Солнце в силках - Марина Сычева

class="z1" alt="" src="images/i_004.jpg"/>

Глава седьмая

Ночь давно опустилась на степь, почесывая свое черное брюхо о макушку одинокой юрты, когда тишина, царившая в жилище, сменилась раскатистым храпом. Самоуверен был Кудустай: дал сну сморить себя. Его храпу вторил сиплый присвист крючковатого носа дремавшей у входа в хотон Джэсинкэй. Затих и златорогий бык в узком стойле, приняв свою участь.

В небольшом окошке мелькнул силуэт. Блеснуло узкое лезвие, прорезало натянутый на раму бычий пузырь, скользнуло медленно по кругу, и через образовавшийся лаз в хотон пробралась черная тень. Вор, невысокий и тощий, замер у стены, прислушался напряженно. Похоже, тихий треск разрезаемого пузыря никого не потревожил. Только во дворе, довольно пофыркивая, пиршествовали куском конины псы, но раскатистый храп Кудустая заглушал их возню.

Кутурук огляделся: никого. В одном из стойл, понуро опустив голову, стоял золоторогий бык, а из другого, вытянув морду, выглядывала старенькая низкорослая лошадка. Пегого коня Кудустая здесь не было: его держали в более просторном хлеве. В крайнем левом стойле, закрытом тяжелым засовом, прятался вход в землянку, служившую темницей сначала Алтаане, а теперь Чолбооде. Там, за дверью, таился полуабаас, но и он, похоже, спал.

Кутурук прокрался к печальной старой лошадке и успокоительно погладил ее по тощему крупу. Сверкнул нож – удивление застыло в стекленеющих глазах кобылы. Аккуратно уложив тушу на пол, он ловко вспорол ей брюхо и вырезал кишку. Почуяв кровь, испуганно переступил с ноги на ногу златорогий бык в соседнем стойле. Храп абааса оборвался, однако через несколько мгновений снова раскатился по юрте.

Вор вытер нож о штанину и пробрался к проходу в юрту. В слабом свете тлеющих в камельке углей блеснул медью подвешенный в дверях колокольчик. Про это знаем, слышали! Тонкие пальцы Кутурука схватили торчащий из медного конуса язычок и отцепили его, лишив колокольчик голоса.

Вор обошел сопящую Джэсинкэй.

Что тут у нас? На ороне у самого камелька храпел Кудустай. Широкую грудь его сковывал обшитый железными пластинами доспех-куйах. Правая рука абааса лежала на рукояти меча. У камелька грудой была свалена щепа, а над углями на крюке висела пузатая чаша.

Кутурук заглянул в нее. Масло! Хитер абаас Кудустай, да вор хитрее. Прижавшись губами к краю чаши, он выпил масло до последней капли. Снял с пояса небольшую флягу и наполнил опустевший сосуд водой.

Хитро улыбнувшись, возвратился к ложу Джэсинкэй. Где же она прячет сокровище Кудустая? Ведь говорил же абаас там, во дворе, что это для нее работа. А что, если обман? Ловушка? Кутурук встряхнул головой, отгоняя нелепую мысль, и пристальнее оглядел старуху. Руки пусты. Заглянул под орон – ничего. Да и слишком уж было бы просто… Вор нахмурился.

Джэсинкэй, чмокнув морщинистыми губами, глухо булькнула. В уголке приоткрытого рта блеснула слюна. Неужели опять?! Словно жители Нижнего мира не знают других способов сохранить добычу?

Стараясь не потревожить старуху, Кутурук вылил на лежащую в изножье орона одежду Джэсинкэй содержимое кобыльей кишки. По юрте растеклась вонь. Брезгливо поморщившись, собрал в горсть немного густой жижи и осторожно влил в рот старухи. Джэсинкэй кхэкнула и сплюнула на пол неприятную массу. А вместе с ним и теплый клубочек света! Стремительно нагнувшись, Кутурук схватил кут Алтааны. В тот же миг блеклые глаза Джэсинкэй распахнулись. Ее скрипучий крик огласил юрту.

– Попался! – взревел Кудустай. Левой рукой абаас с размаху ударил по чаше, висящей над камельком, – и юрту окутала тьма.

Неистово ругаясь, Кудустай рубил направо и налево все, что попадалось под руку. Ловушка захлопнулась, но – пустая. Кутурук сбежал, да еще и прихватил с собой Алтаану.

Черная тень, мелькнувшая в дверях за миг до того, как угли, облитые невесть как оказавшейся в чаше водой, с шипением погасли – вот и все, что успел заметить проснувшийся абаас. И почти мгновенно: топи-топ-топ-топ – грянул удаляющийся стук копыт. Догнать! Догнать и растоптать в пыль!

