Близнецы - Тесса де Лоо

Она выставила чемодан в коридор и заскочила на кухню позавтракать. Казалось, здесь работали всю ночь — ни один грязный стакан или десертная тарелка не напоминали о вчерашнем вечере. Готовился обильный завтрак — гости ни в коем случае не должны были возвратиться на «линию Зигфрида» голодными. Анна рысью носилась туда-сюда, сдержанная, без тени усталости на лице, ее светлые волосы аккуратно обрамляли наколку. Лотта окликнула ее, чтобы узнать расписание трамвая. Анна пообещала выяснить и исчезла в коридоре с наполненным бутербродами серебряным подносом. Невзирая на возражения Лотты, фрау фон Гарлиц попросила одного из военных проводить ее на вокзал.

Анна машинально помогала одеться гостям, поглощенным беседой вплоть до самого ухода. Лотта скованно стояла рядом с чемоданом в руке. Вчерашний танцор во весь голос жаловался соседу на арендаторов его поместья в Бранденбурге:

— До чего же они тупые, грязные, нерадивые — вообще-то говоря, это даже не люди, а нечто среднее между человеком и животным…

Анна застыла с его пальто в руках.

— Вам легко рассуждать, — сказала она сурово, — посмотрела бы я на вас, окажись вы в шкуре крестьянина.

Все головы повернулись в ее сторону, графиня от удивления раскрыла рот. Совершенно растерявшийся от подобного нахальства, офицер покорно, точно ребенок, позволил себя одеть. Его лицо окрасилось в тот же цвет, что и минувшим вечером после падения. Вероятно, воспоминания о том, как оперативно тогда действовала Анна, удержали его от требования немедленно ее уволить. На другом конце вестибюля прозвучал сигнал к отправлению. Лотта подняла свой чемодан, Анна подошла к ней, чтобы пожать руку. Впервые за все это время Анна улыбнулась — вероятно, довольная тем, как ей удалось осадить высокомерного землевладельца, а вовсе не из вежливости.

— Wir schreiben nog…[58] — бросила она через плечо. Ее позвала фрау фон Гарлиц. Последнее, что слышала Лотта, был ее разгневанный голос: «Кто ты такая, чтобы оскорблять наших гостей! Если еще раз выкинешь нечто подобное…» Низенький коренастый военный схватил чемодан Лотты и суетливо подтолкнул ее к выходу. Она вскарабкалась в джип. Не оглядываясь, она смиренно ехала по буковой аллее в окутанный глубоким покоем пригород. Перед ней то и дело возникал образ Анны с гордо поднятым подбородком и пальто в руках, и всякий раз она слышала язвительный голос сестры — скорее всего, то была дань ее прошлому. Слово «варвары» билось в дальнем закоулке ее сознания. Непоколебимая прямота Анны заслуживала восхищения; Лотту охватило любопытство. Но удовлетворять его было уже поздно: они пересекли мост через Рейн; недосягаемость на расстоянии будет не такой горькой, как недосягаемость вблизи. Она посмотрела на собор. Две башни устремлялись вверх — должно быть, они уже столетия назад нашли способ мирного сосуществования.

За всю дорогу военный ни разу не обратился к «посылке» из Голландии, которую должен был доставить на станцию.

2

Вместе с потоком холодного воздуха в кафе влетел мальчик, а следом за ним его отец, купивший на рынке солдатскую каску. Заказав две кока-колы, он с ухмылкой водрузил каску на голову сына. Даже невооруженным глазом было видно, что приобретение шлема возродило романтику в их отношениях. Они, с упоением пустились в общее для них приключение — войну, пережить которую не довелось ни одному из них. Если бы на прилавке лежал головной убор из птичьих перьев, то борьба вождя краснокожих Виннету против бледнолицых нашла бы такой же отклик в их сердцах.

— Американская кока-кола и немецкий шлем… — Анна покачала головой. — Я старею.

Лотта не могла сбросить с себя груз воспоминаний о том печальном новогоднем вечере.

— Никогда не забуду, — бормотала она, — тех пьяных стреляющих офицеров… Я будто побывала в гостях у приспешников Гитлера.

— Bist du verrückt?[59] — Анна выпрямила спину, следовало кое-что прояснить. — Все представители семейства фон Гарлиц, выходцы из старинного дворянского рода, были промышленниками! Конечно, они помогли этому паяцу прийти к власти, а тот в знак благодарности очистил страну от коммунистов и создал для них Великую немецкую империю. Но не думаешь ли ты, что они принимали всерьез сына таможенника? Какое-то время они использовали его в своих интересах, и, лишь когда пришел их черед погибать на полях сражений, они поняли, что выскочка-то всех перехитрил.

Она рассмеялась.

— Что здесь смешного? — раздраженно спросила Лотта.

