Над Арктикой и Антарктикой - Илья Мазурук

Трещала кинокамера Соловьева, он прямо–таки лежал на Плечах бортмеханика. Но тот терпеливо молчал, создавая удобства для фиксирования исторического момента. Петров возбуждённо тыкал пальцем куда–то вниз:

— Вот, вот моя палатка! А вон там…

Ладно, насмотрелись. Теперь давайте посмотрим, где сесть поближе.

Но сколько мы ни искали, ни одной подходящей площадки так и не нашли. От бывшего аэродрома СП–2 до найденного лагеря было не меньше пятнадцати километров (пешком не дойдёшь!), а кругом только сильно всторошенные ледяные поля. Пришлось взять курс на СП–4.

Евгений Иванович Толстиков остался доволен:

— Ну, молодцы, поздравляю. Опять сенсация! Аэродром хорошо, конечно, а вот лагерь — это то, что нужно! Молодцы! Теперь не скажут, что лагерь, мол, уплыл в Гренландское море… Жаль, что сесть не удалось. Но главное то, что он есть, существует… Ладно, давайте теперь отдыхать. Утро вечера мудренее.

— Евгений Иванович, — обратился я, — нам как, можно менять «обувку»? Цеплять колеса? Ведь завтра в Москву?!

— Нет, подождите. Вот сообщу начальству, а там видно будет. Отдыхайте сначала. Я же сказал — утро вечера мудренее…

Мысленно мы были уже в Москве. Отдохнуть, сменить лыжи на колеса — и домой. Дело сделано, задание выполнено с лихвой. Мы уже более двух месяцев провели на льду, а сейчас уже лето. Но после обнаружения лагеря возникло чувство неудовлетворенности. Не выходили из головы слова Петрова: «Измерить бы толщину льда у своей палатки». Но мы ведь сделали все, что могли…

Простое решение пришло утром, которое действительно оказалось мудренее вечера. Разбудил нас голос Толстикова:

— Не много ли отдыхаете? Кончайте ночевать! По выражению лиц гостей, пожаловавших к нам в самолет–гостиницу, было уже ясно, что Москву придется отставить.

— Что новенького, Евгений Иванович? Чувствую, зря так рано не пришли бы, — настороженно спросил я.

— Угадал! Как видишь, вся экспедиция в сборе. Действительно, позади Толстикова стояли и Петров, и Дралкин, и Соловьев, и почему–то командир вертолёта Мельников. Все улыбались.

— Москва отменяется, — начал без предисловий Евгений Иванович, — завтракаете и летите обратно на свой аэродром. За вами пойдет вертолёт Мельникова, который с аэродрома доставит всю экспедицию во главе с Петровым в лагерь СП–2. После осмотра лагеря возвращайтесь на СП–4, и тогда уж в Москву… Есть вопросы?

— Все предельно ясно. Дело за нами и за погодой. Подъем!

Ничего не поделаешь, каждое дело надо доводить до конца. Москва подождет…

Мы с Мельниковым рассчитали так: учитывая, что скорость у вертолёта намного меньше, чем у нас, он взлетает первым и идет по указанному курсу. Мы взлетаем за ним приблизительно через пятнадцать минут. Ещё через полчаса обгоняем его, садимся на аэродром и выводим вертолёт на себя, используя самолетную рацию как приводную радиостанцию. План четкий.

Погода нас баловала — опять солнце. Взлетел Мельников, через пятнадцать минут — мы. Высота — пятьсот метров, видимость хорошая. Через полчаса показался вертолёт, он хорошо заметён — выкрашен в красный цвет, который стал общепринятым в полярной авиации, поскольку резко выделяется на фоне снега и льдов. Обогнали вертолёт с правой стороны, приветсгвуя покачиванием с крыла на крыло. До аэродрома СП–2 нам лететь приблизительно полчаса; по опыту я знаю, что в ближайшие пятнадцать минут штурману бинокль не понадобится. Минут десять спокойно созерцаю ледяную пустыню Слева в поле бинокля она ограничена светящимся диском пропеллера, а справа — мужественным профилем второго пилота. И вдруг! Не много ли «вдруг» за эту экспедицию? Сердце замерло от неожиданности.

В окулярах бинокля впереди и справа по курсу появилась темная точка с явно красным оттенком. Молчу. Боюсь спугнуть.

В кабине все сидят спокойно, каждый занимается своим делом, никто ничего не подозревает.

Тем временем красный оттенок на льду начинает в лучах солнца разбавляться серебряным блеском. И постепенно… принимает контуры самолета. Теперь я вижу даже — целого, не разбитого. Неужели на этот раз Леваневский?! Видно, я что–то приговариваю, сам не замечая.

— Ты что там шепчешь? — слышу рядом голос Глеба.

— Самолет… — тихо говорю я.

— Какой самолет? Рано ещё.

