План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

По-видимому, это была главная мысль, которая занимала Жукова, об этом же думал и каждый красноармеец. Оставалось еще всего шесть недель до начала зимы, их последнего союзника, который мог выручить их в тяжкую минуту. Каждый прошедший день приближал время, когда ледяной ветер, крепчавший над просторами Урала, задует по всей Сибири, над степями, над Москвой, над полями сражений.

Немцы тоже думали об этом. Бейерлейн описывает, как по утрам танкисты запускали свои машины:

«Косые лучи солнца, уже невысоко поднимающегося над горизонтом, обманывали нас. Но каждый вечер… зловещие черные облака росли далеко вдали, поднимаясь над степью. Эти темные массы несли в стратосферу дожди, лед и снег грядущей зимы. Каждое утро их не было или так казалось, но они снова появлялись в вечерних сумерках, еще более массивные, чем ранее».

Но 14 октября, когда северный стык русского фронта треснул, положение стало иным. Танки Гота ворвались в Калинин, и 3-я танковая группа, по пятам которой двигалась 9-я армия, наступала вдоль верхнего течения Волги к Московскому морю – огромному искусственному водохранилищу, от восточного конца которого на юг к столице шел семидесятимильный канал. Через несколько недель это озеро замерзнет на всю свою пятидесятимильную протяженность и станет бесполезным как оборонительная преграда. Но сами эти дни были жизненно важны, а теперь, когда на северном берегу озера остались пять стрелковых дивизий и несколько маленьких групп танков и кавалерии, они уже пролетели.

Жуков понимал, что для него самым главным было сохранить войска. Больше не могло быть сражений любой ценой, больше нельзя было выигрывать время ценой жизней, ожидая накопления резервов. Ибо больше не было резервов, а жизнь и время были уравнены на весах судьбы.

В самой Москве из рядов высшего партийного руководства начал распространяться угрюмый страх. Эти люди знали, какова реальность, скрывающаяся за воззваниями и плакатами, покрывавшими мрачные городские стены. Самые крепкие люди были мобилизованы в «рабочие батальоны». Свыше полумиллиона непригодных к строю городских жителей были направлены на окраины, где днем и ночью, несмотря на холод, работали на оборонительных сооружениях и копали противотанковые рвы. От этих людей, от раненых красноармейцев на железнодорожных станциях, по этому широко разветвленному таинственному каналу слухов, столь процветающему в репрессивном обществе, распространялись ужасные новости. Повторяющийся кошмар царской армии – нехватка боеприпасов – снова бросал свою длинную тень. Пугающие рассказы об отношении немцев к пленным и гражданским вторили сообщениям о массовых расстрелах «дезертиров» и «нытиков», проводимых органами НКВД. В течение трех дней после падения Калинина столица была охвачена чуть ли не всеобщей паникой. Известие об эвакуации правительственных учреждений в Куйбышев вызвало массовое бегство тех, кто имел возможность сделать это. Вначале коснувшись партийных чиновников и бюрократов меньшего калибра, уезжавших под предлогом полученного приказа, это движение быстро охватило их семьи, чиновников жизненно важных учреждений, таких, как отделы выдачи продовольственных карточек, почт и даже милицию и ополчение, выполнявших задания по поддержанию порядка.

Когда прекратилось распределение продовольствия, опустели улицы и многие дома, начались грабежи и воровство. Звуки выстрелов днем и мертвенный свет немецких зажигательных бомб по ночам довершали картину города, стоявшего на грани гибели.

Сталин оставался в Москве. Можно представить, что он размышлял о Брест-Литовском мире, который Ленин подписал в 1918 году, чтобы спасти большевистский режим от уничтожения германской армией. Нет сомнений, что самообладание иногда подводило Сталина, точно так же, как его неуклюжее вмешательство в военные операции испортило проведение отступления из-под Киева. Известно несколько его непривычно необдуманных заявлений в критические моменты: «Мы будем приветствовать американские войска под американским командованием на любом участке русского фронта» – Гарри Гопкинсу, 30 июля; «Британские экспедиционные войска могут действовать из Персии и присоединиться [к нам] в защите Украины» – Стаффорду Криппсу, после Умани. И даже еще мелодраматичнее, после падения Киева: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». Но нельзя найти ни одного документа о каких-либо дипломатических подходах, о мирных предложениях, пусть косвенных или ориентировочных, которые бы сделал Советский Союз в это время. У диктатора было слишком много врагов, чтобы он мог рискнуть, изменив статус-кво.

19 октября Москва была объявлена на военном положении, и для восстановления порядка в город были направлены дополнительные силы НКВД. С этого момента в городе затихли вспышки паники. В затемненном городе, с заснеженными улицами, закрытыми магазинами, вечно ревущими сиренами воздушной тревоги воцарилось мужество отчаяния.

