Молодость - Савелий Леонов

Там, сбившись около сцены, «левые» эсеры устроили демонстративную овацию своему оратору. Вели они себя более чем развязно: кичились революционностью, бросали оскорбления по адресу большевиков, грозили дипломатической ложе…

— Видали таких? — говорил раздраженно сосед Степана, седоусый рабочий в кожанке. — Нечего сказать, хороши союзники!

— Рвутся к штурвалу! — отозвался саженного роста балтийский матрос, стоя на галерке с двумя бутылочными гранатами у пояса. И вдруг, сложив ладони рупором, пробасил вниз: — А чем вы, господа истерики, в Октябре пробавлялись? Где была ваша революционность?

Председатель объявил:

— Слово для отчета председателю Совнаркома товарищу Ленину.

И тотчас «левые» эсеры затихли, а многоярусное здание театра обрушилось громом рукоплесканий, приветственными возгласами. Люди вскакивали с мест, желая запечатлеть каждый миг встречи с вождем.

Степан перегнулся через барьер, впившись глазами в сцену. Взволнованный, он не заметил выхода Ленина. Владимир Ильич уже склонился над кафедрой, быстро раскладывая листки, кидая нетерпеливые взгляды на восторженно бурлящий зал. Он был очень прост и доступен, и его большой лоб и острые, по-степному прищуренные глаза навсегда врезались в память Степана,

— Привет от деревенской бедноты! — крикнул Степан и сам не услышал своего голоса.

Но Ленин поднял голову и, прищурившись, нашел среди делегатов и гостей того, кто кричал. Степан ясно видел это по смеющимся, таким знакомым морщинкам у глаз, как бы говорившим:

«Эге! Ответ нашим противникам».

И тут между двумя всплесками оваций вырвался и заставил всех смолкнуть высокий, сильный голос, который звучит в ушах Степана до сих пор.

«Товарищи, позвольте мне, несмотря на то, что речь предыдущего оратора местами была чрезвычайно возбужденной, предложить вам свой доклад от имени Совета Народных Комиссаров…»

Ленин оставил листки с тезисами на кафедре и подошел к авансцене. Он говорил о брестской передышке, способствующей накоплению революционных сил. Говорил о тех «неразумных», кто снова втягивает народ в войну.

«Левые» эсеры зашумели… Ленин попал не в бровь, а в глаз. По рядам партера, по ярусам и ложам электрическим током прошла великая правда вождя.

«Да, товарищи, кто теперь прямо или косвенно, открыто или прикрыто, толкует о войне, кто кричит против брестской петли, тот не видит, что петлю на шею рабочим и крестьянам в России накидывают господа Керенский и помещики, капиталисты и кулаки…»

— Мирбах! — огрызнулся из партера Камков, с копной черных волос на голове.

Ленин напомнил съезду о поведении «левых» эсеров в Октябре, когда они струсили перед отрядами вооруженной буржуазии, начали пятиться и отказались войти в правительство. Он говорил о подозрительном совпадении их сегодняшних криков с бешеными воплями кадетов, меньшевиков и эсеров, предрекающих скорую гибель Советам.

Яростный рев на правых скамьях неоднократно прерывал докладчика. Степан видел, как бесновались эсеры внизу, готовые переметнуться через рампу. Но Ленин хлестал безжалостно и метко:

«Когда нам здесь говорят о бое против большевиков, как предыдущий оратор говорил о ссоре с большевиками, я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный бесповоротный разрыв…»

Группка «левых» эсеров сжалась, точно зверь перед укротителем. Зверь еще скалил зубы, но пятился от грозного, беспощадного бича. Из середины группки с визгом поднялась Мария Спиридонова и направилась к выходу, а Камков погрозил молча белым, несоразмерно маленьким кулачком.

Докладчик перешел к трудностям переживаемого периода. Степан поднялся и слушал стоя, боясь пропустить хоть одно слово. Голос Ленина, простой, задушевный, нарастая, брал за сердце.

Страна, скованная фронтами, боролась с разрухой — наследницей кровавой империалистической бойни. Налаживался водный, железнодорожный транспорт, проверялись интендантства, преследовалась спекуляция. Но силы реакции не отступали. В разных местах вспыхивали восстания против Советов; кулаки захватывали все новые районы.

Съезд замер. Слышно было, как перезванивает тонкий хрусталь огромной люстры.

«Перед нами стоит самый трудный период: не было еще более трудного периода в рабоче-крестьянской России, — именно период, который остался до урожая».

