Аргентинец - Эльвира Барякина

Если ночью с реки дул ветер, окна заносило снегом, и комнату наполнял мягкий тоскливый сумрак. Перед тем как войти в дом, Клим откапывал солнце. С улицы слышался шорох, изморозь на внутреннем стекле вспыхивала, и Нина бежала к окну, отогревала дыханием глазок и смотрела, вся трепеща от радости, как Клим счищает налипший снег.

Встречала в прихожей, целовала в раскрасневшиеся щеки, в губы, вдыхала зимний аромат его воротника.

Если на пожарной каланче поднимали черный шар в знак того, что температура опустилась до минус тридцати, Нина с Климом целый день бездельничали у печки. Он рассказывал об Аргентине — о том, что за последние пятьдесят лет эмигранты превратили ее в нечто удивительное:

— Буэнос-Айрес — это почти Париж, только лучше. Когда ты приезжаешь туда, тебя охватывает особое чувство: нечто среднее между страстью и страхом. Перед тобой неизведанная страна: тебе тут жить, и, вполне вероятно, ничего путного у тебя не выйдет… Но ты все равно надеешься на лучшее, потому что скептики сидят дома, а в путешествие через океан отправляются только бравые конкистадоры. Ты поймешь, когда я привезу тебя в Аргентину: там вся земля пропитана этим.

— Надеждой?

— Да. И верой в будущее.

Нина прятала лицо на груди у Клима. Сейчас в России вся земля была пропитана воспоминаниями о прошлом, а заглядывать в будущее было слишком жутко.

Вечером, когда Клим уходил к себе, на пороге Нининой комнаты вырастала свекровь:

— Я должна вам кое-что рассказать о господине Рогове. Юлия Спиридоновна выяснила, что он вырос в очень нездоровой атмосфере: его мать была ужасной мерзавкой. Думаете, от чего она умерла? От аборта. Связалась с гвардейским поручиком, забеременела и попыталась скрыть это от мужа. Надеюсь, вы понимаете, как это сказалось на нравственности ее сына? Был бы жив ваш отец, он бы выдрал вас аршином!

Сплетни и косые взгляды доводили Софью Карловну до слез. Она не могла простить Нине семейного бесчестья.

— Вы же клялись, что никогда не забудете Володю! Вы обещали, что хотя бы попытаетесь стать порядочной женщиной!

— Вот уж этого я вам не обещала! — запальчиво отзывалась Нина. Ей казалось, что свекровь ненавидит Клима только потому, что он мог лишить ее источника дохода.

— Что вы нашли в этом Рогове?! — заламывала руки Софья Карловна.

Нина нашла в нем себя. Прежде она была человеческим эскизом, скомканным Господом черновиком, в котором не удалось воплотить задуманное. А сейчас в ней появилась игра света и тени, перспектива и смысл.

Они с Климом не были идеальной парой: он хотел, чтобы Нина больше доверяла ему и меньше думала о деньгах и статусе. Клима ранили ее сомнения в том, что он сможет сделать ее счастливой. А она невольно искала и не находила в нем достоинства своих прежних мужчин: изысканный аристократизм Володи и деловую хватку Матвея Львовича.

Но все это перекрывалось исступленной страстью и жадной потребностью друг в друге: Нине казалось, что если у нее отнимут ее новую любовь, она тут же погибнет.

3

Надежда появилась, откуда ее не ждали. Фурия Скипидаровна подлетела к Нине с листовкой, на которой фиолетовым по серому было написано: «Владельцам винных погребов надлежит немедленно сдать имеющуюся у них спиртосодержащую продукцию в собственность советских органов». Ниже говорилось о том, что большевики не позволят буржуазии тайком торговать вином и спаивать население. Самым крупным шрифтом была набрана угроза отправить ослушников под арест.

— А мы здесь при чем? — удивилась Нина.

— У нас в подвале целый склад вина! — запричитала Фурия Скипидаровна.

Старая графиня подтвердила: в четырнадцатом году, когда вышел указ о запрете на спиртное, она действительно велела замуровать винный погреб.

— Это мне княгиня Анна Евгеньевна присоветовала: они тоже заложили свой подвал кирпичами. Я уж и забыла про наши вина.

Когда графиня и Фурия Скипидаровна отправились в церковь, Нина повела Клима и Жору в подвал. Светила им фонарем, пока они ломали кирпичную кладку. Грохот стоял такой, что казалось, рушится все здание. Наконец стена поддалась, и кирпичи повалились на цементный пол.

На покрытых пылью стеллажах стояли ряды бутылок. Огонек фонаря множился на матово поблескивающих стеклянных боках.

— Вот это да! — присвистнул Жора. — Братцы, мы достойно переживем эту зиму!

Дрожа от холода и нетерпения, Нина читала этикетки: шампанское от Moét & Chandon, от G.H. Mumm, от Louis Roederer…

За вино можно было сесть в тюрьму (в которой наверняка не предусмотрено ни отопления, ни еды), но на вино можно было обменять все блага большевистского мира.

Клим обнял Нину:

— Действительно — живем! Жорка, сейчас отправимся на базар совершать сделку века. Там нас наверняка примут с распростертыми объятиями.

Нина смотрела на него встревоженно-счастливым взглядом: только бы все обошлось! Совсем недавно они были законопослушными гражданами, а теперь собирались совершить преступление, и никто при этом не совестился.

Вечером Клим и Жора вернулись с двумя корзинами добычи. Нина не верила своим глазам: копченая колбаса, апельсины, шоколад…

— Вы с ума сошли! Красиво жить не запретишь.

— Зачем нам жить некрасиво? — веселился Клим. — А графине с Фурией скажем, что я продал душу дьяволу и разжился деньгами.

Софья Карловна долго ворчала, что это возмутительно — устраивать пиршество, когда многие люди по-настоящему голодают. Но Клим соблазнил ее рюмочкой ликера.

— Боже мой, — воскликнула графиня, — я помню эту бутылку! Настоящий монастырский бенедиктин: я привезла его из Нормандии. Видите, на этикетке «D.O.M.»? Это значит Deo Optimo Maximo — «Господу, благому и великому». Такой напиток на коленях надо пить, а вы его стаканами лакаете!

Но вскоре и она порозовела и раздобрилась.

— Пейте, милая, — говорила она, подливая Елене красного вина. — Забудьте свои старообрядческие предрассудки! Бургундское, конечно, полагается пить с сыром «Эпуас», но что ж делать, если его нет? Пейте, потому что вам больше никогда не доведется попробовать вино, которое так любили д’Артаньян с Арамисом.

4

Доктор Саблин не участвовал в забастовке. Каждый день он шел в Мартыновскую больницу, надевал халат и — когда при электричестве, когда при свете керосинок — делал операции.

Октябрьский переворот совершенно выбил его из колеи. Все, что раньше считалось правильным, оказалось контрреволюционным: быть богатым — плохо, защищать страну — глупо, грабить — полезно для блага народа. Врагов государства вычисляли по фетровым шляпам и чистым ногтям.