Мутанты - Сергей Алексеев

Уже по дороге Мыкола решил не наматывать лишние километры до Братково и не рисковать, перетаскивая груз через хату крестного, а пойти запасным «окном» на двенадцатом километре, который сдала ему Любка Когут. Батько даже не обсуждал подобные вопросы, уже всецело полагаясь на добычливого и везучего Волкова, поэтому они свернули на лесовозную дорогу и спустя полчаса уже были в районе пограничного перехода. И только здесь Гуменник проверил связь и отдал распоряжение охране резиденции, чтобы подали две машины к «окну» по ту сторону границы.

Тоннель под стеной, отрытый китайцами, хоть и был низковат, едва проползти на четвереньках, но зато прямой, как стрела, и укрепленный, как в метро, пластмассовой гофрированной трубой, куда ни капли воды не попадало. Телохранителя запрягли в веревочные постромки, и он без единой остановки протащил груз все триста метров. Причем мутанта трясло, однако он даже не проснулся, и его могучий храп лишний раз подтверждал, что был отловлен хоть и быстро состарившийся, однако вполне еще здоровый самец. Лишь на украинской территории, когда начало светать, по-настоящему первый раз перевели дух, поджидая машину. Еще недавно строгий и неприступный батько Гуменник тут расслабился, достал из рюкзака увесистую бутылку виски, пустив ее, согласно славянскому обычаю, по кругу, как братину, но по американской привычке с питием из горла. И, скоро захмелев, взял отнятую у Совы трехлинейку, повесил бутылку на куст и с одного выстрела разнес ее вдребезги. Американец заинтересовался, стал разглядывать винтовку, ощупывать деревянные накладки, а поскольку другой бутылки не оказалось, то Мыкола водрузил на ветку свою камуфляжную кепку. Джон оказался стрелком еще лучшим, ибо всадил пулю точно над козырьком – в точку, которую прежде указал. Батько, как выяснилось, мог быть еще и щедрым, поскольку в тот же час вручил ему трехлинейку:

– Це вид чистого запоризького серця пивничноатлантичному блоку!

Американец так расчувствовался, что они обнялись под недоуменно-ревнивым взглядом переводчика, но на том роздых закончился, ибо подкатили автомобили, и из первого вышел сам пан Кушнер. Как всегда, он был с трубкой возле уха и с кем-то говорил на английском, причем одновременно поздравляя присутствующих с удачной охотой на русском. Мутанта быстро загрузили на заднее сиденье, куда забрался и американец, заботливо положив его голову к себе на колени. После чего расселись по машинам остальные и тут же поехали в резиденцию. Мыкола угодил между переводчиком и телохранителем, которые промокли насквозь от пота, и теперь чувствовал себя как меж двух осклизлых сазанов – от обоих резко воняло тухнущей рыбой, и привыкнуть к этому запаху было невозможно. Даже от мутанта пахло куда лучше – знакомым с юности, когда он ездил за отцом в Витемлю, запахом немытого тела. Волков старался дышать ртом, но все равно не получилось: рвотный позыв настиг внезапно, и сидевший впереди батько велел остановиться.

– Укачало, – процедил Мыкола, дабы не выдавать истинных ощущений и своего порока – острого, до аллергического зуда, нюха.

– Меня когда-то в авиационное училище из-за этого не взяли, – уже по-дружески признался Гуменник. – Вестибулярный аппарат… Погоди, а это что у тебя?

– Где?

– На лоби! – засмеялся батько. – Дывытеся, хлопци! В Мыколы ще одне око! – И, сдернув с него кепку, показал пулевую пробоину.

А Волкову уже было не до смеха, он кое-как выпутался из машины и отскочил в сторону.

– Мыкола! – все еще веселился Гуменник. – Ты що, теж мутант?!

На улице Волков отдышался, умылся росой и, будто в газовую камеру, вновь полез в салон. Правда, ему уступили место у окна с опущенным стеклом, да и ехать после батькиной шутки как-то стало веселее, и все равно пытка продолжалась до самой резиденции – сам уже дышал, как рыба, хватая ртом забортный воздух.

Машины с ходу влетели во двор, раскатились по углам, и все кругом сразу забегали, засуетились. Даже Сильвестр Маркович, хоть трубку от уха не отнимал, отдавал какие-то приказания условными знаками. Американец носился с добычей, как с писаной торбой: сначала самолично унес в особняк, но из-за холодного кондиционера вскоре вытащил во двор, положил в шезлонг возле альпийской горки и включил фонтан. И только Гуменник с Мыколой, как организаторы и исполнители удачной охоты, отдыхали. Сидели утомленные, словно отработавшие на ринге бойцы, в пляжных креслах, тянули пиво, и не хватало лишь негра с полотенцем или опахалом.

– Ну що, Мыкола? – устало спросил батько, хлопнув его по плечу. – Ну що, Мыкола. Прыйшла годына. Особысто зроблю тоби стрыжку.

