Треугольник - Яник Городецкий

— Почти, — признался молодой парень. — Он у меня собаку спер. Только я его как раз таки и не видел. Веришь?!

Герасимов внимательно посмотрел на брата.

— Не веришь?! Ну, конечно, не веришь… Только это правда! Но это еще не все! Сегодня в новостях про сберкассу говорили. Кто-то обчистил весь банк. Унес все деньги из сейфа! Прикинь?! Леха, я с ума схожу, наверное! Я правда видел! У меня кто-то украл собаку! А кто-то кассу взял! А вдруг это один кто-то? Может такое быть? Я же не сумасшедший, я же видел!

Лешка жалостливо посмотрел на брата, точно на безнадежно больного.

— Откуда у тебя собака, Женька? Ты точно спятил. Ты только для этого меня звал? Обратись лучше к психиатру.

— Да нет, была у меня собака! Правда, не моя. Мне ее соседи отдали недавно. Они уехали на дачу, а мне велели присмотреть. Уже неделю. Я серьезно говорю! А два дня назад у меня кто-то ее спер! Притом, что дверь никто не открывал, и вообще — собака лежала рядом с креслом… Леха, я серьезно говорю. А потом кто-то точно таким же образом берет сберкассу. Я не спятил, тут логика, понимаешь?!

Герасимов хмыкнул. А потом задумался и изменился в лице.

— Не веришь, да? Ты поверь, правда видел. Я бы тебе поверил!

— Сомневаюсь. Но я тебе верю. Ты вряд ли врешь. Но откуда он узнал про тебя? Не понимаю. И почему не пошел ко мне?

— Ты о ком? — осторожно спросил парень.

— О Коте. Это он играется, больше некому. Вот мститель нашелся.

— Да какой кот! Ты меня вообще за дурака держишь, да?

Герасимов покачал головой.

— Нет. Хотя надо бы. Значит, он уже замахивается на сберкассы. Силен.

— Да о каком коте ты говоришь?

— О Марте. Помнишь, я тебе говорил? Та самая птичка, которая никак не гнется.

— А, этот придурок? Да ладно, ты что, у него кишка тонка сейфы чистить.

Герасимов усмехнулся.

— Его машина сбила в пятницу. Если следовать твоей, как ты говоришь, логике — вывод один. Не совсем, кстати логичный. Даже аморальный.

— Ты что, хочешь сказать…

— Представь себе.

— Так это он спер у меня собаку? Вот сука…

Лешка задумчиво молчал.

— Значит, Топольков… — пробормотал он.

— Чего? Какой Топольков?

— Пальмиро… Кажется, Пальмой его звать. Интересно…

— Я вообще ничего не понимаю! Так Топольков или Кот?!

— Что — Топольков или Кот?

— Кто украл у меня собаку?

— Наверняка Кот. Если она у тебя вообще была.

— Да была, была!!! Я найду этого ублюдка! Где он живет?

Герасимов постучал по лбу.

— На кладбище, под землей. Я тебе сказал, он коньки отбросил. Он призрак.

— Ну и как мне его достать?

— Его — никак.

— Не понял…

— А и не надо. Сам разберусь. Соберем ребят… И будет тебе собака…

— Вот, слушайте, — сказал я и начал читать:

"Привет всем! Прочитайте, пожалуйста, это все до конца. Это не чья-то злая шутка. Это я пишу письмо, я, Март. Я не совсем живой. Вернее, я совсем не живой. Я призрак. Поэтому я не могу сказать эти слова вам в лицо. Вы просто не увидите и не услышите меня. А мне нужно поговорить. Как бы это ни было невероятно, это правда. Я не умер до конца. Потому что у меня осталось незаконченное дело.

Простите меня за тот глупый поступок. Ну, когда я умер. Я не хотел. Но никто не виноват в этом, никто, кроме меня. Пожалуйста, отпустите шофера. Он не виноват в том, что все так случилось. Честное слово, во всем виноват только я. А у него двое маленьких детей. Я прошу, отпустите его. Ему ни к чему сидеть в тюрьме за то, в чем нет его вины.

Мама, это пишу я, это пишу я, и не подумайте, что это просьба того водителя. Он ничего не знает обо мне. Он вообще не знает, что я сейчас прошу за него. Правда, мама, поверь в это, как бы это странно ни показалось. Мне это важно, понимаешь? Важно, чтобы вы сняли обвинения с водителя.

Помните учебники? Это я принес. Я забыл про них. И собаку я принес тоже. Ее зовут Марта. Пускай она поживет у нас, ладно? Это будет как будто моя собака.

Я часто был дома. И у мамы в больнице. Пожалуйста, не волнуйся, мам. Это кажется фантастикой, и мне казалось тоже, но это все так, это случилось. Не грустите сильно, мне вовсе не плохо.

Я не могу сказать, где я сейчас. Вернее, могу, но незачем. Мы все равно не сможем поговорить. Жалко, что это так. Но не надо жалеть меня и скучать по мне.

