земля размокла, а потом временами замерзала. Судя по карте, здесь должны были быть хорошие дороги. Это оказалось иллюзией. Автогужевая дорога Руза – Воронцово была скверной лесной просекой, пригодной только в своем начале… Танки могли продвигаться вперед только шаг за шагом в вязкой трясине. Движение колесных машин было невозможно. Однако атаку нужно было осуществить при любых условиях.

Едва пройдя около 10 километров, около Панова, застряли даже танки… Саперам пришлось делать бревенчатую гать из молодых деревьев длиной 15 километров от Воронцова до Панова, но и по ней можно было ехать только на гусеничном или полугусеничном транспорте… Потребовалось несколько дней, чтобы подтянуть пехоту и укрепить Моденово против контратаки».

Русские теперь быстро отступали. Жуков определил рубеж, который нужно будет оборонять до последнего, и, пока до него не дошли, он не собирался рисковать, допуская гибельные окружения. Но его арьергарды никогда не оставляли свои позиции, пока их не вынуждали к этому. Стоило только немецким танкам остановиться – из-за усталости, нехватки горючего или погодных условий, – русские поворачивались и тревожили их, не давая передышки. Бейерлейн продолжает:

«Русские все время атаковали по ночам… и оперативной группе приходилось постоянно быть в полной оборонительной готовности. Чтобы осуществлять это, нужно было держать танковые моторы при определенной температуре. Каждые 4 часа моторы заводили на 10–15 минут, чтобы они достигли 140 градусов по Фаренгейту. Прогрев начинался одновременно, секунда в секунду для всех машин, чтобы как можно меньше мешать передовым постам подслушивания. Их работа и без того осложнялась густым низовым туманом, поднимающимся с болот, особенно по ночам. Мы также обнаружили, что следует включать и трансмиссии во время холостого хода, иначе при трога-нии с места металлические части коробки передач трескались [из-за высокой вязкости масла на холоде].

После нескольких дней нашей остановки русские полностью знали расположение всех наших средств обороны… Они использовали все гражданское население – женщин, детей, калек, которые вначале совершенно не казались подозрительными…»

Бейерлейн также сетует на ухудшение морального состояния под действием «катюш», реактивных минометов, которые теперь стали впервые применяться в больших количествах, а также на усиление активности советских ВВС: «Они будут атаковать силами даже одного самолета любого типа, в самых неблагоприятных погодных условиях, когда сами мы не получали никакого прикрытия со стороны нашей авиации».

Для экипажей танков это время было началом плохих дней. Постоянное нахождение в танках привело к снижению боеспособности солдат, потому что там было тесно и холодно. Земляные бункеры было невозможно строить в вечно мокрой и грязной земле.

Трудности со снабжением приняли доселе неслыханные масштабы. Из-за постоянного прогрева двигателей начался перерасход бензина. Непрерывные оборонительные бои приводили к непомерным тратам боеприпасов… В течение нескольких дней не бывало горячей пищи для войск первого эшелона. В результате начались желудочно-кишечные заболевания и расстройства.

Трудности у немцев умножались из-за их боевого расписания, которое становилось перенасыщенным по мере того, как фронт боевых действий уменьшался в размерах. Столица имела только три главных пути подхода, а несколько второстепенных дорог были узкими, уязвимыми и непроезжими. Результатом явилось то, что Гот, Штраус (9-я армия) и Клюге – все соперничали за использование двух главных путей – шоссе Смоленск – Москва и дороги Москва – Клин. Гёпнеру и Вейхсу (2-я армия) приходилось делить дорогу Москва – Калуга, а Гудериану, пока он не овладел Тулой, не досталось вообще никаких дорог с твердым покрытием. После трех недель тяжелого продвижения по грязи и по минным полям, с перепутавшимися линиями снабжения, ломающимися машинами и все возрастающими потерями Бок понял, что им придется перегруппироваться перед окончательным маршем на Москву. 27 октября Геббельс заявил несколько ошеломленным журналистам на пресс-конференции (где только двумя неделями ранее было возвещено о том, что война окончена), что «погодные условия повлекли за собой временную приостановку наступления».

На этом фоне утраты иллюзий и потери темпов наступления 12 ноября в Орше – ставке группы армий «Центр» – было созвано совещание начальников штабов. Оно должно было стать одним из решающих моментов в истории германской армии. Перед старшими офицерами был поставлен простой вопрос: следовать ли им здравому диктату собственной военной совести, встать на зимние квартиры, дать отдых солдатам и отремонтировать материальную часть, не торопясь, обдумывая следующий этап кампании? Или им следовало пойти на риск, используя остатки собственных сил против неизвестной величины – оставшихся у Красной армии войск и второго уже известного фактора – суровости русской зимы? Разумеется, в каждой кампании бывают случаи, когда состояние противника может явиться тактической возможностью, требующей энергичного, даже отважного использования. Но является ли это одним из таких случаев? Доказательства того, что русские находятся на грани крушения, слишком ненадежны и по большей части основаны на расчетах, которые уже показали свою ошибочность. Что касается зимы, то данные за последние сто пятьдесят лет являлись неоспоримыми, однако ничего не было сделано для ведения маневренной войны в зимние месяцы, кроме запросов на зимнее обмундирование.