Сезам, откройся - Елена Анопова

Наиболее интересные примеры изображения Иерусалима дает эпоха раннего итальянского Возрождения. И это не случайно. Высокий уровень живописного мастерства сде­лал возможным достаточно точное воспроизведение архи­тектурных форм, а новые социальные условия создали свободу художнику, выбирающему по своему усмотрению, каким образом воплотить мечту о небесном граде. Исполь­зуя облик Иерусалима в качестве фона новозаветных собы­тий, художники относились к нему с повышенным вниманием. Их вдохновляли слова глубоко почитавшегося в ту нору Августина, который мечтал о том, "чтобы невиди­мое божественное стало видимым для нас сквозь сотворен­ные вещи, то есть чтобы посредством телесных и временных вещей мы приобрели познание о вечном и ду­ховном". В то же время в его облик все чаще проникали черты архитектуры итальянок Так художник-монах фра Анджелико в "Снятии со креста" делает свой Иерусалим удивительно похожим на город Кортону. Однако крепость причудливой формы, стоящая на его вершине, напоминает цитадель, описанную грече­ским путешественником III века до н.э. Аристеем. Его письмо цитируется в "Десяти книгах о зодчестве" Л.В.Леберти — крупнейшего теоретика Визрождения. Не случайно цитадель Фра Анджелико напоминает зиккурат — сту­пенчатую башню Древнего Востока: она, согласно письму Аристея, "расположена на очень высоком месте и укрепле­на несколькими башнями, которые выстроены вправо по направлению подъема из больших блоков камня и служат целям обороны".

Другой крупнейший художник той эпохи — Пьеро делла Франческа — во многом подражает картине Фра Андже­лико и также вдохновляется письмом Аристея. Как пишет греческий путешественник, в Иерусалиме были "проходы для некоторых персон, которые открывали для них путь на более высокий уровень высоты и следовали друг за другом, поскольку тем, кто подвергался причастию, необходимо было помешать дотронуться до некоторых запретных пред­метов". Альберти, заинтересовавшийся этим отрывком, упоминает "узкие и крутые проходы, по которым отцы города и более знатные граждане шествовали с великим достоинством". Идея "узких и крутых проходов" наглядно видна на фреске Пьеро "Опознание животворящего креста" из церкви Сан Франческо в Ареццо. Первоначально ху­дожник планировал включить в панораму также и фанта­стическую цитадель, однако отказался от этого, и она так и осталась в виде силуэта незакрашенной штукатурки. Од­новременно он не забывает сделать свой город похожим на Ареццо, в котором можно увидеть даже церковь Сан Фран-ческо, где и находится этот ансамбль.

Совсем иным выглядит Иерусалим на картинах его со­временника Андреа Мантеньи. В "Молении о чаще" худож­ник, следуя известным ему иллюстрациям "Божьего града" Августина, вносит в его архитектуру памятники Древнего Рима. Они воплощают представление живописца века об обещанных Августином "множестве великих и удивитель­ных предметов которые мы увидим там" и которые "будут воспламенять наш разумный дух в похвалу такому Худож­нику (имеется в виду уже Бог) наслаждением разумной красоты". Колонна с конной статуей наверху напоминает памятник Юстиниану в Константинополе и намекает на недавний захват турками столицы Византии (1453 год,когда и был уничтожен этот монумент). Никогда не поки­дая Италии, Мантенья был прекрасно знаком с альбомом зарисовок известного путешественника тех лет Чириако д'Анкона, где были отражены многие достопримечатель­ности Константинополя. В то же время фантастический город является не только небесным, но и реальным Иеруса­лимом: из него выходят Иуда и легионеры, собирающиеся схватить Христа. В другой картине — "Распятие" также появляется константинопольский памятник в виде купола св. Софии.

Близкий друг и родственник Мантеньи Джованни Белли-ни в картине "Пьета" изобразил в виде Иерусалима италь­янский город Виченцу. В его белоснежной архитектуре выделяется причудливый силуэт собора и здание знамени­той базилики в первоначальном виде (в XVI веке она была перестроена известным архитектором А.Палладио). Яркое сияние красок в этой картине, несмотря на ее трагический сюжет, также заставляет вспомнить слова Ав1устина, но уже не из "Божьего града", а "Исповеди": "Этот солнечный свет, заливающий все, что мы видим, где бы я ни был днем, всячески подкрадывается ко мне -и ласкает меня, хотя я занят совсем другим и не обращаю на него внимания. И он настолько дорог, что если он вдруг исчезнет, то его с тоской ищешь, а если его долго нет, то душа омрачается".