— Я до сих пор ясно помню, как носилась по дому в фартуке и наколке в волосах. Просто кошмар. Я судорожно пыталась не думать, что у меня гость. Только представь себе — впервые в жизни с визитом приехали именно ко мне! Не могу тебе передать, как тяжело было у меня на сердце! Те военные послужили прекрасным предлогом! Как же я усердствовала!

Лотта молча сооружала пирамиду из кусочков сахара.

— В моей памяти тот вечер навсегда остался символом растления, — пробурчала она. — Эти офицеры… враги, от которых можно было ожидать чего угодно, если уж они полотенце расстреливали…

— Это был пир во время чумы, — перебила ее Анна. — Иначе почему, по-твоему, они так напились?

Анна ходила из угла в угол по своей спальне. Каждый шаг отдавался в теле болью, словно накануне ее избили. Вновь обретенная тишина была невыносима. Тишина с двойным дном, которую оставила после себя та, что теперь уехала навсегда. Ее терзали образы сестры, пойманные на бегу, в перерывах между делами: Лотта в парке с развевающимися на ветру полами пальто; одинокая фигура за длинным кухонным столом перед пустой тарелкой или угрюмо поднимающаяся по лестнице. Череда молчаливых упреков. Прокрутить пленку назад и переписать все заново. По-другому. Слишком поздно, слишком поздно. Почему — вот что она хотела выяснить. Ответ нельзя было найти ни в одной библиотеке, он скрывался в ней самой. Одно она знала наверняка — когда на перроне Лотта повернулась к ней лицом, она будто встретилась с отцом: тот же длинный изогнутый нос, то же узкое лицо и темные волнистые волосы, тот же печальный упрямый взгляд. Было в этом что-то постыдное — как если бы Лотта его обокрала или вступила с ним в нечестную конкуренцию. В Лотте не осталось и следа от той закутанной шестилетней девочки, которую увезла в никуда дама с вуалью. Анна видела перед собой человека, заявляющего свои права на ее отца, человека, поразительно на него похожего. Этим человеком была Лотта. Почему она появилась только сейчас?

Зима прошла под знаком тревоги и самобичевания. Однажды утром одна из служанок по имени Ханнелора нашла на крыльце замерзшую ворону, усмотрев в этом дурное предзнаменование. Прачка попыталась ее убедить, что именно предрассудки приносят несчастье. Анна от души смеялась над столь редкой формой суеверия, даже не подозревая, что прошлое застигнет ее врасплох во второй раз. Дело было в том, что восемнадцатилетняя Ханнелора, которую фрау фон Гарлиц привезла из захолустья в Нижней Силезии, находилась на попечении Анны. В воскресенье вечером она с вызовом объявила, что собирается пойти на танцы в казино.

— Нельзя отпускать ее одну, — фрау фон Гарлиц отозвала Анну в сторонку. — Тебе придется пойти вместе с ней.

Оказалось, что казино заигрывает с новым социализмом. Стены больше не пугали ее, двери с медными ручками были широко распахнуты. Она надела платье синего цвета, как плащ Мадонны, сквозь юбку просвечивался красный шелк, ткань еще хранила аромат духов фрау фон Гарлиц. Анна протянула билеты с характерным для компаньонки бесстрастием и получила доступ в зал, когда-то принадлежавший их семье. Пол, по которому они катали шары; колонны, за которыми прятались; высокий сводчатый потолок, под которым так славно звучали их песенки; мраморная лестница, с которой она упала… Все выглядело так же, как раньше. Вот-вот она… они покажутся из-за колонн или выбегут из коридора… Ханнелора скрылась в фойе. Там стояли диваны-трамплины, на которых прыгала Анна. Сквозь журчание голосов, музыку, стук и цоканье каблуков по танцевальной площадке она слушала камертон глубокой звенящей тишины. Ханнелора отвоевала им места, заказала вино и исчезла. Время от времени она вальсировала мимо Анны в объятиях солдата с крепкой выбритой шеей. Складывалось впечатление, что «линия Зигфрида» опустошена; в тот апрельский воскресный вечер игра в кошки-мышки переместилась в фойе казино.

Она пила вино, не чувствуя вкуса и глядя прямо перед собой, пока вдруг кто-то не встал между ней и ее воспоминаниями.

— Darf ich bitten…[60]

Она безразлично поднялась и позволила проводить себя на танцплощадку. Будто бы из другой жизни доносилась мелодия «Was machst du mit dem Knie, lieber Hans»; солдат вел себя безукоризненно. Она равнодушно разглядывала серебряный шеврон на его рукаве. Танец закончился, и он проводил ее на место, но стоило ей только сесть, как вновь заиграла музыка и он коротким кивком снова пригласил ее на танец, еще более захватывающий. Мало-помалу образы из детства растаяли, и она переключила внимание на солдата. Его лицо внушало доверие — лицо "человека, а не военного, отметила она, не испытывая при этом к нему ни малейшего интереса.