Треугольник - Яник Городецкий

— Я… обязательно. Я тебе обещаю.

Я обнял себя за плечи и пошел к окну. Из подъезда вышел живодер, у которого я украл Марту. Надеюсь, отчиму и Глебу она понравилась. Живодер посмотрел по сторонам и пошел направо. Я проводил его взглядом. Ну не бывает таких совпадений, чтобы шофер жил там же, где сейчас я. И чтобы его сын сейчас смотрел на меня и ждал помощи.

Что же делать? Нет, конечно, я не побегу к прокурору и не стану писать ему никаких записок. А что делать? Ну что?

Я кинулся в ванную. Все трое — Юлька, Пальма и График — удивленно посмотрели мне вслед. Я посмотрел на свое отражение и постучал пальцем по стеклу.

— Двойник! Помоги мне, пожалуйста!

Ничего не произошло. Я постучал еще.

— Ну пожалуйста! Кот, я не знаю, что делать!

Мое отражение явно не торопилось мне на выручку. Я попробовал позвать его мысленно.

Двойник! Ну где ты! Мне нужна твоя помощь, сильно…

Ну правда, очень нужна.

Да где ты! Почему ты не отзываешься, черт возьми?! Да ты просто урод! Иди ты знаешь куда!

Ну пожалуйста… Я больше не буду тебя звать, это последний раз!

Ну пожалуйста…

Вот скотина!

Я бросил взывать на совесть моего воспоминания. Иногда мне кажется, оно не мое. Ну неправда, что у меня такой скверный характер.

— Что, не помогает?

Я обернулся. Пальма.

— Пальма, что мне делать? Я не знаю, что делать…

— Может, стоит рассказать твоим родителям? Чтобы они сняли обвинения.

— Я не знаю. Я не хочу писать. А вдруг они не поверят?

— Да ладно, поверят.

— Все равно. Знаешь, как-то не так. Неправильно. Я боюсь напугать маму. У нее сердце может не выдержать. Представь, что она подумает.

— А что делать? Хочешь, мы с Юлькой расскажем ей про тебя. Вот хоть сейчас пойдем и расскажем. Как-нибудь мягко.

— Да как ты про это мягко расскажешь?

— Ну все равно… Это не так шокирует, как буквы, которые сами появляются на бумаге, верно?

Верно. Но все равно страшно.

А если нет больше выхода?

Я еще раз посмотрел в зеркало.

— Да, — сказал я. — Да. Пойдем. Все вместе. И График с сестрой…

Мы буквально побежали ко мне домой. У меня колотилось сердце; я вообще думал, оно сейчас вылетит. Я не волновался так, даже когда грабил сберкассу.

А сестра Графика была старше на год. Ее звали попроще — Наташка. А Графика на самом деле звали Евграф. Оказывается, моя мама выбрала для меня не самое странное имя.

А сердце у меня сейчас выскочит. Точно.

Мы прибежали к двери домофона. Я уперся в нее руками и пытался отдышаться и унять дрожь.

— Какая квартира? — спросила Юлька.

— Двести два…

В мозгу барабанной дробью застучало: "Двести два. Двести два. Двести два". Я зажмурился от боли. Юлька набрала номер моей квартиры.

— Как зовут твою маму?

— Марина… Александровна.

— А отчима? — уточнил Пальма.

— Дмитрий Валерьевич…

— Алло? — раздалось в динамике. Это Глеб. Никогда не запомнит, что это не телефон, а домофон, и что "Алло" здесь никак не катит.

— Это Глеб, — сказал я, вдохнул свежего воздуха и непонятно почему расплылся в улыбке.

— Глеб, — сказал Пальма. — Открой, пожалуйста. Разговор есть.

Глеб, совершенно не интересуясь, кто и о чем хочет поговорить, открыл дверь. Узнаю моего брата.

— Какой этаж?

— Я по ступенькам, — предупредил я. — Шестой.

Пальма хотел дождаться лифта, но тот никак не приходил, и он побежал вместе с нами. Мы, все пятеро, неслись на шестой этаж.

В дверях стоял отчим. Он очень удивился, увидев такую многочисленную делегацию. Внимательно смотрел на нас.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы к Глебу?

Пальма покачал головой.

— Мы к вам, — сказал он. — Насчет Марта.

— Марта?

Пальма закивал. Из глубины квартиры вышел Глеб. Я растянулся в улыбке.

— Заходите, — растерянно сказал отчим. Мы ввалились в квартиру. Я уперся глазами в свою фотографию. Она висела в соседней комнате, прямо передо мной. Никогда раньше ее там не было.

Последнее время я вижу свои фотографии очень часто. Никогда бы не подумал, что столько фотографий может быть не к добру.

Пожалуй, эта фотография была из всех единственная, где я не улыбался так идиотски. Я вообще не улыбался. У меня было удивительно серьезное лицо. Я вспомнил, это в ателье снимали. Где-то три года назад. Мама заставила меня пойти к фотографу, а я жутко не хотел фотографироваться в новом пиджаке и галстуке. Меня буквально затащили в комнату съемки.

