План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

В приказе, обращенном к рядовым солдатам, фюрер возгласил:

«После трех с половиной месяцев боев вы создали необходимые условия для нанесения последних мощных ударов, которые должны сломить противника на пороге зимы».

Как назло, русский фронт, находившийся против сосредоточения Бока, переживал состояние командного вакуума как раз в те дни, когда немцы заканчивали свои окончательные диспозиции. Тимошенко был переведен на юг, чтобы организовать заслон из осколков разбитой группы Буденного. Конев был назначен на Западный фронт, а Еременко остался командовать Брянским фронтом. Координация между этими двумя фронтами была далека от совершенства. Те многие разрывы, которые ослабляли их совместный фронт, затыкались прямо из Москвы войсками «резервного фронта», подотчетными Жукову. В то время как «резервный фронт» главным образом сосредоточивался вокруг дуги внутренней полосы обороны – Ельцы – Дорогобуж с двумя армиями по обе стороны Юхновского подхода, – Еременко планировал самостоятельную контратаку у Глухова – как раз у того пункта, который Гудериан выбрал для своего вклинивания.

Численность русских, включая кадровые армии Конева и Еременко и «резервный фронт», составляла 15 стрелковых армий, то есть немногим больше полумиллиона человек. Но почти всем не хватало артиллерии, хотя минометов и более мелкого оружия было в избытке. Уровень мобильности был весьма низок – даже лошади стали редки. Еще более серьезным фактором стало ухудшение качества человеческого материала. Ибо, хотя уровень высшего тактического руководства повышался после страшных испытаний первых недель войны, у простого красноармейца не было почти ничего, кроме личной храбрости и физической выносливости. И они должны были противостоять самым опытным и великолепно обученным солдатам во всем мире.

С точки зрения оснащенности и подготовки армии, развернутые для начальных боевых действий в прологе к битве за Москву, были самыми слабыми из когда-либо выставлявшихся Советами. Почти все бойцы были резервистами. То немногое, что они могли помнить из своей военной подготовки, очень отличалось от современных принципов борьбы с танками.

Но у русских оставался еще один резерв личного состава, и в нем числились некоторые лучшие части из всей Красной армии: это 25 стрелковых дивизий и 9 танковых бригад Дальневосточного фронта генерала Апанасенко. Войска Апанасенко были полностью мобилизованы 22 июня, и, когда западные фронты начали отступать, на востоке ежечасно ожидали нападения японцев. Но дни превращались в недели, сезон кампании в Сибири все сокращался, напряжение там начало сходить на нет. Перед Ставкой возникла опьяняющая идея использования этих войск в момент кризиса на Западе.

Сталин был решительно против ослабления сил на Востоке, потому что в 1930-х годах он стал достаточно знаком с поведением японцев на дальневосточных границах и с той внезапностью, с которой они провоцировали «инциденты». Следуя надежной привычке приписывать другим тот же недоброжелательный и циничный стиль мышления, с каким он подходил к проблеме, русский диктатор долго сопротивлялся совету Шапошникова перебросить эти войска на запад по Транссибирской магистрали. То, что он наконец согласился, было связано с теми заверениями, которые Ставка получала от разведывательной сети Зорге из Токио.

Советский Союз, в силу соблазнительности и всеобщности коммунистической веры, всегда находился в выигрышном положении, когда речь шла о шпионаже и подрывной деятельности, по сравнению с другими нациями, полагавшимися на низменные (как утверждают коммунисты) мотивы патриотизма или жадности. В своем противостоянии Германии Советский Союз получал буквально неизмеримую помощь от трех отдельных организаций.

Первой из них была «Красная капелла», шпионская ячейка, действовавшая в недрах германского министерства авиации, в которой служил Шульце-Бойзен, старший офицер разведки люфтваффе. Два других советских агента – Дольф фон Шелиа из министерства иностранных дел и Арвид Харнак из министерства экономики – передавали Шульце-Бойзену информацию из своих ведомств, которую он отсылал в Москву по тайной радиосвязи. «Красная капелла» была особенно ценной в поставке информации о диспозиции люфтваффе, численности и целях конкретных операций и даже о деталях отдельных воздушных налетов. Именно ей удалось сообщить информацию о решении не направлять Клейста на Кавказ после падения Киева и о том, что Гитлер решил не брать Ленинград штурмом, а оставить его в осаде.

