Вторжение - Алексей Стрельцов

Каждую секунду остатки шифера и перекрытий с грохотом падали вдоль полыхающего фасада в грязь, заставляя пожарных отбегать назад.

Маржанов пробормотал что-то по-казахски. Крук стиснул зубы, чтобы не дать себе заразиться безумием, и что есть мочи рявкнул Маржанову:

— Гулнар, за мной! Туда!

Они рванули по затопленной грязной улице мимо полыхающего ОВД к темнеющему в стороне частному дому. Крук и Маржанов бежали мимо пожарных, которые раскатывали рукава и пытались пробиться к зданию, но куски падающей с крыши кровли так и норовили придавить огнеборцев. Они сновали между ППСников, которые в панике метались около машин. Кто-то из патрульных с криками пытался помочь пожарным, кто-то что-то орал в хрипящую неработающую рацию, кто-то просто голосил во всю глотку. В шоке был каждый из сотрудников на этом залитом ливнем пятачке.

— Фонарь есть?! — крикнул Крук. Маржанов что-то ответил, но гром заглушил его голос. А может быть, не гром, а грохот продолжающихся рушиться в здании ОВД старых и ветхих перекрытий. Но в этот момент Крук вспомнил, что у него у самого на ремне висит служебный фонарь. Сорвав его, Крук ударил ногой калитку, и та со стуком распахнулась, открывая дорогу в заполненный густой влажной тьмой двор.

Луч фонаря вырвал распахнутую дверь дома. Крук вскинул пистолет, врываясь внутрь.

— Прикрывай!

Маржанов с ружьем бросился следом. Старый узкий коридор. Пустынная кухня со старой печью. Крук едва не налетел на холодильник.

— ЛЕЖАТЬ! — зычно проорал капитан, когда свет фонарика скользнул по знакомой камуфляжной расцветке. Вскинув пистолет, готовый стрелять, Крук ворвался в комнату. И понял, что слышать ему было некому. Камуфляжные пятна покрывали одежду человека, который лежал на полу около распахнутого окна. К окну был пододвинут старый раскрытый стол-тумбочка — на его столешнице лежала снайперская винтовка с мощным оптическим прицелом — таких Крук не видел никогда. Губан, это был он, лежал на боку, раскинув ноги, а вокруг его головы огромным черным нимбом растекалось уже запекающееся пятно крови.

— Снайпер, — выдохнул Крук.

— Товарищ капитан!

Крук резко обернулся. Маржанов тыкал стволом ружья куда-то в угол. Крук повернул голову. Круг света его служебного полицейского фонаря выхватил странную аппаратуру, установленную на столике в углу. Два прибора были одинаковые: прямоугольный металлический корпус, несколько кнопок, торчащие сверху покрытые резиновой защитой антенны. Крук насчитал по четыре антенны на каждой. Они были наклонены под 45 градусов на одном устройстве и торчали строго вверх на другом. От устройств тянулись проводки к громоздкому металлическому ящику, размером с аккумулятор от трактора, покрытом тумблерами и датчиками.

— Что это, твою мать, такое?

— Похоже на глушилки для сотовых, — сказал Маржанов. — У меня друг себе в кафе похожую покупал… Ну, в «Досуг»… Только эти какие-то… огромные.

— А это что за хрень?

— Товарищ капитан, я откуда знаю? Я технарь что ли? Может, усилитель какой-то…!

— Знаешь, как отключить?

— Сейчас попробую…

Маржанов передал Круку ружье и склонился к устройствам, трогая проводки и пытаясь прочесть надписи над кнопками и переключателями.

— Так… Не понятно ни хрена… Товарищ капитан, надо розетку поискать…

Круг решительно сжал челюсти.

— Твою мать! Маржанов, а ну-ка отойди нахрен!

Маржанов отпрянул в сторону. Крук вскинул охотничье ружье подчиненного и зарядом картечи разнес одну из глушилок. Вторым выстрелом прикончил вторую. Детали разкуроченных устройств со стуком посыпались на пол.

Крук достал телефон и щелчком кнопки включил его.

Индикатор устойчивости сигнала в виде крохотного четырехступенчатого излучателя показывал 4 пункта из 4. Идеальный стопроцентный сигнал.

etc

— Володя!

Сын сильно закашлялся и содрогнулся от боли. Чуть приоткрыл глаза, и Буров увидел лишь его белки. Буров испугался.

— Володя, твою мать! Володя!

Он поднял сына на шконку. Опуская его на жесткую скамью, задел пальцем огнестрельное ранение на плече Володи, и тот застонал.

Очередной грохот в дежурке заставил Бурова содрогнуться. Там что-то обрушилось — грохот был такой, что задрожала многокилограммовая железная дверь, ограждавшая их убежище от полыхающей дежурной части.

