Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

«Странно мне, что Лейла спит…»

Странно мне, что Лейла спит в мирном, тихом доме,А мои глаза пути не находят к дреме.

Лишь забудутся они, — боль их не забудет,Стоны сердца моего сразу их разбудят.

Лейла, был со мной всю ночь образ твой чудесный,Улетел он, как душа из тюрьмы телесной.

Долго не было его — прилетел он снова.Где там ласка: упрекать стал меня сурово!..

«Из амир‑племени жену…»

{113}

Из амир-племени жену, навек разъединивС ее роднёю, взял супруг из племени сакиф.

Когда въезжала Лейла в Нахль, был грустен влажный взгляд.Верблюды, шею изогнув, смотрели всё назад.

В неволе милая моя у тучных богачей,—Желают родичи ее лишь денег да вещей.

Но что придумать нам, друзья, но что нам сотворить,Чтоб с Лейлой встретиться я мог и с ней поговорить?

А если сделать ничего не можем в эти дни,—Что ж, невозможного хотим, увы, не мы одни.

На караван моей любви я издали смотрел.Гнал ветер облако над ним, стремясь в чужой предел.

В долине между горных скал шумел речной поток,Скакали кони по тропе, бегущей на восток.

А я смотрел на караван, что милую увез,И мне казалось, что сейчас ослепну я от слез.

«Газель, ты на Лейлу похожа до боли…»

Газель, ты на Лейлу похожа до боли.Ступай нее, достойная радостной доли:От смерти спасло тебя сходство с подругой,—Порвало силки, чтоб жила ты на воле.

«Пусть, по ее словам…»

Пусть, по ее словам, моя любовь ей не нужна,—Я создан для ее любви, а для моей — она.

И если мысль — ее забыть — со мной тайком хитрит,То совесть, эту мысль прогнав, мне правду говорит:

Моя подруга создана отрадою самой,Она мила, она стройна, она сходна с весной!

О, если б я огонь извлек, что в сердце я таю,Объял бы с головы до ног он милую мою,

Любовь, что дремлет у меня во глубине души,Баюкала б ее, склонясь над ней в ночной тиши.

«Ты видишь, — другу я сказал, — как Лейла мне мила,Как велика моя любовь и как ее мала».

«Когда нельзя прийти мне к Лейле…»

Когда нельзя прийти мне к Лейле, — вдали от милой, безутешен,Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан.

Кто нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит?Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет!

На суток несколько в Зу-ль-Гамре я сам расстался с ней когда-то,Как я раскаиваюсь в этом, как тяжела была утрата!

Когда прошли те дни Зу-ль-Гамра, — разлуки наступили сроки,Я совести своей услышал невыносимые упреки.

О, как я мучаюсь в разлуке и поутру и на закате,—Так любящая мать страдает вдали от своего дитяти.

Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум,Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.

Но я мечтаю, что однажеды с тобою встречусь в день отрадный, —Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.

«Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду…»

Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду:От людей я вижу только притесненье и беду.

По ночам гляжу на звезды, вечной болью изнурен,А мои друзья вкушают в это время сладкий сон.

Я задумчив и печален, я безумием объят,А мое питье и пища — колоквинт и горький яд.

До каких мне пор скитаться и рыдать в степной глуши?Что мне делать с этой жизнью? Лейла, ты сама реши!

Сам Джамиль ибн Мамар{114} не был страстью столько лет палим,И такой любви всевластной не испытывал Муслим{115},

Ни Кабус, ни Кайс — мой тезка — не любили так подруг,Ни араб, ни чужестранец не познали столько мук.

И Дауд когда-то вспыхнул, на любовь свою взглянув,И, открыв соблазны страсти, стал безумствовать Юсуф{116},

И влюбился Бишр, и Хинде не хотелось ли проклястьВсегубительную силу — упоительную страсть?

И Харута эта сила чаровала вновь и вновь,И Марута{117} поразила беспощадная любовь.

Так могу ли я, влюбленный, не блуждать в ночи глухой,Так могу ли я не плакать, обессиленный тоской?

Если бы не ночь, то душу у меня бы отнялаТа, что ранит и врачует, — и лекарство и стрела!

Чем возлюбленная дальше, тем любовь всегда сильней.Кто любовь мою утешит, кто подумает о ней?

Прилетел восточный ветер и огонь разжег в груди,И влюбленному велел он: «От любви с ума сойди!»

Что таит слеза безумца? Кто ответит на вопрос?Должен кто-нибудь проникнуть наконец-то в тайну слез!

Я красноречив, но слова о любви не обрету:Слезы — те красноречивей, хоть познали немоту!

Разве может скрыть влюбленный то, что в сердце зажжено?Разве жар неутоленный спрятать смертному дано?

Призрак, прежде чем украдкой ты во тьме пришел ко мне,Я услышал запах сладкий в полуночной тишине.

Это дуновенье луга, орошенного дождем:Он, сперва росой заплакав, улыбается потом.

«Лейла, надо мной поплачь…»

Лейла, надо мной поплачь, — я прошу участья.Оба знаем — я и ты, — что не знаем счастья.

Мы в одном краю живем, но всесильна злоба,—И несчастны мы вдвоем, и тоскуем оба.

Подари ты мне слезу — светлое даренье.Я — безумие любви, я — ее горенье.

Сердцем обладаешь ты добрым, нежным, зрячим,Так поплачь же надо мной, помоги мне плачем.

Обменяться нам нельзя сладкими словами,—Обменяемся с тобой горькими слезами.

«Когда я, став паломником…»

Когда я, став паломником, найду ее у вратСвятого дома божьего, где голуби парят,

Тогда своей одеждою коснусь ее одежд,Отринув запрещения зловредных и невежд.

Она развеет боль мою улыбкою одной,Когда у ложа смертного предстанет предо мной.

Подобных мне и не было, сгорающих дотла,Желающих, чтоб к пеплу их любимая пришла!

О, вечно вместе жить бы нам! А в наш последний часВ одной могиле, рядышком, пусть похоронят нас.

Ту, чья улыбка нежная и тонкий, стройный станС ума сведут и старого, — увозит караван.

Хотел поцеловать ее, — строптивости полна,Мне, словно лошадь всаднику, противилась она.

Но прикусила палец свой и сделала мне знак:«Боюсь я соглядатаев, — теперь нельзя никак!..»

«О, чудный день, когда восточный веял ветер…»

О, чудный день, когда восточный веял ветерИ облака в ее краях рассеял вечер,

Когда откочевал мой род в края другие,Но быть я не хотел там, где мои родные…

О горы вкруг ее становья! На мгновеньеРаздвиньтесь: пусть несет от милой дуновенье

Восточный ветерок: вдохнув его прохладу,Я исцелю свой жар и обрету усладу.

Недаром ветерку дано такое свойство:Из сердца гонит он тоску и беспокойство.

Где чудная пора, куда ушли без вестиУтра и вечера, когда мы были вместе!

Простит ли Лейла мне, что все ее поносят?А мне бранить ли ту, что миру свет приносит?

Сиянием своим она всю землю нежит,И лишь моей душе мой светоч не забрезжит.

Больны мои глаза любовью, но страдальцаЕй просто исцелить прикосновеньем пальца.

Душа моя забыть любимую не может,И душу я браню, но разве брань поможет?

Когда я с Лейлой был, — с тех пор не каюсь в этом,Я целомудрия связал себя обетом.

У опустевшего ее стою становья,—И вновь схожу с ума, ее желаю вновь я!

«О, мне давно Урва‑узрит внушает удивленье…»