Мавритания - Анна Ковальска-Левицка

Поселения харатинов совершенно такие же, как и упоминавшиеся выше. Лагери «рабов», гораздо менее многочисленные, можно встретить на юге страны в радиусе нескольких десятков километров от Реки. Это самостоятельные селения из палаток или шалашей или же «предместья» ксаров. Здесь их много, благодаря чему обитатели сохранили свои обычаи и традиционную негритянскую одежду, тогда как «рабы» и вольноотпущенники в дальних районах страны живут и одеваются уже современно.

«Рабы» и харатины — чернокожее население Мавритании, хотя в оазисах Адрара и Таганта, где они жили в течение многих веков совместно с берберами, можно встретить «рабов» и со светлой кожей. Остальные жители страны называют себя бейдан, что означает мавр, мавританец или просто «белый». Отождествлять всю негроидную расу с «рабами» было бы неверно. В долине Реки живут много негрских народностей, которые никогда не были в рабстве. Они вынуждены платить выкуп и постоянные налоги просом и другими зерновыми культурами, но они никогда не считались рабами, ни от кого не зависели.

В заключение отметим еще одну характерную черту мавританского общества. Как известно, в Мавритании принадлежность к тому или иному классу общества наследуется по матери. Дети-«рабы» или харатины, родившиеся в результате свободного союза даже с аристократом, принадлежат к классу матери. Но их может усыновить отец, отсюда (помимо потомства от союзов мавров с черными женщинами свободных народностей долины Реки) и появляются чернокожие мавры, имеющие все права класса своего отца.

Нас интересовал вопрос, что принесло «рабам» изменение общественного строя страны. Хотелось знать, может ли «раб» в настоящее время оставить своего хозяина и воспользоваться покровительством новой конституции. Ответ мы получили на севере страны. «Конечно, у нас — конституция, и каждый равен перед законом. „Раб“ может оставить своего хозяина и обратиться в суд с просьбой о защите, но… тогда судья спросит его: „Твой хозяин был недобр к тебе? Глумился над тобой, бил? Морил тебя голодом?“ Если случаи необоснованного издевательства над „рабом“ имели место и ему к тому же удавалось это доказать, тогда суд выносит решение, что «раб» может уйти, и он становится свободным. Если же хозяин не причинял ему вреда, судья спрашивает: „Почему же ты покинул своего господина, который тебя кормил и одевал? Ты, должно быть, плохой человек, если в твоем сердце нет благодарности за заботу о тебе, твоих родителях, дедушках, бабушках, которые жили в семье твоего хозяина. Значит, ты ленив и не хочешь работать. Раз пет серьезной причины, по которой ты хочешь покинуть своего хозяина, мы не видим повода, чтобы освободить тебя от твоих обязанностей. Иди и поблагодари хозяина за то, что твоя семья много веков находилась под защитой его рода“».

Следует добавить, что бегство в этой стране невозможно. Пешком безводную пустыню не преодолеешь, а если «раб» сбежит на верблюде, его будут искать и преследовать как вора; собственного верблюда у него нет. Кроме того, ему придется бросить жену и детей, потому что часто они принадлежат другому владельцу. Единственный путь — обратиться к властям, но власти в его родном ксаре или в округе — родственники, товарищи, друзья его хозяина, у которых также есть свои «рабы»; они не допустят дурного примера для них.

Тем не менее перемены происходят. На юге страны беглец может перейти сенегальскую границу и исчезнуть в толпе горожан. В самой Мавритании создается промышленность, прежде всего горнодобывающая, где иностранные инженеры не интересуются происхождением рабочего, только бы он хорошо работал. Освобождение касается пока белых и свободных арендаторов. И у харатинов появилась возможность изменить свою судьбу. Работая в промышленности, они могут продолжать платить закат своим хозяевам и тем самым не нарушать неписаный закон. Для «рабов» рано или поздно также пробьет час свободы. Пока они фактически, и прежде всего по собственному убеждению, слишком связаны с хозяевами, скованы обычаями и вековыми традициями, чтобы взбунтоваться против издавна установленного порядка. А если этот порядок начнет колебаться?

Вадан, расположенный в пустыне, оказался прекрасным объектом для изучения традиционной общественной системы. Здесь общественные классы сохранились еще в неизменной форме, и никто пе скрывал, сколько у него «рабов» и какие он получает доходы. Здесь мне подробно рассказывали о системе зависимости и повинности между хозяевами и их прислугой-«рабами». С первого взгляда можно было отличить «рабов» от хозяев. В их поведении чувствовались какая-то неуверенность и покорность. Только их дети, самые маленькие, еще не занятые никакой работой, играли вместе с другими, были, как и те, веселы.

Я посещала ксар в сопровождении местного фельдшера, важной персоны, поскольку он замещал вождя этой части округа. Фельдшера звали Али Бои (его имя не имеет ничего общего с английским boy, это было старинное название маленькой суданской династии, которая когда-то господствовала над несколькими деревнями в долине Реки). Фельдшер был черный, но благородного происхождения, так как мать его была белой женщиной из хасанов, а отец, тукулер из района Реки, происходил из свободного рода, насчитывавшего в прошлом несколько правителей. Али Бои служил военным фельдшером во французской армии, имел за плечами алжирскую кампанию, Индокитай. Он побывал в Париже и на юге Франции, куда его часть посылали на переподготовку. Это был что называется светский человек. Ежедневно кроме Али меня сопровождал двенадцатилетний мальчик Мохаммед, очень смышленый и любознательный. Это общество было весьма ценным, особенно для новичка, тем более что подросток, хотя и хорошо знал традиции своей среды, все же был еще ребенком и сохранил непосредственность поведения и высказываний. Помимо этих двух моих неизменных спутников в прогулках по ксару пас постоянно сопровождала группа детей. На каждой следующей улице наша свита росла, к ней присоединялись новые малыши, причем первые пространно разъясняли им наше происхождение.

В массе детей, цеплявшихся за мои руки, фотоаппарат, сумку с блокнотом, была прелестная маленькая девчушка. Она смотрела на меня блестящими черными глазками, семенила с одной улицы на другую, не отпуская меня ни на шаг. Ясное личико ничем не отличало ее от других детей. Я невольно погладила ее по щеке. Мохаммед, секретарь-доброволец, придвинулся ко мне ближе и вполголоса произнес тоном, полным упрека: «Что вы делаете, мадам! Это же рабыня!»

Подобных происшествий у нас было много, и не только в Вадане. Даже в столице, когда перед зданием одного из министерств мы хотели разузнать о переезде в Бутилимит (куда, если верить карте, из Нуакшота нет никакой дороги), нам привели молодого негра в новенькой роскошной форме шофера. Он сообщил нам подробные сведения и в подтверждение своих слов добавил, что дорогу знает хорошо, потому что он — «раб» самого президента, а поскольку родители президента кочуют вокруг Бутилимита, он часто ездит по этим маршрутам со своим патроном. Конечно, молодой шофер был вольноотпущенником, но, чтобы приобрести в наших глазах вес и значение, он предпочел вслух признаться в своей принадлежности такой высокопоставленной особе, как президент республики.