Игра в ложь. Я никогда не… - Шепард Сара

В раздевалке царило оживление. Школьницы переодевались в купальники, спортивную форму, костюмы чирлидеров. Однако Ниша направлялась дальше, в небольшой кабинет позади общей комнаты. Там стоял широкий стол, заваленный стопками цветного картона, коробками с маркерами и блоками бумаги для заметок. Поверх всего этого высилась банка красных блесток, отбрасывавших сотни солнечных зайчиков. «Бывает фейская пыльца, а это, видимо, их кровь», – хмыкнула про себя Эмма.

Посреди стола лежала стопка карточек с именами девочек из сборной по теннису – двадцать пять штук. Каждая была оформлена в соответствии с характером владелицы. Имя Бруклин Киллоран переливалось всеми оттенками розового, вокруг сверкали звездочки-наклейки. Изабелле МакСуинни досталась черная бумага и светящийся в темноте маркер. Буквы в имени Лорел были украшены цветами, в углу притаилась забавная рожица. Среди всего этого великолепия имя Саттон, написанное ровными черными буквами на белом квадратике, выделялось, как гадкий утенок. Ни одной наклейки, никаких «Ты молодец!» или «Вперед!». Так могла бы выглядеть табличка на двери тюремной камеры.

– Я закончила, – Ниша вертела в руках карточку, на которой было написано «Аманда Пфайфер». – Ты можешь помочь развесить их по шкафчикам… если, конечно, такая сложная задача тебе по силам.

– Когда ты их сделала?

– В выходные.

– Почему не попросила помочь?

Ниша устремила на нее недоверчивый взгляд, а потом снова рассмеялась:

– Стану я тебя об этом просить! – Ниша швырнула карточку на стол, смахнув при этом часть маркеров, и направилась к своему шкафчику. Приглядевшись, Эмма заметила на нем не до конца отмытые капли фальшивой крови. Такие же пятна виднелись на стене и полу. Ниша наступила на одно из них, прикрепляя к дверце собственное имя, написанное над скрещенными ракетками.

– Извини за тот розыгрыш, – пробормотала Эмма, закусив губу.

– Плевать, – спокойно ответила Ниша, переходя к соседнему шкафчику и приклеивая на него карточку Бетани Ховард.

– Ты не заслужила такой жестокости, – продолжала Эмма. Очень хотелось добавить, что и сама она не заслужила дурацкого розыгрыша с севшей формой, но об этом сейчас лучше было промолчать.

Ниша резким движением оторвала кусочек скотча, потом повернулась к собеседнице, сверкнув глазами.

– Ваша чертова фальшивая кровь испортила мою любимую толстовку! – она ткнула пальцем в грудь Эммы. – Мамину толстовку! Пришлось ее выкинуть.

Эмма попятилась назад, запнулась о чью-то обувь, но Ниша стояла на месте. Внезапно Эмма поняла, что в ее голосе была не только злость, но и боль. Сейчас Ниша была похожа на потерянного ребенка, пытающегося сдержать слезы. От чего умерла ее мама? В другой ситуации Эмма непременно задала бы этот вопрос. В детском доме было много детей, у кого родители умерли. Не зная, что именно случилось с Бекки, Эмма нередко ощущала себя одной из них. Это часто угнетало: бывали дни, когда она даже надеялась, что мама умерла – ведь это означало бы, что она бросила дочь не по своей воле.

Я ощутила укол вины. При жизни все казалось само собой разумеющимся, полагающимся мне просто потому, что я есть. Вокруг страдали люди, но смерть оставалась чем-то далеким, невозможным. Это было не для меня. Как же я ошибалась!

Взяв со стола табличку с именем Саттон, Эмма прикрепила ее на дверцу своего шкафчика. На контрасте с остальными, яркими и блестящими, она выглядела жалкой. Поразмыслив секунду, Эмма открыла дверцу и заглянула внутрь и еще раз внимательно изучила содержимое. Блестящая куртка на крючке. Смятая пластиковая бутылка из-под минералки. Свернутые в комок грязные носки. Вздохнув, Эмма подумала: «Жаль, нельзя сказать Нише, что она не единственная, кто потерял мать».