Отчаяние объяснялось отсутствием надежды на спасение. Оно было полной противоположностью той апатии и покорности, характерных для французского коллапса в 1940 году. Тогда люди пожертвовали своей страной и независимостью ради своей собственной безопасности. Казалось, что можно будет не расставаться с удовольствиями сладкой жизни, если просто отказаться от борьбы. Но русские 1941 года смутно представляли себе эти удовольствия. Лишения и жертвы оставались, как и были на протяжении столетий, для них привычными. Теперь немецкий захватчик олицетворял для них все их горе и страдания. Но их сопротивление питалось и более глубоким вдохновением.

«Даже те из нас, кто знал, что наше правительство безнравственно, что СС и НКВД отличаются разве только языком общения, и кто презирал лицемерие коммунистической политики, чувствовали, что мы должны бороться… Потому что каждый русский, кто жил в годы революции и в тридцатые почувствовал дуновение надежды, впервые в истории нашего народа. Мы были как почка на корне, который столетиями прорастал в каменистой почве. Мы чувствовали, что сантиметры отделяют нас от открытого неба.

Мы знали, что, конечно, мы умрем. Но наши дети унаследуют две вещи: Землю, свободную от захватчика, и Время, в котором могут развиться прогрессивные идеалы коммунизма».

Проблема, стоявшая перед Жуковым и Ставкой, требовала тончайшего подхода. Необходимо было сохранить хоть какой-то фронт до прихода зимы, а сопротивление должно было обладать достаточной гибкостью, чтобы избегать окружений, но и быть достаточно сильным, чтобы задержать врага. Из двух классических столпов доктрины Красной армии (а до нее царской армии) один – масса – уже был утрачен. Второй – отступление с боем, заманивающее захватчика все глубже на восток, – был ограничен насущной необходимостью не подпускать врага к стенам Москвы. Для этого русские вели бои силами небольших, сформированных для конкретной цели групп смешанных родов войск, с большим удельным весом кавалерии, численностью редко больше бригады. Они осуществляли маневренные операции между рядом оборонительных районов, которые были заняты местным ополчением и «рабочими батальонами», имевшими приказ сражаться до конца.

На севере и в центре страна была настолько лесистой, что у немецких танков редко была возможность расходиться веером. Привыкшие к малым земельным площадям Западной Европы, немцы были ошеломлены бесконечными лесами, в которых день за днем они кое-как продвигались. Теперь темнота продолжалась по четырнадцать часов в сутки. Когда германские колонны останавливались на ночлег, советская кавалерия пробиралась по тропинкам за линией фронта, устанавливая мины и обстреливая из минометов обозы с продовольствием. Даже группа Гота, которая, казалось, уже прорвалась к Калинину, к концу октября продвигалась шагом.

Таким образом, хотя немцы на севере и в центре были ближе всего к Москве (в Можайске в ясную ночь они могли видеть огонь зениток над Москвой), истинная опасность для Красной армии таилась дальше к югу, где местность была более открытой и где против Жукова, почти не имевшего танков, находилась вся 2-я танковая армия Гудериана. На этой стадии сражения у Жукова оставалась только одна самостоятельная танковая часть, 4-я танковая бригада полковника Катукова. В сентябре они получили танки Т-34, и личный состав состоял из курсантов и преподавателей танкового училища в Харькове. Бригада уже два раза избегала окружения. Вначале Буденный направил ее к Киеву, но они прибыли к месту, опоздав на два дня, когда Модель уже сомкнул свою ловушку. Затем, погрузившись на платформы в Львове с направлением в состав Западного фронта, бригада проследовала через Орел в тот самый день, когда Гудериан совершил свой прорыв. Исключение составляла ожесточенная стычка у Белополья 20 сентября. После того как окружение под Брянском оголило южный фланг русских, она осталась единственной ударной группой между Окой и Мценском, в разрыве шириной почти 70 миль. Получив приказ повернуть вокруг Мценска и задержать наступление Гудериана на Тулу, Катуков нанес резкий удар по 4-й танковой дивизии 6 октября, заставив ее «пережить несколько трудных часов и понести тяжелые потери». Вместо того чтобы развивать свой начальный успех, Катуков затем отошел назад, здраво рассудив, что сохранить свою группу куда важнее, чем предпринять самоубийственную атаку против целого вражеского соединения. Гудериан отметил: «Это был первый случай, когда огромное преимущество Т-34 перед нашими танками стало очевидным… От быстрого наступления на Тулу, которое мы планировали, пришлось отказаться».