Документаным воспроизведением облика Иерусалима озабочен учитель Рафаэля Пьетро Перуджино. В картине "Оплакивание Христа" он изобразил храм Гроба Господня,

мечеть Омара и вдобавок купол небольшой мечети Эль Акса неподалеку от мечети Омара. Однако расположение построек оказалось перепутанным: храм стоит на месте мечети Скалы, а мечеть — на месте храма. Намного точней оказывается венецианец Карпаччо. В "Проповеди св. Сте­фана" город показан с почти топографической детализиро-ванностью, только въезд в него обозначает древнеримская арка Траяна в Анконе.

Эпоха романтизма с ее культом средневековья и восточ­ной экзотики вновь вернула Иерусалиму его прежнее мес­то. "С понятиями, целью и чувствами древнего пилигрима" в Святую землю отправляется один из основателей роман­тизма — французский писатель Шатобриан; вслед за ним в Иерусалим устремляются многие художники, в том числе и русский мастер Максим Воробьев. Живописцы XX века, в первую очередь чешский экспессионист Оскар Кокошка, умело сочетают новые приемы абстрактного искусства и традиционный пиетет перед небесным градом. Творчест­вом современных мастеров Израиля, среди которых цент­ральное место принадлежит арабу Талебу Двейку, древний город открывает дорогу в искусство XXI века. И, надо по­лагать, художники будущего столетия, как и средневеко­вые миниатюристы, будут внимательно прислушиваться к совету знатоков, которые, наподобие монаха Хорхе, суме­ют объяснить, "каковы видом камни в стенах Иерусалима небесного" С. БЕЛОУСОВ.

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

Н.Гумилев «Слова»

Слова, слова, слова! Не требуй от певцов

Величия души героев и пророков!

В узорах вымысла, в созвучьях звонких строф-

Разгадок не ищи и не ищи уроков! С.Нодеон

глава 10

Магия 5-й Зоны

Буква Звук "Л"

Сосуд

Иисус сказал: Царство От­ца подобно женщине, кото­рая несет сосуд, полный му­ки, и идет удаляющейся до­рогой. Ручка сосуда разби­лась, мука рассыпалась по­зади нее на дороге. Она не знала об этом, она не поняла, как действовать. Когда она достигла сво­его дома, она поставила сосуд на землю и на­шла его пустым. Евангелие от Фомы, (101)

Не правда ли, кувшин ассоциируется с пантаклем 5-й Зоны—Сосудом (вазой) с узким горлом. Безусловно, эту Зону можно считать родоначальницей и Творчества, и Магии. Ведь в начале всего было Слово, т.е. оформленная идея, слышимое понятие.

Эзотерически энергии 5-й Зоны Влияния Ка­чества относятся к Стихии Огня. Обращаю ва­ше внимание на то, что крест Огонь—Земля— Воздух—Вода повторяется по мере понижения или повышения Зон Влияния Качеств, являя собой вечный Закон Мироздания от большого к малому, от малого к большому. Под знаком Огня, Света находится наше Сознание, первая форма, воспринимающая Идею (тонкие энер­гии верхних слоев Алес), интегрирующая часть нашего стихийно-статического тела.

И, в поисках символики, т.е. формы Магии этого Качества, мы можем остановиться на образе "Светильника". Ассоциативная связь Слова и Света— утвердившаяся формула раз­ных времен и народов, дошедшая до наших дней. Но примечательно то, что эту аллегорию употребляли слышащие, т.е. ощущавшие свое сознание как энергию Огня: Слово Твое, светильник ночи моей Пророк Царь Давид, псалмы CXVIII

Се тень честнейшего сосуда откровений Ему же вверил Бог познанье естества. С ним будет дольняя стезя твоя права, Коль Ангела родишь из огненных томлений. Якоб Беме. "Утренняя звезда в восхождении".

И еще один пример рождения символа в фор­ме: в сосуды с узким горлом (кувшины и буты­ли), как правило, прятались ценности, не только в виде золота и камней, но и свитки с текстами, священные Книги знаний.

В мусульманской мифологии мы встречаемся с Джиннами, по преданию созданными Алла­хом из бездымного огня и представляющими собой огненно-воздушные тела, обладающие разумом. Эти духи могли приобретать любую форму и выполнять любые приказания. Как гласят легенды, многие из них проводили века и тысячелетия запечатанными в бутылях, кув­шинах и светильниках. Не образ ли это тай­ных, могущественных знаний, обладание и власть над которыми давалась только достой­ным и чистым? (См. легенды Востока). Неда­ром о каких-либо неожиданных и мощных про­явлениях энергии мы говорим, что они "вырва­лись, как джинн из бутылки".