— Самолет! — не говорю, а уже кричу. — Леваневский это. Других потерь не было!

— Что там у вас за шум? — отвлекшись от своих карт, спрашивает штурман.

— Да вот, командиру опять самолет чудится, — язвит Глеб. — Говорил ведь тебе — не давай ему бинокль, повредит свою психику…

Не обращаю внимания на подначки Косухина. Не до этого сейчас.

— Борис Иванович! Самолет вижу!

— Рано ещё, командир.

— Да нет! Целый самолет! Бери бинокль, смотри сам!

Я выключаю автопилот, подворачиваю на самолет. Он уже виден невооруженным глазом. Снижаюсь до ста метров, проходим над ним. Два мотора — значит, не Леваневский. Хвостовое оперение и концы крыльев окрашены в красный цвет. Стоит с креном, левым крылом зарылся в снег, а правое высоко поднято, на нем опознавательные знаки… Вот это сюрприз! Соединенные Штаты Америки!

Пилотская кабина, в который уже раз полна народу. Но сейчас все молча созерцают очередную находку. Только трещит кинокамера неутомимого Соловьева — много у него сенсационных кадров за эту экспедицию. Мы продолжаем осмотр самолета с воздуха. Людей не видно, но из полуоткрытой грузовой двери тянутся два свежих следа — один идет в сторону перпендикулярно фюзеляжу самолета, другой уходит вперёд, быстро теряясь в торосах. Решение одно: найти подходящую льдину и сесть. Возможно, нужна помощь?!

Площадку нашли быстро, километрах в двух от самолета. Сели нормально. Николай Зорин передал вертолёту, чтобы он шел на наш привод. Буквально через пять минут наш винтокрылый коллега, сделав круг над «американцем», мастерски опустился рядом с нами. Мы оставили на самолете только второго пилота и младшего бортмеханика Олега Сычева. Все прочие быстро погрузились в вертолёт и через пару минут высадились метрах в двадцати напротив полуоткрытой двери «американца».

Стоим в нерешительности. Следы есть, а люди не появляются. Может, медведи устроились с комфортом?

— Николай, ты с винтовкой, тебе и в разведку… Зорин деланно улыбается, но деваться некуда — крадучись направляется к полуоткрытой двери. Мы не спускаем с него глаз, оставаясь благоразумно у вертолёта. Вот Николай подошел к двери, прислушался, просунул сначала винтовку, потом голову. Какой–то момент колебался, но затем смело скрылся внутри самолета. Проходили томительные минуты ожидания, по нашим соображениям, он задерживался значительно дольше, чем следовало бы. Наконец, не выдержав, решаемся идти на выручку.

Шагали ровной шеренгой, рассредоточившись по фронту. Петров на всякий случай прихватил в вертолёте свой любимый бур, кто–то вооружился пешней и теперь изготовился к штыковой атаке.

— Следы–то медвежьи! — уверенно определил Косухин. — Наверное, Николая медведица прихватила. И не отпускает — побаловаться с ним хочет.

— Нико–ла–ай! Зо–о–рин!!!

Молчание. Идем быстрее, подходим к самолету. Слышим металлический звук, и в проем двери головой вниз вываливается Зорин…

Мы почему–то тоже рухнули в снег — все, как один! То ли ожидали появления медведя, то ли кого другого. Но Зорин тут же поднимается и хохочет, отряхиваясь. Мы тоже отряхиваемся, виновато улыбаясь друг другу.

— Ну, ты и хорош! — накинулся я на него — Не надоело тебе штучки выкидывать?

— Да нет, командир, я на самом деле споткнулся, — хитро улыбаясь, оправдывался Зорин. — А в самолете никого, путь свободен! — Он жестом командира–фронтовика пригласил нас в открытую дверь и сам зашел первым.

Внутри самолета царил беспорядок. Создавалось впечатление, что, покидая самолет, возвращаться в него экипаж не собирался. Покидали панически. Каждый из нашего коллектива начал осматривать то, что его профессионально интересовало — по специальности, как говорится. Мы с Косухиным и Зориным отправились в пилотскую кабину. Проходя через пассажирский отсек самолета, Николай, уже как хозяин, давал пояснения.

— Медведь, как вы могли заметить по следам на снегу, был здесь не один — парочка. Но в этой комфортабельной берлоге они не задержались. Не по вкусу, видно, пустые банки из–под пива, к которым язык прилипает.

— Слушай, Николай, а ты–то чего задержался, волноваться нас заставил?

— По–честному? Виноват! Сознаюсь, банку трофейного компота открывал. Замороженный, конечно, но кусок отковырнул — вкусный. Сейчас в кармане оттаиваю, хотите попробовать?

— Нет уж, спасибо… Тоже, сообразил… А может, отравлено? Жди теперь, когда ты концы отдашь! Что мы без радиста делать будем?