Господи, они похоронили меня. Я умер. Меня не существует.

Разве они поймут сейчас четырех ребят, утверждающих, что я — призрак? Разве им нужна такая правда?

Я потянул Пальму за рукав. Он удивленно обернулся.

— Пальма, не надо, — взмолился я. — Не надо.

— Мм… — Пальма здорово смутился. Он понял меня, понял мое настроение. Но теперь ему нужно было выпутываться из этой глупой ситуации.

— Скажи, что хочешь съездить ко мне на кладбище, — предложил я. — Скажи, что вы — мои одноклассники!

Идея с одноклассниками была так себе. Особенно с Графиком и Наташкой.

Пальма прокашлялся и, страшно заикаясь на каждом слове, пробормотал:

— Это… Мы… Мы из одной школы… В общем… Как же это сказать-то… Блин. Нам… Очень жаль.

Отчим тускло посмотрел на Пальму, пытающегося связать в цепочку совсем не уместные сейчас слова. Дурень, я же сказал про кладбище!

— Да нет, правда очень жаль, — кивнула Юлька. — И вся школа… тоже. Тоже сожалеет. Мы… честно.

Глеб посмотрел сначала на Юльку, потом на Пальму. А потом на меня. А вернее, на то самое место между Пальмой и Юлькой, где сейчас стоял я. Я помахал ему рукой и слабо улыбнулся. А он обернулся на фотографию, а потом вышел из коридора в кухню и шарахнул кулаком по стене. Я не видел ничего этого, но слышал очень хорошо и легко догадался. Я снова потянул Пальму за рукав. Он посмотрел на меня как-то непонятно. Я не разобрал, злился он или расстроился.

— Господи! — взмолился Пальма, когда мы вышли. — Я чуть не умер! Март, я не умею такие слова говорить! Понимаешь, не умею говорить, что мне жаль! Это все как-то глупо! Не может же быть, что мы приходили только сказать, что нам жаль! Черт возьми, ты… Ты бы думал хоть чуть-чуть!

— Я думал, — признался я, чуть не плача. — Я думал! Я не мог тебе дать сказать как есть, понимаешь? Они не поверят. И не надо. Это просто… Бесчеловечно.

— А человечно заставлять меня говорить, что мне очень жаль? Да?

— Ну я же сказал, скажи про кладбище!

— Да? — возмутился мальчик. — А вот знаешь, я туда не горю желанием ехать. В отличие от тебя. Я не могу, я просто не могу туда ехать с твоими родителями! Ты… неужели не понимаешь? Эт еще хуже, чем говорить, что я сожалею! Господи, это самое глупое слово на свете!

— Прости, — сказал я. — Прости, я не сообразил. Ну пойми ты меня, я разволновался и не сообразил. Не злись…

— Да я не злюсь, — остыл Пальма. — Совсем нет. Мне твоих родителей жалко…

Мне тоже.

А где выход?

Где?

— Что теперь делать? — задала Юлька вполне законный вопрос, когда мы подошли к нашему подъезду.

— Я струсил, — продолжил терзаться я.

— И хорошо. А то правда, люди, чего мы… — согласился Пальма. — Мы бы только хуже сделали.

— Так мы не поможем папе? — спросила Наташка. График снова выронил мяч. Я поднял его.

— Я не знаю, как… Я не могу.

Больше всего я сейчас хотел проснуться. Чтобы ничего этого не было. Чтобы ребята не смотрели на меня так, а я не мучался в поисках верного решения. Которого нет. Нет, и я не найду его.

Потому что я не знаю, как помочь. Оказывается, я могу далеко не все.

— А может, денег ему дать? — глупо предложил я. — Он откупится…

— У кого откупится? У твоих родителей, да?

Я всхлипнул.

— Юлька… Ну не знаю я, что делать.

— А может, записку напишешь? Письмо? Мы его в твой почтовый ящик бросим. Это все-таки лучше, чем если об этом скажем мы с Пальмой.

Я задумался. Ну что, что, что мне делать? Может, правда написать привет с того света? Бросить его в ящик. Хорошо, если почту будет забирать Глеб. Он точно прочитает. А если отчим? Вдруг он не станет разбираться до кона и выбросит письмо? А еще хуже, если первая письмо прочитает мама. Вдруг ей нельзя читать такие письма. А мне моя мама дороже шофера, как ни крути, а дороже.

Но что тогда делать?

— Пошли, — сказал я. — Напишем…

Герасимов зашел в лифт и нажал кнопку пятого этажа. Кабинка поехала вверх. Потом двери разъехались, и он вышел. Позвонил в дверь ядовито-зеленого цвета. Он терпеть не мог эту обивку и все время уговаривал брата ее сменить.

— Привет, — сказал он, когда дверь распахнулась. — Чего случилось?

— Заходи. Такая фигня, вообще. Я, кажется, спятил.

— Да? А что такое? Только не говори, что видел привидение, — усмехнулся Герасимов. — Не поверю…