Один на льдине - Владимир Шитов

Можно писать об уму непостижимой глубине физических страданий испытуемого после инъекций аминазина и сульфамизина, об отвратительных проделках симулянтов, прыгающих из одного безумного мира в другой через высочайший болевой порог. Но об этом пусть расскажут другие, если их сознание еще не помрачилось и если есть охота говорить об этом. А я хочу лишь в который уже раз сказать о выдающейся игровой способности человека, которого насильственно превращают в животное. Но и в условиях ада он ведет свою игру. И ведет ее при любом раскладе.

Вот рядовой случай из тех, что я наблюдал.

…Один человек работал зам. директора ГУМа в Москве и "незаконным" образом зарабатывал хорошие деньги. Его взяли. И он объясняет свои проделки тем, что ставит научные эксперименты и работает над диссертацией. А эксперименты заключались в следующем. Он якобы брал рубль, бросал на тротуар и изучал реакцию прохожих. Один прохожий увидит рубль, но не нагнется за ним, пройдет. Второй — станет озираться, наступит на рубль башмаком, а потом, словно бы ненароком, поднимет бумажку. Третий возьмет, не раздумывая, еще и на зуб попробует. Потом наш торгаш бросает трояк, потом пятерку, десятку и так — до самой крупной в те времена купюры достоинством в двадцать пять рублей. А сам подсматривает из укрытия и ведет записи, которые прилагаются к делу — пожалуйста. Он не воровал, он занимался научными исследованиями. И ему врачи ставят диагноз: шизофрения. Он уходит на волю с гордо поднятой головой, но…

Дотошный следователь не поленился съездить в Ленинку и просмотреть список литературы, которой пользовался мой ученый сосед. Бац! — есть картина симуляции. Один в один. Так вернули мужичка за решетку, побили-постукали и бросили на топчаки.

Зная все это, я позже и купил себе диагноз. Так надежней. Но об этом впереди.

Глава пятнадцатая. Неразмыкаемый круг

1

Итак, в 1969 году я был арестован, год находился под следствием, потом был суд, а весной 1971 года пришел этапом в ИТК-46 на Западной Украине, которая теперь "во-о-она где!"

Западная Украина — не Южный Урал, где от повышенной радиации с меня начали падать волосы, как пена с молока, а давление в двадцать семь лет прыгало до отметки сто шестьдесят-сто семьдесят. На Украине все по-другому. Тем более здесь, на тысячу километров западнее Конотопа, где девять месяцев в году царит лето. Сам этот флагман лагерной индустрии был некогда польским, украинским.

Шесть раз он был немецким, и семь — советским. Сидели там поляки, молдаване, румыны, русские, украинцы, иудеи. Грешно и смешно говорить, но об этом лагере у меня остались самые хорошие воспоминания, которыми я и хочу поделиться с читателем.

Руководил "учреждением" полковник с редкой фамилией Дендиберов. Был он и редкостно хитер в ведении лагерного хозяйства, изощрен в тактике наказаний и поощрений, и умел делать деньги так, что волки были сыты и овцы бриты. Колония считалась машиностроительной.

Так оно и было: большие чистые цеха металлообрабатывающего оборудования высокого уровня, кузнечно-прессового, гальваники теплотехническое, электротехническое, ремонтные. Все работали. У Дендиберова блатных и отказников почти не было. План выполнялся и перевыполнялся. Заключенные питались отменно, имели передачи и многие даже пренебрегали завтраками и ужинами. Сказать, что я на воле в ресторанах не едал таких ухи из хека и украинского борща — никто не поверит. Но это так.

Я там неплохо зарабатывал и выписывал периодики на тридцать рублей в месяц, то есть на сумму, которая была равна пенсии рядовой колхозницы. Я выписывал реферативные журналы на английском языке.

С первых же дней в этой зоне я стал работать инженером в ОГМ — отделе главного механика, а по существу руководил ремонтно-механическим цехом, ядром предприятия. Пригодилась школа зека Нижнего Тагила. То есть, все сложное оборудование находилось в нашем ведении. Здесь составлялись технические расчеты новых деталей, сложных шестерен, здесь реанимировалось отжившее оборудование и отлаживалось новейшее. Мы как работники этого цеха имели массу привилегий: внеочередные "свиданки", свой ларек для отоварки, сколько хочешь посылок. Иногда сам хозяин выписывал нам в качестве поощрения чего-нибудь сладкого к чаю или денежные премии.