Буров выбежал из камеры. Из-за двери тянулся черный едкий дым, который постепенно заполнял коридорчик изолятора и тонкими клубами тянулся к зарешеченному окну под потолком. Когда Буров подошел к двери ИВС, от нее пахнуло таким жаром, что он невольно отпрянул. Дверь была раскалена — значит, сразу за ней адским пламенем полыхало абсолютно все.

Буров беспомощно посмотрел на окно. Узкое, под потолком — даже если бы Буров мог дотянуться до него, оно было слишком крохотным, чтобы взрослый человек мог туда пролезть. Строители обезьянника предусмотрели и это на случай любого возможного сценария побега.

Из соседней камеры раздался какой-то шум, словно урчало животное. Буров вспомнил слова Акулова, когда он перечислял всех задержанных, кому не посчастливилось оказаться в ИВС этой ночью. «И алкаш один, его ближе к вечеру на Советской подобрали» — сказал тогда Акулов. Буров потянул на себя дверь камеры.

На шконке похрапывала тень. В темноте Буров различил, что это мужик в майке-алкоголичке. Буров даже вспомнил, что видел его недавно в дежурке. Этого алкаша и его жену лишали родительских прав — бухая и пьянствуя, они плевать хотели на свою маленькую дочь, которая росла в этом аду. Кажется, его фамилия была Ярошенко.

Подавленный, Буров вернулся в камеру. Опустился на шконку рядом с сыном, и ему в нос ударил едкий и горячий запах дыма. Володя тихо кашлял, не приходя в сознание. Буров схватил противогаз и натянул его на сына. Тот зашевелился, судорожно вдохнул кислород, закашлялся и принялся брыкать руками, чтобы сорвать противогаз.

— Не снимай! — Буров закашлялся, едкий ядовитый дым шел прямо в легкие. — Не снимай, говорят!

Володя сорвал с себя противогаз, кашляя так, что, казалось, его сейчас вырвет. Сипло вдохнул, кашлянул.

— Я отрубился? — прохрипел он. Снова закашлял. Мутным взглядом покосился на свое плечо. — Перевязал меня?

Буров потратил на то, чтобы кое-как перетянуть раны на ноге и плече Володи, всю свою рубашку. Буров промолчал.

— Дым… — тихо проговорил Володя. Его язык заплетался. — Я же говорил. Отец, надевай противогаз. Я не жилец, ты же видишь…

— Чтоб я больше этого не слышал! — процедил Буров твердо. Дым ел глаза, на которых против его воли выступали слезы. Хотелось тереть их. Буров зажмурился. — Не жилец он… Еще какой жилец. Надевай.

Володя снова отключился. Сквозь пелену застилавших глаза слез Буров разглядел это и натянул на его лицо противогаз. Тускло горел фонарик на мобильнике — зарядка аккумулятора была не вечной. По темной струящейся пелене, ползущей между ним и светом телефона, Буров понял, что весь ИВС окутан дымом.

Они в газовой камере.

Буров, повинуясь саднящему чувству, пересел в изголовье Володи, положил его голову себе на колени и закрыл глаза. Они щипали, резали и слезились все сильнее.

Буров вспомнил про Ярошенко в соседней камере.

«Бухая и пьянствуя, они плевать хотели на свою маленькую дочь»…

— Прости меня, — сдавленно прошептал Буров. — Володь… Я дико любил твою мать. Ты себе даже не представляешь, как. Когда она умерла… я не мог себя простить. Работа… Я все время проводил здесь. В этой драной ментуре… Наташа…

Буров почувствовал, что ему хочется плакать. В любой другой ситуации он бы сдержался. Но сейчас держать марку было не перед кем — и совершенно незачем. Он закашлялся, чувствуя, как горят от дыма его легкие.

Теперь уже все равно.

— Я не мог себе простить, что никогда не был с ней рядом. А потом ее не стало. Сын, я не видел смысла жить дальше. И я забухал. Я ведь такой несчастный. У меня жена умерла. Горе, б… дь.

Буров криво усмехнулся. А потом, неожиданно для себя, всхлипнул, прижимая к себе голову истекающего кровью Володи. Грудь Бурова разрывалась на части — и от проникающих через дыхательные пути ядовитых продуктов горения, и от эмоций, переполнявших Бурова изнутри.

— Прости меня. Я думал только о себе. Я… я был дурак. У меня ведь был ты. Все это время перед моим носом был ты. Мой сын. Пацан, который тоже потерял самого близкого человека… я не мог себе простить, что никогда не был с ней рядом. Я думал о себе, о Наташе… Я жрал водяру, жрал пиво — и жалел себя. А тебе был нужен отец. Володя, прости меня, старого козла… Если можешь…

В глазах Бурова темнело, и он полностью закрыл глаза. Где-то за дверью продолжал бесноваться огонь, с треском и хрустом разрушая дежурную часть. Буров закашлялся и почувствовал вкус сажи на языке. Воздуха не хватало катастрофически.