Аргентинец - Эльвира Барякина

— Да что вы брешете?! Ленин давно в Германию уплыл, немцы за ним крейсер прислали.

— А наша булочная открыта? Или опять хлеба не будет?

— Самое ужасное — этих большевиков никто не выбирал. По какому праву они узурпировали власть?

Чем ближе к Благовещенской, тем чаще попадались солдаты. Напротив Дворянского собрания горел костер, в кругу гогочущих, притоптывающих от холода матросов плясала пьяная девка.

— Цыпленок жареный, цыпленок пареный пошел на речку погулять, — вопила она, по-цыгански потрясая грудями.

Жора попятился, наткнулся на безногого инвалида.

— У, буржуенок! — замахнулся тот костылем.

На Благовещенской гремел митинг. Лес штыков — будто вся площадь ощетинилась стальными иглами.

Бородатый мужик в грязной поддевке влез на постамент памятника Александру Второму:

— Скоро в России не будет ни одного неграмотного! Мы проведем электричество даже в самые глухие деревни. Не только Европа, но и Америка будут завидовать нам!

— Ура-а-а! — стонала толпа, осипшая, но довольная. Рожи хамские, пьяные, бессмысленные.

На мостовой валялись втоптанные в грязь листовки: «Вся власть Советам!», «Бей жидов!», «Да здравствует Учредительное собрание!»

Жора хотел пробраться к семинарии, но там стоял кордон красногвардейцев.

— Проваливай, щенок!

В распахнутых окнах верхних этажей торчали пулеметы. Изредка показывались фуражки юнкеров.

Снова пошел снег.

— Купин, ты?

Жора оглянулся. К нему подбежал Коля Рукавицын, одноклассник.

— Надо в Думу идти! — горячо зашептал он. — Они там забаррикадировались.

— Кто «они»? — не понял Жора.

— Наши!

2

Нарядное здание городской Думы никто не охранял. Жора потянул на себя высокую дверь, та со скрипом поддалась. В сумрачном вестибюле перед большой мраморной лестницей была навалена гора конторской мебели. Жора задел ногой рассыпанные по полу патроны — они покатились в разные стороны.

— Кто такие? — крикнул мальчишеский голос. Из-за баррикады показался красноухий паренек лет пятнадцати, с отломанной от стула ножкой вместо дубины.

Жора не знал, как представиться.

— Свои! — сказал он, и караульный сразу ему поверил.

Его звали Саней, он учился во Владимирском реальном училище.

— Я тут с утра сижу. Вот свисток дали, велели свистеть, если что.

Жора растерянно смотрел на дурацкую баррикаду, на висевший на ботиночном шнурке свисток. Холодок потек по спине — так бездарно, бессильно было организовано сопротивление!

— А где все?

— Наверху: создают Комитет защиты Родины и революции. Вы сходите послушайте.

Жора с Рукавицыным перебрались через баррикаду, поднялись по лестнице. У распахнутых дверей зала заседаний толпились бледные чиновники. Гудели голоса, кто-то шнырял взад-вперед. Под огромной, во всю стену, картиной «Воззвание Минина к нижегородцам» сидели комитетчики — толстобрюхие, в галстуках и пенсне… Как они будут бороться с вооруженными солдатами?

Между Рукавицыным и Жорой протиснулся взъерошенный директор гимназии:

— Очень хорошо, господа, что вы пришли исполнить свой гражданский долг. Все живые силы города нынче здесь.

Они переглянулись: раньше директор их только оболтусами ругал.

Жора попытался сосчитать собравшихся: сто человек, не больше. А за высокими окнами на площади ревела многотысячная толпа.

По лестнице гремя шпорами взбежал офицер. Лицо его было мокро то ли от растаявшего снега, то ли от испарины. Перед ним расступились.

— Большевики арестовали начальника гарнизона Змиева! Он передал на волю обращение к жителям, его надо срочно отпечатать и распространить.

Повисла тяжелая пауза, но вскоре директор гимназии уже диктовал обращение смертельно бледным машинисткам:

— «Петроград занят правительственными войсками, большевистские солдаты бегут. Московский Кремль также полностью очищен. Нижегородская губерния объявляется на военном положении. Я призываю граждан не поддаваться панике и провокациям и надлежащим образом исполнять все распоряжения законной власти».

Лица сразу повеселели, поднялся шум, суета; офицеру принесли горячего чаю.

— Вы ведь, верно, не завтракали.

— Нам нужны добровольцы, чтобы отнести текст в типографии! — поднявшись на носки, закричал директор.

Рукавицын толкнул Жору в бок:

— Давай мы!

— Мне сестру надо разыскать… — начал Жора, но тут же спохватился: личное потом.

Колю Рукавицына направили в типографию газеты «Волгарь», а Жору — в «Нижегородский листок». Он помчался по Большой Покровской, сжимая в кармане заветную бумагу. Но в редакцию его не пустили: матрос в распахнутом на груди бушлате преградил ему путь:

— Вали отседа!

— Вы не имеете права меня задерживать! — громко крикнул Жора. — Где ваш мандат?

Тот похлопал по деревянной кобуре, висевшей у него на поясе:

— Вот мой мандат. Хошь, в лоб двину?

На занесенной снегом улице лежала мертвая кошка, только что пристреленная. Рядом, виляя задом, прогуливалась ворона. Перья на ее хвосте при каждом шаге меняли цвет: отливали то сизым, то черным. Лапы оставляли темные звездочки-следы.

Жора в растерянности стоял у дороги. Куда идти? Назад в Думу? Или искать другую типографию? На него чуть не наткнулся доктор Саблин — он шел без шапки, без трости, прижимая к окровавленному лицу носовой платок.

— Что с вами, Варфоломей Иванович? — охнул Жора.

Доктор остановился, глаза его смотрели дико:

— Средь бела дня грабили женщину — представляете? Трое солдат! Я вступился… — Доктор не договорил и махнул рукой. — Вы как?

Жора рассказал о том, что творится в Думе, о наглеце матросе, который не пустил его в «Нижегородский листок».

— Варфоломей Иванович, что мне делать? Нина пропала…

Доктор положил ему ладонь на плечо:

— Нина Васильевна у нас, не беспокойся.

— Слава богу! Вы сейчас домой? Велите ей, чтобы она никуда без меня не уходила. Я только добегу до Думы, потом к Елене Багровой зайду — надо выяснить, как она… А потом сразу к вам. Обещайте, что не пустите Нину одну!

— Она не одна, она с Роговым. Клим, представьте себе, решил остаться с ней.

Жора не знал, что и думать. Он бы обрадовался за сестру, но смятенные мысли разбегались. За одно утро мир стал с ног на голову.

3

Елена налила Жоре тарелку щей, пододвинула соусник с густой, как повидло, сметаной:

— Ты ешь, ешь… — Села за стол, подперев щеку ладонью. — У никониан монахи нарасхват: все перепугались, зовут к себе на молебны. К соседям Казанскую Божью Матерь приносили, но служили плохо, скороговоркой: за день пятнадцать домов обошли.