Никто уже не прерывал Ленина. Он говорил быстро, почти без пауз, изредка возвращаясь к своим записям.

«Товарищи, чем больше надвигается на нас голод, тем яснее становится, что против этого отчаянного бедствия нужны и отчаянные меры борьбы».

— Времечко! — вздохнул рядом со Степаном седоусый рабочий в кожанке.

«Повторяю, социализм никогда не удастся устроить в такое время, когда все гладко и спокойно, социализм никогда не удастся осуществить без бешеного сопротивления помещиков и капиталистов».

Степан ловил горячие, титанической силы слова вождя, чувствуя их в сердце своем, как боец патроны в подсумке.

«…только союз городов и деревенской бедноты и тех, кто имеет запасы, но не спекулирует, тех, кто хочет решительно преодолеть трудности и достигнуть того, чтобы излишки хлеба шли государству и распределялись между трудящимися, — только такой союз является единственным средством этой борьбы».

Громовое «ура» потрясло величественное здание театра. Съезд присоединял свой мощный голос к голосу вождя. Степан что-то взволнованно кричал, перегнувшись с галерки. И странно: даже среди «левых» эсеров раздавались хлопки…

Конец доклада Степан не мог слушать без трепета. Все завоевания революции поставлены на карту… Враг использует бедствия, чтобы свалить Советскую власть. Спасти миллионы трудящихся от голодной смерти — значит выбить врага с боевого рубежа.

«…товарищи, нет ни тени сомнения, что если мы пойдем по тому пути, который избрали и который события подтвердили, если мы будем твердо и неуклонно идти по этому пути, если мы не дадим ни фразам, ни иллюзиям, ни обману, ни истерике сбить себя с правильного пути, то мы имеем величайшие в мире шансы удержаться и помочь твердо победе социализма в России, а тем самым; помочь победе всемирной социалистической революции!»

Степан шагал по улице, все еще слыша вдохновенную речь родного Ильича. Ему хотелось скорее домой, в свою Жердевку, чтобы рассказать землякам о Москве, о Ленине, о предстоящей борьбе.

Но тревожила Степана разливающаяся по телу слабость. Она текла от затылка, где сверлило и жгло все больше, все сильней, напоминая о незажившей ране…

По сторонам проплывали накаленные стены домов, жаркие водосточные трубы, пестрые столбы для афиш.

Вдруг от бульварной решетки отделились двое, с винтовками наперевес:

— Стой! Подожди, если на тот свет не торопишься! Степан остановился.

— Оружие есть? Вытряхай! — Курносый малый во флотской бескозырке щелкнул затвором, в то время как его приятель в широчайшем клеше запустил руку в карман Степана и вытащил бумажник.

«Бандиты», — Степан смотрел на пальцы, незнакомцев, блестевшие золотыми кольцами.

— Комиссар? — спросил курносый.

— Угадал.

Степан надеялся припугнуть молодчиков, но те загорланили:

— Ага! Тебя-то нам и надо!

Только теперь Степан заметил, что улицы опустели. Редкие прохожие, согнувшись, перебегали мостовую, скрывались в подъездах. В стороне, за домами, промчался автомобиль, хлопнул выстрел, и все стихло.

— Пограбили наших отцов, амба! — прохрипел парень в бескозырке, злорадно косясь на пленника. — Мирбах, германский посол, приказал долго жить… Теперь немцы вас разделают, будьте покойны. Да и от нас не ждите пощады… Сейчас возьмем Кремль!

Степан вспомнил поведение «левых» эсеров на съезде, их злобные выкрики, угрозы дипломатической ложе… Слово «война» — жуткое, кровавое слово — застряло в горле.

Глава тридцать четвертая

Бандиты вели Степана, подталкивая прикладами. Это были молодчики из отряда Попова.

— Чего? К стенке хочешь?! — закричал курносый на остановившегося Степана.

— Да наверни ему по кумполу! — посоветовал другой.

Степан медленно обвел конвоиров потемневшим взглядом.

«Паршивые вояки, — думал он. — Ни патронташей, ни подсумков. На ремнях — гранаты без капсюлей. Рассчитывают больше на наш страх, чем на собственные силы».

— Вы, ребята, ошиблись… Я не комиссар, — Степан засмеялся… — Бумажник — ха! Пустой… А деньги у меня спрятаны… Тридцать тысяч!

Бандиты переглянулись.

— Вытряхай. Отпустим.

— Не могу. Деньги казенные. Отвечать, глядишь, придется.

— Казну мы за ночь ликвидируем.