Близнецы - Тесса де Лоо

Чуть позже в дверь ее комнаты постучали, и он удивил ее бутылкой игристого вина, которое они легкомысленно быстро выпили, сидя на краю кровати. Война стерлась из их сознания. Удалившись от мира и от времени, в чужой комнате, среди предметов, виденных тысячами других людей, они внутренне раскрепостились. С головокружительной легкостью воспарив над землей благодаря вину, они робко прикоснулись друг к другу. Дрожащими пальцами он принялся снимать с нее одежду, аккуратно вешая ее на стул. Трясясь от холода, они забрались в кровать и накрылись одеялом.

— Ich habe noch nie mit einer Frau…[67] — признался он ей на ухо.

Его эрекция, похоже, хотела напомнить ей о чем — то, предупредить, разбудить рефлекс, не имевший ничего общего с тем, что происходило здесь и сейчас. Она лежала, не двигаясь, в тумане смутных воспоминаний, пока он исследовал губами ее тело. Он мог делать с ним все, что хотел, оно ничего не стоило, его прелестями всегда распоряжались другие…

— Небо, Мартин, посмотри на небо! — Анна подняла голову с его груди.

Они вскочили с постели и подошли к окну. На севере, за холмами, пылало красное зарево. Раздавалось приглушенное грохотание, похожее на надвигающуюся грозу или барабанную дробь. Анна почувствовала чудовищное отвращение к нарушителю порядка на горизонте и к неумолимому работодателю Мартина, который в любую минуту мог вызвать его из отпуска.

— Это и без нас будет гореть, — сказала она. — Пошли.

Резким движением она задернула шторы и потянула его за собой к кровати, над которой Лорелея, сидя на роковой скале, расчесывала свои льняные, волосы.

Метровой высоты гора обломков заблокировала трамвайные пути, пассажирам пришлось выйти и продолжить свой путь пешком, карабкаясь по извилистым тропинкам, появившимся всего несколько дней назад. Маршрут пролегал через сгоревшие жилые кварталы с покосившимися домами. Анне пришла на ум строчка из стихотворения Шиллера: «И в пустых оконных рамах ужас жгучий…» В одном уцелевшем окне колыхались занавески, чуть дальше сквозь разрушенный фасад, словно в игрушечном домике, виднелись комнаты, жильцы которых не вернулись, чтобы повесить на место рухнувшую на рояль люстру. Они заблудились в этом хаосе, и мужчина с потным лицом, расчищающий улицы от обломков, указал им дорогу. Жизнь возвращалась в привычную колею — на смену отголосков взрывов, обваливающихся зданий, моря ревущего огня, испуганных криков и плача вернулся обычный городской шум. Это казалось странным. С полными сумками люди просто перешагивали через обломки, под которыми, возможно, еще лежали их соседи.

Тетя Вики от страха растеряла всю свою болтливость; дядя Франц был, по обыкновению, спокоен и сдержан — даже если бы начали бомбить его больницу, ему надлежало сохранять присутствие духа. Во время ужина он бросил на Анну одобрительный взгляд: молодец, девочка, парень хоть куда. Лицо тети Вики тоже сияло от удовольствия: вежливый и внимательный Мартин с молоком матери впитал, как нужно обходиться с женщиной. В честь австрийского гостя дядя Франц ставил опереточные арии, пока «Mein Liebeslied soil ein Walzer sein»[68] не прервали звуки сирены. Отработанным движением тетя Вики устремилась в детскую, схватила с постели спящего ребенка и побежала в подвал. Они спокойно последовали за ней и уселись, найдя свободное место в углу. Суматоха, торопливые шаги, голоса. Анна в ужасе посмотрела на газопроводные и канализационные трубы, представляя себе, как в случае бомбежки все они утонут в месиве экскрементов. Подобная перспектива была отвратительна, и она втайне молилась, чтобы в первую очередь взорвался газопровод. Этот вариант ее устраивал; всякий раз, когда мысли о канализации угрожали взять верх, она заново исполняла ритуал заклинания газопровода. Ребенок тети Вики мирно спал; было немыслимо, что кто-то намеревается убить ангелочка с белокурыми волосами и чуть подрагивающими веками. А может, он служил талисманом, оберегающим всех, кто находится от него в непосредственной близости? От одного его вида Анне самой захотелось спать. Она прижалась к Мартину и задремала. Земля дрожала, но она продолжала мирно спать.

— Разбуди ее! — вскричала тетя Вики, обеспокоенная мыслью, что взрослый человек встретит смерть во сне.

Сквозь полудрему Анна слышала голос Мартина:

— Пусть спит, какая разница?

Снова толчки. Рука Мартина обнимала ее, она была в безопасности.