Я еще вернусь. Я постараюсь.

А вы сделайте так, как я просил.

Пожалуйста.

Март".

Ну, как? — спросил я. — Не слишком жалостливое?

— Ты — писатель, — пошутил Пальма. — Пойдем, опустим.

Я замялся.

— А… а можно, я сам? В смысле, один…

— Конечно, — кивнула Юлька.

— Вы только не обижайтесь…

— Никто и не думал, Март. Все правильно. Иди один.

И я пошел. Я шел и думал только о письме. Правильно ли я сделал, что написал его. И, может, стоит выбросить его в ближайшую мусорку и кинуться под первую встречную машину.

Нет, не могу. Сначала надо помочь шоферу и его детям.

Я посмотрел на свое письмо. А потом достал из рюкзака ручку и дописал в конце: "Я вас всех очень люблю". Потом быстро побежал к подъезду.

Мне снилась какая-то чепуха. Опять "девятка" и кладбище. А вернее, девятка на кладбище. Короче, я шел навестить свой холмик, и в этот момент меня сбила эта злополучная машина. Тут же приехали врачи на "скорой". А из "девятки" вышел Лешка Герасимов и поехал в реанимацию с ними.

— Я тебя предупреждал, Котяра, — сказал он. — Теперь Топольков…

Я открыл глаза. Надо мной висела старенькая люстра. Я зачем-то представил, что она сейчас упадет и откатился левее.

— Ты чего тут распластался? — хмыкнул Пальма. Он смотрел телевизор.

— А чего вы меня не будите? А сколько время?

— Десять. Спи.

— А я больше не хочу, — покачал я головой. — Юлька в школе?

— Где ж еще…

— Жалко.

— А вы никак влюбились, сударь? — улыбнулся Пальма.

— Я?!

— Нет, я…

— Ты что такое говоришь… Слушай, мне такая чушь снилась. Кладбище опять. И Герасимов. Герасимов говорил про какого-то Тополькова. А я знать не знаю никакого Тополькова!

Пальма с интересом посмотрел на меня.

— Точно Тополькова?

Я закивал.

— Вот уж действительно интересно. И что он говорил про него?

— А что, ты его знаешь?

— Немножко. Так что он говорил?

— Ну… он говорил, что меня предупреждал… и теперь очередь этого самого Тополькова. А кто это?

Пальма задумался.

— А больше ничего не сказал?

— Больше ничего.

— Интересно.

— Так кто это?

— Я это. Ну, может, еще кто-нибудь. Не только у меня фамилия Топольков. Наверное, все-таки я. Интересно, откуда он меня знает?

— Ты что? — испугался я. — Он не про тебя говорил!

— Почему?

А в самом деле, почему?

Я молчал. Значит, Пальма — Топольков. Но это ведь не про него говорил Герасимов!

А может, про него. Я ведь и не знаю точно.

— Но разве ты знаешь Герасимова?

— Да ну как? Немножко. Видел пару раз. Но мы с ним ни о чем не говорили. Не понимаю, что я мог сделать ему. Только вчера сказал, что не буду его везти на багажнике, и все.

— Да ладно, это ведь всего лишь сон.

Я стал вспоминать, как разговаривали Пальма с Герасимовым вчера. Мне показалось, как незнакомые. Или почти незнакомые? А что касается багажника… да ну, ерунда. Не будет же он мстить Пальме за то, что тот отказался его прокатить.

Я посмотрел на экран. Промелькнуло что-то знакомое, а потом началась реклама.

— Чего смотришь?

— А, "Иронию судьбы". Вот, началась недавно.

Я обрадовался. Пока она закончится, уже Юлька придет.

И пусть Пальма не говорит глупости. Я влюбился?

Вовсе нет.

Совсем даже нет.

Ну… ну вот ни капельки.

Через пятнадцать минут реклама закончилась. Вот чего я не могу понять, так это почему через один-два рекламных ролика на самые разные темы (например, про "Тайд" или кипячение, батончик "Торнадо" и суперновый "Шаума" с каким-то там комплексом) обязательно надо показывать рекламу пива. Самый, наверное, ходовой продукт. Теперь я знаю все его названия, начиная от "Карлсберга" и заканчивая "Старым мельником". Вот так. А вот цель этих реклам я так и не уловил. В самом деле, зачем мне знать, что "Хайнекен" — номер один в мире? Тем более, что я так вовсе не считаю. По мне, так любое пиво — фигня.

По телевизору показывали, как Женя, еще толком не зная, где что разбросано, ищет стаканы. О, и правда, начало совсем.

— Кстати, Юлька любит песню про незадернутые гардины. Сейчас он ее петь будет. Запиши, потом споешь ей, — пошутил Пальма. По-моему, неудачно.

Я потянулся было за подушкой, но передумал. Если я сейчас тресну его подушкой, то он может подумать, что у меня есть на это причины, что я стесняюсь. Верно? А это вовсе не так…

В конце концов, хорошая песня.

Никого не будет в доме,