Пять сестер - Чинция Джорджо

взаимное желание, они ни разу не оставались наедине.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросил он.

– О чем, папа?

– Ты прекрасно знаешь, о чем.

– Между нами ничего нет. Если ты об этом, – бросила Клелия. – И что ты ему ответил?

– Что ему всегда рады в нашем доме. Что еще я мог сказать?

– Да так… ничего…

Федерико рассмеялся. Незаметно они оказались у двери дома.

– Пойдем скорее. Нас ждет Лукуллов пир. Кажется, сегодня повариха решила побаловать нас как никогда.

– И что в этом плохого? – спросила Клелия, входя в дом, пока отец придерживал ей дверь.

– Все было превосходно! – воскликнул Федерико, запустив десертную ложку в сливки. Рождественский ужин удался на славу, хотя обоим недоставало Маддалены. Когда взгляды отца с дочерью пересекались, в них отражалась глухая боль потери близкого человека. И с этой непреходящей болью нужно было учиться жить заново.

– Знаю-знаю, у меня уже усы от сливок. Но не могу я есть ложкой. Хочу сразу слизать пенную шапку и добраться до шоколада, – проговорила Клелия, зажмурившись от удовольствия.

– Я пообещал Маддалене подарить тебе одну вещь, – вдруг произнес Федерико.

Клелия широко распахнула глаза.

– Какую?

– Помолвочное кольцо. То, что я подарил ей, когда делал предложение.

– Я помню, как ты надел его ей на палец. Мама плакала от счастья. Как давно это было, я тогда была совсем крохой, но кажется, что это было вчера, – вздохнула Клелия. – И когда ты ей это пообещал?

– В больнице. – Его голос дрожал от волнения. – Девочка моя, Маддалена была для меня всем…

– Да, папа, я знаю…

– Нет, не нужно меня жалеть. Я потерял спутницу жизни, а ты потеряла мать. Нам обоим тяжело. Это я должен тебя утешать.

– Ты делал это до сих пор, папа, – ответила Клелия с нежностью.

– Я совершил много ошибок с Маддаленой. Я обманул ее доверие.

– Мама верила тебе без оглядки. Если ты и ошибался, то только из-за большой любви. Она говорила, что только ты по-настоящему ее понимал.

– Мне приятно это слышать, но я-то знаю, что натворил.

– Может, сейчас самое время поговорить об этом? Я полагаю, все дело в письме, которое она сжимала в руках, когда ей стало плохо?

Федерико кивнул.

– Пришло время рассказать тебе о том, что произошло в тот день, когда доставили это проклятое письмо. Не знаю, о чем я тогда думал… Видимо, боялся потерять Маддалену, поэтому поступил ужасно, как эгоист… Я не достоин любви и уважения твоей матери…

– Не говори ерунды, – перебила его Клелия. – Я на своей шкуре прочувствовала, что из-за любви можно натворить глупостей, но не стоит заниматься самобичеванием. Ты и тогда любил, и сейчас любишь маму, она всегда это знала.

– Давай, я расскажу тебе, как было дело…

– Пошли в гостиную, сядем у камина. Там елка. Ее всегда наряжала мама, но сейчас она составит нам компанию, будет не так одиноко, – предложила Клелия.

12

Рим, 12 января 1923 года

Квартира семейства Белладонна

Маддадена была на прогулке, когда в гостиную, где у Клелии шел урок, заглянула служанка. Девочка вместе с терпеливой, благодушно настроенной мисс с горем пополам читала по-английски детские стишки. Оторвав глаза от книжки, Клелия с признательностью взглянула на Лизетту. Хотя она неплохо владела английским, необходимость упражняться в нем наводила на нее скуку. Однако Федерико настоял на продолжении занятий, поэтому после рождественских каникул ей нашли учительницу английского, которая жила неподалеку.