– Может, я в перукарню зайду? – всего на секунду усомнился тот.

– Та навищо? – Гуменник подозвал знаком телохранителя: – Лях! Треба прывесты мого брата в порядок.

Тот, словно и ждал команды, невесть откуда вынул инструмент и даже мыльницу с намыленным помазком.

– Готовый до обряду козачьему?

– А як же! – искренне согласился Мыкола. – Усегда готовый, батько!

– Зараз и зробымо.

Лях взял сначала электрическую машинку и профессионально, в одну минуту, оболванил круглую Мыколину голову, оставив чуб на темени. А потом еще намылил и обрил, показывая шик в этом ремесле – хоть бы раз порезал, несмотря что вся башка у Волкова была в шрамах и буграх от отцовского учения. Удовлетворенный, батько оглядел Волкова со всех сторон, а телохранитель любовно отмыл инструмент и покрыл голову камуфляжной кепкой:

– Чтоб не застудить без привычки!

– Добре!

Гуменник взял квадратную бутылку и составил посуду в ряд:

– А теперь накатим по кубку горилки и спать… Мистер Странг? А слабо тебе махнуть кубок, как было принято в Запорожской Сечи?

Американец все еще крутился возле шезлонга, над которым уже выставили зонт, чтоб спящему мутанту не мешало восходящее солнце; должно быть, одержимый исследовательским духом, он что-то рассматривал, щупал у своего подопытного и фотографировал, обнажив его патлатую, заросшую физиономию и крючковатые руки. Переводчика рядом не оказалось, пан Кушнер расхаживал в глубине двора с мобильником, и перевести предложение американцу оказалось некому.

Официант молниеносно подвез сервировочный столик и стал разливать виски в три серебряных музейных кубка.

– Джон? – уже панибратски позвал батько и, не оглядываясь, подал один из кубков себе за спину. – Твой виски, Джон! Да оставь ты его, нехай спит, алкоголик!

Мистер Странг и в самом деле оставил мутанта, подошел к Гуменнику, но протянутого ему кубка не взял.

– That is not him, – заключил он, и его серое лицо не смогло раскрасить даже яркое утреннее солнце.

– Чего-чего? – переспросил батько и обернулся.

– That is not him, – повторил американец, но теперь с некой едва слышимой угрозой. – That is not him!

На его голос, словно собака на зов, тут же прибежал переводчик и навострил уши.

– Это не он, – пробормотал с легким испугом. – Это не мутант – обыкновенный человек, бродяга…

– С чего ты взял, Джон? – привстал Гуменник и уставился на толстозадого: – Что за чушь? Ты что нам тут… переводишь?

– То, что говорит мистер Странг! Это не мутант, а опустившийся старый человек… Очень пьяный человек, бродяга.

– То есть как – бродяга?

– На нем нет никаких следов мутации. – Переводчик стал подражать шефу в интонациях. – Вполне нормально развитый человек, но употребляющий алкоголь. Имеется только черепно-мозговая травма теменной области… Очень старая травма…

– А что еще надо? – возмутился было батька и был посажен на место.

– Третий глаз. У мутанта должен быть третий глаз! И два сердца.

Мыколу вновь опахнуло, как ночью на второй заставе, перед тем как появиться этому существу. Но сейчас зазвенело в ушах, и он, не выпуская кубка с виски, подошел к шезлонгу.

Открытый и достаточно узкий лоб, отороченный густой, свалявшейся растительностью, был совершенно цел. Вероятно, американец протер его влажной салфеткой, дабы отыскать недостающее око под слоем копоти.

– У мутанта должен быть третий глаз! – прорычал переводчик, копируя американца.

И тут нос у добычи зашевелился вместе с бородой, в следующий миг открылись глаза, и Волков отшатнулся. А мутант сел в шезлонге и, выпутавшись из открытого мешка, протянул руку за кубком.

– Колька, похмелиться дай! – гортанным, булькающим голосом сказал он. – Дай выпить, мать твою! Чего вылупился? Батю родного не узнал? А я тебя сразу унюхал… Раз напоил – похмеляй!

У Мыколы заломило лоб под кепкой – как раз напротив пулевой пробоины…

После третьих петухов Юрко и вправду вернулся со службы, но в хату не пошел, а задами прокрался в баню и там устроился спать на полке. Куровы его всю ночь прождали, много раз выходили по очереди на улицу, дежурили за усадьбой, а он все равно прошел незамеченным, и обнаружила его Сова, когда вспомнила, что не повесила на баню замок. После парки и мытья он ничуть не изменился, разве что лицом вроде посветлее стал и борода с остатками волос, лежащих венчиком вокруг лысины, вспушились и приобрели ранешный пепельный цвет. Дед его не постриг и не побрил – чего только они делали-то столько времени в бане?…