За ее спиной Ниша ходила от стола к шкафчикам, отрезая кусочки скотча и приклеивая карточки. Эмма уже хотела запереть дверцу и помочь, но тут ее внимание привлек бумажный уголок, торчавший из кармана куртки. Потянув за него, она вытащила большую сложенную салфетку, на которой небрежным мальчишеским почерком было написано: «Привет, Лорел!» – а ниже – улыбающаяся рожица со сведенными к переносице глазами и высунутым языком. Рядом – большая кружка пива и подпись: «Тайер».

– Что это у тебя?

Эмма поспешно обернулась, пытаясь сложить салфетку так, чтобы Ниша ничего не заметила. Но та стояла слишком близко. Сощурившись, она прочитала записку.

– Так-так. Ты еще и крадешь личные письма сестры?

– Я не…

– Говорят, Лорел грозилась убить тебя за то, что ты сделала.

– Убить? Меня? – повторила Эмма. В памяти всплыла фотография сестры Саттон с медальоном на шее.

Ниша не сводила с нее пристального взгляда, стоя так близко, что Эмма разглядела несколько блесток, приставших к ее щеке.

– Не притворяйся дурочкой. Знаешь ведь, что он нравился Лорел.

Эмма только моргнула в ответ. Прежде чем она нашлась, что ответить, Ниша развернулась и вышла из кабинета, оставляя за собой след из красных блесток…

… и настоящий хаос в наших с Эммой головах.

24. Каждый хотя бы раз думал, что родные мечтают его убить

Очередная тренировка по теннису – в среду – прошла ужасно. Вернувшись домой, Эмма забралась на кровать Саттон с ее дневником и карандашом в руках. «Сенсация! – вывела она на чистом листе. – Девушка пытается выяснить, кто убил ее сестру-близнеца! Неописуемая жестокость».

Отшвырнув карандаш, она откинулась на подушку и закрыла глаза. Попытка представить все в виде новости, героем которой был кто-то другой, провалилась. С какой точки зрения ни посмотри, все выглядит абсурдно и нелепо. Единственное, что остается, – составить новый список подозреваемых и их мотивов. Таких списков накопилось уже около десятка: в тетрадях, на обрывках бумаги, в заметках на телефоне Саттон (вот это ирония!). Проблема только в том, что у каждого участника «Игры в ложь» мотив был, да еще какой. Шарлотта могла решиться на это, потеряв Гаррета. Лорел… из-за Тайера. Что-то подобное могло произойти и с Мадлен.

Из-под кровати донесся приглушенный звук: завибрировал старый телефон Эммы – она прятала его там от чужих глаз. Отложив дневник, Эмма потянулась к тайнику. После новенького iPhone Саттон старый Blackberry казался обшарпанным и неудобным. В этой комнате он был так же неуместен, как дворняга на выставке породистых собак.

«Как идет воссоединение семьи?» – интересовалась Алекс.

«Все отлично!» – быстро написала Эмма. За время, проведенное в шкуре Саттон, она научилась лгать без зазрения совести. Они с Алекс переписывались всю неделю, однако Эмма до сих пор ни слова не сказала подруге о том, что на самом деле происходит в Тусоне. Вместо этого сочинила сказочную историю о том, что родители Саттон позволили ей остаться, чтобы лучше узнать сестру.

Алекс сразу ответила: «А что делать с твоими вещами? Забрать из камеры хранения и выслать тебе? Или сама приедешь?»

Эмма устало провела рукой по лицу. Она понятия не имела, как поступить с уцелевшей сумкой и хранившимися в ней деньгами. «Пусть пока лежат», – написала она.

Краем глаза заметив, что дверь медленно открывается, Эмма сунула телефон под подушку и вихрем обернулась. На пороге стояла Лорел, а за спиной у нее показалась миссис Мерсер с бельевой корзиной в руках.

– Что делаешь? – Лорел шагнула к сестре, но Эмма вспылила:

– Стучать не пробовала?

– Извини, – Лорел, кажется, расстроилась.

– Не огрызайся, Саттон, – вздохнула миссис Мерсер. Обойдя дочь, она прошла в комнату и сложила чистые вещи на комод возле телевизора. Среди них оказалось и полосатое платье, в котором Эмма приехала сюда. Но Эмма проглотила благодарность: никто никогда не стирал ей одежду, однако для Саттон это было нормой, а значит, даже простое «Спасибо!» удивит ее мать.

Оставив корзину, миссис Мерсер вышла, но Лорел продолжала переминаться с ноги на ногу возле двери. Эмма нервно пригладила волосы. Руки дрожали, в голове то и дело всплывала фотография Лорел с медальоном Саттон на шее.