– Мисс Эмма, можно мы почитаем что-нибудь другое? – попросила Клелия, воспользовавшись всеобщим замешательством, вызванным появлением Лизетты, которая стояла посреди гостиной с конвертом в руках.

Федерико сначала взглянул на прислугу, затем на Клелию.

– Нет-нет, дорогая, читай дальше, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

Девочка удивленно подняла брови, чем сильно развеселила Федерико:

– Вылитая Маддалена – снаружи и внутри. Клелия порой ведет себя точь-в-точь как ее мать, – пояснил он англичанке.

– Синьор Федерико, – позвала Лизетта, – тут письмо вашей жене, написано не по-нашему.

– Дай-ка его мне, – проговорил Федерико, протянув руку за письмом.

Клелия оторвала глаза от книжки и посмотрела на обеспокоенного отца. Затем перевела взгляд на письмо в его руках.

– Папа! – позвала она.

– Солнышко, не отвлекайся. Папа пойдет в кабинет, чтобы посмотреть, о чем пишут маме, хорошо? – ответил он, пытаясь не выказать своего беспокойства.

Затем скорым шагом прошел в кабинет, закрылся и расположился за письменным столом.

Не зная, что предпринять, он нерешительно вертел конверт в руках. Отсутствие Маддалены подстегивало его вскрыть и прочитать послание. Тяжело вздохнув, он опустил письмо в верхний ящик стола, куда складывал интересовавшие его газетные вырезки.

Он снова было направился в гостиную, но замер на полпути и обернулся к письменному столу. «Черт побери», – выругался он, сжав кулаки.

Письмо из Лондона могло означать только одно – возвращение Джона Уильяма Годварда. На конверте не значился отправитель, но Федерико не сомневался, что письмо от него. Он вспомнил их последнюю встречу в отеле «Эксельсиор» на виа Венето. Тот день врезался ему в память. Они мило беседовали с князем Колонной в зимнем саду гостиницы. «Эксельсиор» стал излюбленным местом встреч для сливок римского общества, коротавших вечера за чашкой чая. Их беседу прервал консьерж, объявивший, что Федерико дожидается какой-то иностранец.

Он тотчас узнал Джона. Подошел к нему и крепко пожал руку. С места в карьер Джон заявил, что возвращается в Англию, но перед отъездом хотел бы попросить его об одной услуге.

– Меня? Но что я могу для вас сделать? – недоуменно спросил Федерико.

Казалось, Джон торопился. Он принялся умолять Федерико позаботиться о Маддалене и его дочери вместо него. Джон видел, что Маддалену влечет к Федерико. Художник не сомневался, что для Маддалены и их дочери будет лучше, если он уедет. Дела Джона шли из рук вон плохо, и он больше не мог содержать семью.

– А ваша жена знает, что вы здесь? – возразил Федерико.

– К счастью, она мне не жена. Посему вы можете на ней жениться.

– Мистер Годвард, вы в своем уме?

Джон раздраженно покачал головой.

– Синьор Белладонна, я не слепой. Вы влюблены в Маддалену, и, не будь меня, она ответила бы вам взаимностью. Хотя мы расстались месяц назад, она продолжает хранить мне верность ради нашей дочери. Я хорошо знаю Маддалену. Она вас любит, вы можете предложить ей то, чего не смог дать я. Я слишком сильно люблю их обеих, чтобы препятствовать их счастью.

Федерико так и не решился рассказать Маддалене об этой встрече. В тот момент он принял художника за сумасшедшего. Он не верил, что тот решился на такой отчаянный шаг, чтобы не препятствовать счастью самых дорогих для него людей. Своим поступком он дал ему все карты в руки – теперь Федерико не нужно было делить Маддалену ни с кем. Через год-другой после встречи в «Эксельсиоре» Федерико почувствовал угрызения совести. И хотя Годвард после отъезда не давал о себе знать и даже не общался с дочерью, Федерико понимал, что ему не под силу тягаться с благородством художника. Уж он