Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

«Терзает душу память…»

Терзает душу память, сон гоня:Любимая сторонится меня,

С тех пор как ей сказали: «Он далечеИ более с тобой не ищет встречи».

Отворотясь, не обернулась вновь,—И увидал я щеку лишь и бровь.

На празднике, с ним очутившись рядом,Она добычу прострелила взглядом

И так сказала девушкам и женам,Как антилопы легкие, сложенным:

«Он будет плакать и стенать, потомИ упрекать начнет, — так отойдем!»

И отошла девическая стая,Крутые бедра плавно колыхая.

Как раз верблюды кончили свой бег,И караван улегся на ночлег.

И было так, пока не возвестилаЗаря рассвет, и не ушли светила.

Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь!Уж день настал, пора пускаться в путь

На север, там тебя томить не станут,Не будешь там в любви своей обманут».

И ночь ушла, и наступил рассвет —И то была горчайшая из бед.

«Долго ночь не редела…»

Долго ночь не редела, душой овладела тоска,Но послала Асма в утешенье ко мне ходока,

От нее лишь одной принимаю упрек без упрека,Хоть и много любил и она не одна черноока.

Но она улыбнется, — и я уж и этому рад,Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.

Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ,Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.

Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся.Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.

И рассказывать стал, прибавляя того и сего:«Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,

Где-то скрылся, сказал — у него, мол, большие дела.Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.

«Я Аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцомЧто до самого раджаба{126} я не пущу его в дом!»

Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости,—Но к сердцам от сердец подобают иные пути».

Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое,А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»

Тут к ней сводня пришла, — а они на подобное чуткиК деловым разговорам умеют примешивать шутки.

Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет,Но становится громок, едва лишь девица затихнет.

Говорок у распутницы вежливый, неторопливый,А сама она в платье паломницы благочестивой.

И ее наконец успокоила хитрая сводня:«Все-то воля господня — сердиться не стоит сегодня».

«В час утренний, от взоров не таим…»

В час утренний, от взоров не таим,Горел костер перед шатром твоим.

Но кто всю ночь подкладывал алоэ,Чтоб он струил благоуханный дым?..

«Я Зайнаб свою не склоняю…»

Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную,Не смею невинность вести на дорогу дурную.

Не так луговина в цветах, под дождем животворным,Когда еще зной не растрескал поверхность земную,

Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет:«Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»

В гостях мы не видимся — если ж тебя и увижу,Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.

Меня ты покинула, ищешь себе оправданья,Но я неповинен, тоскую один и ревную.

«Убит я печалью…»

Убит я печалью, горчайших не знал я разлук.В груди моей буйствует сердца неистовый стук.

Невольные слезы струятся, свидетели мук,—Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.

Она уезжает, уж руки проворные слугНа гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.

К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг —Я знаю, навек отъезжает единственный друг.

«О сердце, страстями бурлящий тайник!..»

О сердце, страстями бурлящий тайник!А юность меж тем отвратила свой лик.

О сердце, ты властно влечешь меня к Хинд,—Ты, сердце, которым любить я привык.

Сказал я — и слезы струились из глаз,Ах, слез моих не был исчерпан родник.

«Коль Хинд охладела, забыла любовь,Когда наслажденьем был каждый наш миг,—

Погибнет, клянусь, человеческий род,Всяк сущий на свете засохнет язык!»

«Я эту ночь не спал…»

Я эту ночь не спал, томим печалью.В бессоннице за ночь одну зачах.

Любимое создание Аллаха,Люблю ее и гневной и в сердцах.

В моей душе ее всех выше место,Хоть прячется изменница впотьмах

Из-за того, что клеветник злосчастныйМеня в коварных очернил речах.

Но я молчу, ее несправедливостьТерплю без слов, ее напрасен страх.

Сама же связь оборвала, как людиВеревку рвут, — суди ее Аллах!

«Мне говорят, что я…»

Мне говорят, что я люблю не всей душой, не всем собой,Мне говорят, что я блужу, едва умчит тебя верблюд.

Так почему же скромно взор я отвращаю от всего,К чему, паломничая, льнет весь этот небрезгливый люд?

Не налюбуется толпа на полоумного, из тех,Кого в мечетях и домах за ум и благочестье чтут.

Уйдет он вечером, спеша грехи дневные с плеч свалить,А возвратится поутру, увязший пуще в ложь и блуд!

От благочестия давно меня отторгнула любовь,—Любовь и ты — два часовых — очаг страстей моих блюдут.

«Глаза мои, слезы мои…»

Глаза мои, слезы мои, что вода из ведра!Трепещете, веки, от горести красны вы стали!

Что с вами творится, лишь милая вспомнится вам!Мученья любви, как вы душу томить не устали!

Хинд, если б вчера ты рассеяла горе мое,Когда б твои руки, о Хиид, мою грудь не терзали!

И если могу я прощенье твое заслужить,Прости мне, хотя пред тобой я виновен едва ли.

Скорее постыдно тебе надо мною мудрить —Приближусь едва, от меня поспешаешь подале.

Обрадуй меня, подари мне подарок любви!Я верен тебе, как и был при счастливом начале.

«И сам не чаял я…»

И сам не чаял я, а вспомнилО женщинах, подобных чуду.Их стройных ног и пышных бедерЯ до скончанья не забуду.

Немало я понаслаждался,Сжимая молодые груди!Клянусь восходом и закатом,Порока в том не видят люди.

Теперь себя я утешаю,Язвя неверную упреком,Ее приветствую: «Будь гостьей!Как ты живешь в краю далеком?»

Всевышний даровал мне милостьС тобою встретиться, с ревнивой.А ты желанна мне, как ливень,Как по весне поток бурливый!

Ведь ты — подобие газелиНа горке с молодой травою,Или луны меж звезд небесныхС их вечной пляской круговою.

Зачем так жажду я свиданья!И убиваюсь, и тоскую…Ты пострадай, как я страдаю,Ты поревнуй, как я ревную!

Я за тобой не соглядатай,Ты потому боишься встречи,Что кто-то пыл мой опорочил,Тебе шептал кривые речи.

«Что с этим бедным сердцем сталось!..»

Что с этим бедным сердцем сталось! Вернулись вновь его печали.Давно таких потоков слезных мои глаза не источали.

Они смотрели вслед Рабаб, доколь, покинув старый стан,Не скрылся из виду в пыли ее увезший караван.

Рабаб сказала накануне своей прислужнице Наиле:«Поди скажи ему, что, если друзья откочевать решили,

Пусть у меня, скажи ему, он будет гостем эту ночь,—На то причина есть, и я должна достойному помочь».

И я прислужнице ответил: «Хоть им нужна вода и пища,Мои оседланы верблюды и ждут вблизи ее жилища!»

И провели мы ночь ночей — когда б ей не было конца!За часом час впивал я свет луноподобного лица.

Но занималось утро дня — и луч сверкнул, гонитель страсти,Блестящий, словно бок коня бесценной золотистой масти.

Сочла служанка, что пора беду предотвратить, сказавТому, кто доблестен и юн, горяч душой и телом здрав:

«Увидя госпожу с тобой да и меня при вас, чего быЗавистник не наклеветал, — боюсь я ревности и злобы.

Смотри, уже не видно звезд, уже белеет свет дневной,А всадника одна лишь ночь окутать может пеленой».

«При встрече последней…»