Второй – и на этом раннем этапе войны, бесспорно, самой важной – была группа Зорге в Токио. Он состоял в штате германского посольства и докладывал о каждом секретном документе, проходившем через посольство, так как имел к ним доступ. Зорге также знал обо всем, что обсуждалось и решалось в японском кабинете, через своего соратника Ходзуми Одзаки, помощника принца Коноэ. Уже 25 июня Зорге сообщил о решении японцев вторгнуться во Французский Индокитай. Летом все данные из этого источника указывали, что японцы предпочитают легкую добычу в Голландской Вест-Индии, а не в пустынных степях Монголии.

Третьим источником, из которого Ставка получала информацию о вражеских планах, был швейцарский агент Люци – Рудольф Ресслер. Его значение было решающим.

Информация, поступавшая в Москву, была настолько точной и столь глубокой, что возбудила подозрения в том, что это агент абвера, осуществлявший тонко разработанную дезинформацию, нацеленную на то, чтобы завлечь советское командование в колоссальную ловушку. Наконец Москва поверила Люци, который поставлял самые свежие данные о боевом расписании германской армии.

Немцы, напротив, очень плохо представляли, что делается в Москве. Грубые ошибки в их оценках численности советских войск, которые теперь стали вопиюще заметными, отбили охоту у ОКХ делать какие-либо заключения, кроме тех, что основывались на фактических полевых данных – допросах пленных, идентификации частей и тому подобном. Пленные русские обычно ничего не знали о делах за пределами собственного взвода. Поэтому, даже если бы они и были склонны говорить, эти сведения не имели почти никакой ценности. Люфтваффе делало в этом плане все, что могло. Пока немцы удерживали инициативу и полное господство на полях сражений, этот недостаток не имел большого значения. Но когда их наступление замедлилось и силы стали чрезмерно растянуты, незнание реальной численности и намерений противника стало приближать их к катастрофе.

Полевая разведка русских в первые месяцы войны была хуже немецкой. Они брали меньше пленных, и в хаосе семисотмильного отступления не было ни времени, ни аппарата для просеивания и анализа донесений. Но к осени 1941 года русские начали пользоваться данными, все возрастающими по количеству и точности, которые поставлялись партизанскими отрядами, действовавшими за линией фронта.

«Партизанское движение было четвертым родом войск в Великой Отечественной войне». Это стандартное утверждение советских военных историков, и вплоть до XX съезда КПСС считалось, что оно было вдохновлено речью Сталина от 7 июля. Но факты показывают, что не существовало никакого стройного плана партизанской войны на оккупированной территории. Нежелание советского диктатора поощрять независимые полувоенные организации было отчасти причиной этого. Кроме того, нужно принять во внимание обычный отказ диктаторов даже допускать мысль о том, что его территория может быть завоевана, дабы это не приводило к нежелательным политическим выводам со стороны местного населения. Даже руководимый партией Осоавиахим был рассчитан для удовлетворения требований Красной армии во время «правильной» войны и обеспечения безопасности в тылу.

Когда до Гитлера дошли первые слухи о партизанской «войне», он приветствовал их. «Она имеет свои преимущества: это дает нам возможность истреблять всех, кто будет против нас». СС были номинально ответственны за «порядок» на оккупированных территориях, но по приказу ОКВ от 16 июля 1941 года эти обязанности возложили и на регулярную армию.

Но вместо того чтобы привести к «быстрому умиротворению» страны, репрессивные меры, осуществлявшиеся немцами, вызвали рост партизанского движения. В деревнях перед партизанами больше не запирали дверей и не прятали пищу. Жители, которые вначале с любопытством и почти с облегчением встречали захватчиков, теперь испытывали к ним почти всеобщую ненависть. И особое значение получил «национальный» характер борьбы, который Сталин теперь ставил выше идеологических и партийных доктрин. Кочующие бандиты видели, с какой жестокостью обращались с их неповинными соотечественниками. Вести об этом распространялись все шире. Партизаны начали наносить удары по немцам уже не ради добывания пищи и боеприпасов, а ради мщения. Жестокость в новом измерении начала бросать свою тень над войной на Востоке.