Рационализаторские предложения шли на бис, и я получил несколько авторских свидетельств. Все, кто сидел, знают, насколько тяжело переносится воздержание, но у нас были женщины и определенного рода отношения с ними. Ко мне по паспорту моей сестры, в котором попросту переклеивалась фотография, приезжала знакомая девушка восемнадцати лет. Приезжала и мама, любившая во мне свое горе.

Из промышленной зоны в жилую выход был свободным, часто крутили кино.

Все начальство из администрации лагеря сильно и спокойно воровало при полном понимании полковника Дендиберова. Сам он был сторонником здравого, как мне кажется, смысла. Подумать только: у него прекрасная техническая база, есть дешевая высококвалифицированная рабочая сила — относись к ней по-людски и купайся в чинах и деньгах.

А уж умельцев-то по ГУЛАГу хватает! Здесь изготавливались штучные пистолеты-зажигалки из черненой, вороненой стали, которые на воле шли нарасхват. Целые бригады по двадцать-тридцать человек работали день и ночь, чтобы к приезду какой-нибудь бригады инспекторов сделать уникальные по технике исполнения и отделки сувенирные ножи, смастерить картины из тщательно подобранных кусочков шпона. Всевозможные комиссии из всевозможных инстанций гнали всю эту продукцию возами.

И полковник Дендиберов строил свою политику в отношениях с заключенными так: работай хорошо и ты освободишься условно-досрочно. Каждый месяц уходило за зону по тридцать-сорок досрочно освобожденных.

Надолго ли — иной вопрос…

2

Запас не тянет, а запас знаний — тем паче.

Я осваиваю электротехнику и думаю в который раз о своем будущем поприще на воле. Что мы имеем в остатке? Пачка дипломов, припрятанных на черный день, обеспечат мне какое-то количество денег. Железнодорожные билеты формы два для свободного проезда в поездах я сделаю, удостоверение сотрудника милиции — тоже. И что из этого следует? Дерзкими "разгонами" заниматься хорошо по молодости, когда дерзость поступка сам по себе важна для своеобразной диагностики собственного характера. А насколько эта дерзость истощает душу — снилось ли хоть одному актеру, впавшему в депрессию?

Лицедейство не такая уж безобидная штука, как это может показаться со стороны зрителю или читателю. Ничего порою так не хочется человеку, как побыть самим собой, а точки возврата нет…

Можно заплутать в глухом лесу и звать, аукать, искать, залазить на деревья, пытаться определиться по солнцу. К себе возврата нет. Твой ангел-хранитель запутался в твоих личинах, заплакал, потерявши тебя средь множества лиц, взмахнул крылами и отлетел восвояси… Так я думаю сейчас.

А тогда я имел много свободного времени.

К "хозяину" был вхож по любым вопросам. Посадили ли работника моего цеха в ШИЗО — иду и говорю, что этот человек ни больше, ни меньше, а лучший фрезеровщик. Того отпускают. Авторитет мой растет, как бройлер.

Надо сказать, что в каждом лагере существует своё "теневое правительство". Каждое утро хозяин приходит в зону на планерку, и тут же к нему устремляются бригадиры, нарядчики, мастера, начальники цехов. И кого он к себе приблизит в то утро, кому скажет: "К ноге!" — тот и фаворит.

Там, на зоне давно отработана управленческая система сдержек и противовесов, как в любом государстве до и после времен Никколо Макиавелли. То приблизит к себе "хозяин", то удалит от себя, а значит и от кормушки. А продержаться на видном и хлебном месте — это вам не норму ГТО выполнить, поскольку в любом тираническом государстве процветает доносительство и подсиживание. Все, как на воле, только более рельефно. Я знал это. И мы с моим мастером Борисом Ивановичем Стариченко подстраховались — установили подслушивающую аппаратуру в кабинете самого хозяина, когда чинили электроосвещение. Поставили под светильник миниатюрный микрофон и писали всю малину на магнитную пленку. Слышали многое. То, например, как за хорошие деньги покупаются "помиловки" и освобождения.

На работу приходил позже других и сразу начинал орать на подчиненных по причине того, что станки стоят. Станки запускались, шпинделя крутились. Все. Достаточно. Придет хозяин — станки в строю и пашут. И пять человек, оформленные у меня в цеху только лишь для того, чтобы получать зарплату, следят за тем, чтобы в цеху было спокойно и без кипежа, как на Северном полюсе.

А я иду думать.

3

В глупой жажде реванша, похожего на спортивный, я решил, что когда выйду на свободу, то начну печатать фальшивые железнодорожные билеты и продавать их либо в очередях вокзальных касс, либо через сами эти кассы.