Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

какое средство самозащиты. Одна из девушек-разносчиц срывается с места и бросается к ведущей на второй этаж лестнице.

— Крыса, говорите? — протягивает мужчина, проталкиваясь через пиратов в середину и останавливаясь прямо напротив теллонца. — А не дружок ли это Беспалого часом?

— Он самый, — зло щерится обвиненный в скотоложстве дылда. — Мастак кому надо задницу подлизать.

— Блез Адан, — ровным голосом представляется наемник.

— Послушай-ка внимательно, юноша, — спокойно заговаривает Мел. Судя по установившейся от звуков его голоса тишине, среди пиратов тот явно имел некоторый авторитет. — До твоего имени мне дела ровно столько, сколько и до содержимого императорского ночного горшка, сечешь о чем я? Каждый здесь, вне всякого сомнения, уважает Беспалого, именно поэтому мы и мирились с тобой в твои прошлые визиты в Транос. Ну а Беспалый уважает наши традиции и потому наверняка объяснил тебе, куда лезть не стоит. В этом месте, — в его голосе прорезаются стальные нотки, — тебе не рады. Зачем бы ты не явился и сколько бы ты не предложил — никто из нас не станет помогать ни тебе, ни твоим дружкам, — Ада вздрагивает, когда его взгляд чуть задерживается на ней. — И если хочешь уйти в целости, то хватай этих малолеток, чеши отсюда и навсегда забудь дорогу до моих дверей. Уяснил?

— Ничерта он не уяснил! — вновь оживляется долговязый в бандане. — Но мы уж ему оставим хорошенькую культю в напоминание!

— Верно!

— Как тебе такое украшение на стену, а, Мел?

— Хватайте ушлепка!

— А ну заткнулись, черти! — перекрывая все прочие голоса рявкает показавшийся на ступенях мужчина. Его желтое, щедро расшитое золотой нитью одеяние заметно отличается от засаленных обносков большинства собравшихся, а жесткая курчавая борода, обрамляющая чернокожее лицо, украшена вплетенными в нее бусинами и костьми.

При его появлении столпившиеся вокруг Блеза пираты послушно умолкают, и над их головами едва различимым шепотком проносится "Тритон!"

— Что вы тут устроили? — островитянин сходит с лестницы и за его спиной в зал юркой змейкой возвращается сбегавшая девица.

— Прихвостень Мавра, — дылда кивает на наемника. — Забрел куда не следовало. Оставит нам свою поганую метку вместе с рукой и пущай валит.

— Как там тебя?

— Линос.

— Я погляжу, Линос, ты страшно скучаешь по Беспалому с тех пор как он тебя выгнал, раз ищешь встречи с ним всеми способами, — в толпе слышатся смешки. — Не переживай, я расскажу ему о твоей собачьей преданности как увижу, быть может его сердце и растает.

Ноздри пирата широко раздуваются от злости, но островитянин уже не смотрит на него:

— Блез Адан, — он с усмешкой качает головой, — все такой же наглый ублюдок.

— Рад, что ты еще не помер от старости, Тритон, — наемник ухмыляется, — без тебя пришлось бы совсем паршиво.

— Хоть кто-то здесь искренне мне рад, стоит лишь спасти ему руку, — островитянин громко хохочет, демонстрируя несколько золотых зубов и звучно хлопает Адана по плечу, прежде чем повернуться к остальным: — Отставить! Сегодня этот наглый хмырь — мой гость.

Вслед за неожиданным спасителем Блез, как ни в чем не бывало, проходит к лестнице и делает знак остальным следовать за ними. Пираты провожают их до костей прожигающими взглядами, но ни один, включая хозяина таверны, не пытается им помешать.

Недоверчиво поглядывая на идущего рядом с Аданом человека Ричард толкает Коннора локтем и едва слышно шепчет:

— Слышал о нем?

— Не настолько я еще погряз в преступном мире, успел наслушаться историй только про Гренну.

— Скоро все погрязнем, — вмиг мрачнеет рыцарь и переводит взгляд на спину наемника, — рядом с ним.

Коннор с удивлением поворачивается к другу, отмечая, что его напряженность никуда не делась даже теперь, когда они оказались в, по-видимости, безопасности. Его самого на путь рыцарства толкнуло совсем не врожденное благородство, да и вряд ли служителей Ордена вообще можно было счесть рыцарями в полной мере — скорее уж заключенными, чуть более свободными, чем те, которых они охраняли. Должно быть именно поэтому, сбежав из ненавистной резервации и впервые с пятнадцатилетнего возраста вдохнув воздух свободной жизни, он тут же нырнул в нее без оглядки, не гнушаясь практически ничего, жадно вбирая в себя все, что было запретно пять мучительных лет. Тепло и округлые бедра возмутительно красивой белокурой Оливии, частенько тосковавшей дома в одиночестве и оказавшейся на поверку уже отнюдь не девицей, легкость, селившаяся в хмельной голове, сомнительные места и компании им под стать, пугающие поначалу, но дарящие ощущение совсем иного, свободного мира вокруг. И хоть вести о розыске за дезертирство заметно отрезвили его разум и остудили пыл, он все так же находил далекое от понятий чести и честности общество преступников, в том числе и Блеза, куда как приятнее бывших сослуживцев из Ордена, твердо и лицемерно уверенных, что каждое, даже самое ужасное их дело совершается лишь во благо человечества.

Но по всему было видно, что Ричард придерживался совершенно противоположного взгляда на сложившиеся обстоятельства. В последних воспоминаниях Коннора он был еще четырнадцатилетним мальчишкой, воспитанным, как положено наследнику своего рода, владеющим этикетом и знающим движения всех танцев, нужных для балов, куда в то время его, в силу возраста, еще даже не пускали. А еще он был тем самым мальчишкой, что грезил о великих подвигах, постоянно до изнеможения сражался с Коннором на деревянных мечах, а лет с десяти и вовсе вместе с ним сбегал из дома, чтобы посмотреть на весьма часто проводившиеся в столице рыцарские турниры, официальный вход куда им обоим был еще закрыт, хотя бы издалека. Оттуда, где было совсем не видно ни царапин и вмятин на не новых доспехах, ни покрывавшего ристалище навоза могучих скакунов, а вонь перегара от многих из сиров совсем не различалась в воздухе.

С самого юного возраста он был очарован всеми историями о героях и их подвигах, от сказок до тщательно вычищенных летописцами описаний реальных событий, а в тринадцать, стыдливо запинаясь и отчаянно краснея, рассказывал другу о какой-то миловидной девчонке, которую в тот момент искренне считал любовью всей своей жизни и во имя которой уже планировал совершать будущие геройства. Свято чтивший понятие рыцарской чести, он совершенно не имел предрассудков в отношении самого Коннора, даже когда вырос достаточно, чтобы понять сословную разницу между собой и бастардом служанки-теллонки. И хоть за