Перед лицом постоянной угрозы английских эскадрилий фрау фон Гарлиц окончательно переселилась в поместье своих родителей в Бранденбурге. Хотя ее собственный дом находился далеко от центра, на другой стороне Рейна, граничащий с парком химический завод служил притягательной мишенью. Мартин вернулся в Польшу, Анна же опять осталась сторожить поместье, одна-одинешенька, в безысходном праздном

9-5909 ожидании — чего? Оставленная всеми во вражеском стане, она взволнованно ходила туда-сюда по дому. Даже библиотека не спасала, Анна могла лишь рассеянно перелистывать страницы. Воображения хватало только на то, чтобы представлять, какой может быть смерть, подстерегающая солдата на поле боя. Она с неисчерпаемой фантазией мысленно набрасывала трагичные сценарии возможного развития событий в далекой Польше. Дабы взять себя в руки, Анна решила помыть старинные шкафы и затем принялась фанатично их натирать. За шкафами последовали балки — все должно было блестеть. С наступлением темноты она спускалась в шикарно обставленное бомбоубежище, отгоняя мысль о том, что сходит в собственную могилу, растягивалась на ватном матрасе, скрещивала на груди руки и закрывала глаза.

В конце зимы ей приказали запереть дом и переехать к хозяевам на восток. Чтобы не оставлять добро волкам на растерзание, она убрала в шкафы столовое серебро, хрусталь, сервизы и прочие ценные вещи, заперла их, а большие железные ключи приклеила пластырем снизу. Анна сняла с карнизов шторы, свернула их и спрятала вместе с дорогим бельем. Затем вышла, чтобы в последний раз посмотреть на дом с фасада. В свете тусклого мартовского солнца, с голыми окнами, он выглядел хрупким и призрачным. Анна оставляла его на ничьей земле, пустым, безжизненным, холодным. В отличие от дома, пригвожденного к этому месту, сама она чувствовала себя вырванной с корнями: в который раз она меняла адрес — череда приездов и отъездов, привязанностей и разлук становилась все длиннее. С чемоданом в каждой руке Анна шагала по аллее к трамвайной остановке. В Кельне она села на поезд, который должен был отвезти ее на новое место.

При первом знакомстве с Берлином Анну поразила грубость его жителей. Вымотанная поездкой, сгибаясь под тяжестью чемоданов, она остановила на перроне двух прохожих.

— Простите, пожалуйста, вы не скажете, где находится Силезский вокзал?

Кинув на нее презрительный взгляд, как на побирушку, мужчины поспешили дальше. Анна поймала другого пассажира. На этот раз она опустила «Простите, пожалуйста», но все равно не успела даже договорить, как он, качая головой, удалился. Наплевав на вежливость, она закричала: «Силезский вокзал!» Ее голос отозвался эхом под кровлей перрона. Похожий на гангстера мужчина в фетровой шляпе, усмехаясь, остановился:

— Так это же прямо у вас под носом, что, не видите?.

Он кивнул в сторону таблички, на которой большими буквами указывалось нужное ей направление.

Родовой замок стоял на реке Одра, среди земельных угодий с извилистыми тропинками и прудами, семейной часовней и заросшими мхом надгробными плитами, спрятавшимися в тени елей и тисов. Украшенное фронтоном крыльцо с белыми колоннами делило фасад на две симметричные половины. Неоклассическая строгость вполне уживалась с южной желтой лепниной и свободно разгуливающими вокруг террасы гусями. Анну тут явно ждали. Сын фрау фон Гарлиц Рудольф заболел туберкулезом селезенки. Ему требовался ангел-хранитель, в обязанности которому вменялось день и ночь следить за строгой диетой и покоем, а также разгонять тоску семилетнего мальчика чтением. Изолированный от сверстников, он замкнулся в своей болезни, подрывающей не только здоровье мальчика, но и планы его дедушки, у которого он был единственным наследником мужского пола. Каждый день, подкручивая концы своих белых усов, старик справлялся о внуке, и каждый день Анна вынуждена была запрещать ему приносить ребенку конфеты. Так, постепенно, ангел-хранитель превращался в тюремщика. Дяди, тети и двоюродные сестры, тайком таскающие ему лакомства, дабы побаловать мальчика, измученного жесткой диетой, на самом деле лишь приближали его смерть. Она читала ему вслух любимые книжки, стараясь отвлечь от мыслей о запретных сладостях, а самой забыть о письме, которое она ждала из Польши. Да уж, в чем она преуспела, так это в ожидании.

Между тем Анна получила ответ на вопрос, почему имя ее отца так магически подействовало на фрау фон Гарлиц. Она напрямую спросила об этом графа фон Фалкенау.