– Чего ты возишься, разжигай огонь! – взревел Кудустай, плашмя хлестнув старуху по спине.

– Я не могу натянуть штаны, они все измазаны! – жалко прошамкала Джэсинкэй.

– Штаны?! Какие штаны! Огонь можно развести и с голыми ляхами! Они уже давно никого не прельщают! – меч со свистом пронесся над головой старухи и врубился в стену, окатив Джэсинкэй щепой. – Забудь о сестре, сучий потрох, уже не украдут! Седлай немедленно коня!

– Уже! – отозвался топтавшийся в проходе Суодолбы.

Кудустай, еще раз рубанув клинком по косяку, прорычал:

– Как эта сволочь попала в дом?

Заметно побледнев, Суодолбы ответил:

– Через окно в хотоне…

Вихрем налетев на полуабааса, Кудустай припер его к стенке и поднял за грудки.

– Через хотон?! – глаза абааса сверкали бешенством. – И ты, выродок паршивый, ничего не услышал?!

Мощный удар под дых заставил полуабааса судорожно дернуться. Швырнув его через весь хотон во двор, Кудустай вылетел следом, несколько раз остервенело пнул скрючившегося на земле Суодолбы и вскочил на коня.

– Молись, чтобы Кутурук не ушел! Иначе твоя вонючая шкура украсит пол моей юрты!

Хлестнув коня, Кудустай рванул в степь. За ним с лаем помчались псы.

Суодолбы медленно разогнулся, стараясь не стонать, и взглянул в темное небо. Слышно было, как в юрте причитает Джэсинкэй и бьется в дверь темницы ничего не понимающая Чолбоода. По степи эхом разносился, постепенно удаляясь, бешеный стук копыт пегого жеребца Кудустая. Стук копыт…

Все это было странно. Слишком странно. Суодолбы задумчиво скреб волосатую грудь и прокручивал в голове все произошедшее.

Услышав крик абааса и последовавшую затем страшную ругань, он сообразил: ушел вор. Подтверждение тому – дробный перестук копыт. Но… Почему псы по своему обыкновению не кинулись следом за умчавшимся в ночь конем?

Полуабаас, тут же бросившийся во двор, не заметил даже силуэта удаляющегося всадника. Топот, обычно долго разносившийся по степи, тоже сразу стих. Словно вор растворился во тьме вместе с конем. Да и был ли вообще этот конь?

Из задумчивости Суодолбы вывел шорох, донесшийся откуда-то сверху. Хлопанье крыльев! Нашарив взглядом почти неразличимый во тьме силуэт восседавшей на крыше хотона птицы, Суодолбы поднялся.

А что, если не было никакого всадника? Что, если воришка все еще здесь?

Выждав, когда затихнет сопровождаемая стонами возня во дворе, вор выскользнул из своего укрытия – пустой бадьи, стоявшей в самом углу хотона. Лошадь, стук копыт, который слышал Кудустай, были лишь отвлекающим маневром. Пусть абаас поищет нахального Кутурука в бескрайней степи!

Нащупав за пазухой теплый золотистый комочек, кут рыжеволосой Алтааны, Кутурук довольно ухмыльнулся и скользнул к выходу во двор. Прислушался к тишине, царящей за дверью, шагнул в ночь.

Огромные руки тисками сжали не успевшего заметить опасность Кутурука, прошлись по гибкому телу, нащупав два упругих бугорка под кожаным нагрудником, прижали к стене.

– Хм! То-то расстроится Чолбоода, когда узнает, что прославленный вор Кутурук и ее несостоявшийся жених – баба! – прошептал в самое ухо Тураах насмешливый голос Суодолбы.

Сердце билось пойманной птицей. Да и только ли сердце? Тураах вся теперь – угодившая в самолов птица.

Удариться о стены бы, разбивая в кровь грудь, раздирая руки? крылья? Да только легче не станет.

А ведь все шло так удачно! Рано расслабилась, удаганка, рано: нельзя праздновать победу преждевременно. Посмеялась над гордостью и самоуверенностью Кудустая, да только излишняя самоуверенность тут же вернулась, хлыстом полоснула по ней самой.

Тураах бережно достала из-за пазухи кут Алтааны, неведомо почему оставленный ей Суодолбы. Может, полуабаас не знал, что делать с кут? Дрожащее мерцание слабо осветило темницу.

Сложив ладони в горсть, Тураах баюкала слабеющую кут, а вместе с ней и свое отчаяние.

Прости, Алтаана, не спасла я тебя, только сама попалась!

Все путешествие по морю Тураах молчала, с ужасом прислушиваясь к себе. Усталость тела отступила под действием отвара Юёдюёна, но силы удаганки зелье старика восстановить не могло.

Слишком долго Тураах была в обличье вороны, слишком много вычерпала