Чистые струи - Виктор Пожидаев

Было раннее утро, и все было еще впереди. Надюха изредка выдергивала из ямы шустрых гольянчиков и тогда быстро поглядывала на Петю — видит ли? «Дуракам везет!» — кричал Петя, если видел. Надюха грозила ему кулаком и вновь завороженно смотрела на пробковый поплавок.

Петя еще не успел засыпать в жар картофель, еще и жару-то не было, как на полянку, продираясь сквозь ивовый кустарник, устремилась чуточку помятая новая машина. Она бесшабашно подползла к самому костру и, рявкнув мотором, стихла. «Пьяные!» — тревожась, определил Петя.

Их было четверо, незнакомых и, совершенно очевидно, не излученских мужчин.

— О! Тут и бабы! — вместо приветствия восторженно изумился первый же, вывалившийся из машины, беззастенчивый незнакомец, произведший на Петю отталкивающее впечатление и своим неряшливым костюмом.

— Тогда здесь и гульнем! — послышался из кабины хрипловатый голос.

Они притащили к костру какое-то барахло, сумки и, не обращая на Петю никакого внимания, стали взбивать пламя, сунули в него их с Надюхой заветное бревнышко-скамеечку.

— Баб — сюда, холопов — на конюшню! — вроде и пошутил, вроде и всерьез предложил кто-то. И все они посмотрели на сматывающую удочку Надюху.

— Эй! Девочка! Иди сюда! Пить будем, гулять бу…

Петя секундой раньше понял, что совесть его в мизерной доле миллиметра от того, что будет потом мучить всю жизнь. Он ринулся на них сквозь сжавший сердце страх, сквозь звон оглушающей мысли о том, что это, может быть, конец. Заметил только, что они отпрянули, словно повеяло ветром, почернели головешками старого кострища. Да и все вот так же почернело вокруг, предвещая будто страшной силы ураган с ливнем и снегом. Это, рожденное его же внутренним состоянием, видение Петя запомнил отчетливо и навсегда.

Ломаясь и корчась от встречных ударов, Петя видел Надюху. Она не кричала, не бегала вокруг, как сделала бы на ее месте любая другая женщина. Пете почему-то показалось, что она деловито хлопочет у костра, подталкивая под чайник пылающие сучья.

Потом был страшный визг — Надюха сунула головню, кажется, прямо в лицо тому самому, что поразился наличию на природе прекрасного пола.

— Ублюдки! Подонки! — раздувая ноздри, говорила она в спины им, макающим в реку обожженного товарища.

По тому, как они, оглядываясь, смотрели на нее, Петя понял, что самое страшное впереди… И, не дожидаясь этого страшного, с поразившим его самого диким криком врезался в заслон из этих спин. И бил их, бил кулаками, ногами, не испытывая ничего, кроме ненависти.

Потом они с Надюхой пытались вспомнить, как все было дальше, но ничего не получалось. Память рисовала только ревущую в кустарнике машину и валявшиеся бутылки на опустевшей полянке.

Они и потом приезжали сюда, но Петя не ощущал уже той внутренней раскованности, которая посещала его здесь раньше.

…Воспоминание пришло сегодня, скорее всего, неожиданно. Но разве можно утверждать, что пришло оно неожиданно, если и сейчас, раздваиваясь и волнуясь, Петя понимал, что телеграмма стала ему почему-то дороже торопливой записки…

— Ты, Петро, — сказал облаченный уже в простенькие брюки и рубашку, застегивающий большую клеенчатую сумку, Слава, — похоже, куда-то намыливаешься, а? Брось, пойдем с нами!

И Петя вдруг согласился, полез в чемодан за плавками. Странное облегчение почувствовал он, выходя с товарищами из комнаты.

10

Пляж был уже рядом — за виадуками. На берегу, почти сплошь покрытом людской массой со всеми ее принадлежностями, царил сонливый покой. Жара убила в людях резвость, и те, что заходили в воду, вели себя умиротворенно и кротко. По выцветшей голубой глади воды еле заметно двигались общественные лодки, выдаваемые отдыхающим по предъявлению паспорта.

Они уже шли по деревянному настилу виадука, когда за близким поворотом зазвучал сиплый голос приближающейся электрички. И вот показалась ее тупая, в красных полосках мордочка.

Петя забыл все переживания сегодняшнего дня. Он, как-то странно поглядев на товарищей, словно против воли влекла его куда-то неведомая сила, метнулся к спуску и загремел окованными уголком ступеньками.

В вагоне он не усидел, вернулся в тамбур и то зажигал, то тушил горькие сигареты. Поезд шел слишком быстро. Нет, слишком медленно… Сзади загородили солнце. Он обернулся и только теперь вспомнил, что не взял билета.

— Пожалуйста, не ругайтесь… — начал он выворачивать карманы. — Пожалуйста… Я ведь забыл, совсем забыл. Это так быстро…

Он протянул деньги, не догадываясь в волнении, что это слишком много — все, что попали под руку. Контролеры посмотрели друг на друга, отвернулись и пошли в вагон. Петя держал деньги в опущенной руке и сквозь ясное стекло двери долго провожал их смущенным взглядом.

…Еще было слишком рано. Петя изучал морской вокзал, стараясь внушить себе хотя бы подобие спокойствия. Он ходил по огромным полупустым залам, останавливаясь перед витринами и вывесками, всматривался, вчитывался, оглядывался и видел отчетливо только большие электрические часы, подгонявшие стрелку от девятки к десятке. Потом внезапно наткнулся на расписание пассажирских поездов. И показалось, что «Благовещенск — Владивосток» было написано крупнее, чем все остальное. Дошло вдруг, что этот неспешный поезд уже принял в шестой вагон Надюху и изо всех сил старается доставить ее сюда точно по расписанию. Сюда, где он ждет сейчас совсем другую, зная об этом поезде и о его стремлении.

Петя почувствовал совсем уж детский стыд, почувствовал себя шкодливым ребенком, задумавшим по-настоящему грязное дельце. Он вышел на свежий воздух, на солнце…

Лена пришла в половине седьмого, когда он уже немного освободился от тяжелого чувства и был в состоянии спокойной грусти, поняв, что напрасно разжигал в себе страсти — свидание просто-напросто не состоится.

— Здравствуй! — сказала она шепотом, сдерживая учащенное дыхание. И прильнула к плечу, легко и отчаянно, обрушив на него принесенное с собой жгучее и расслабившее почти до полной потери сил излучение. Он слегка обнял ее — больше для того, чтобы стоять тверже самому… Их молчание длилось бесконечно долго, может быть, целую минуту. И за это время у Пети не появилось ни одной мысли, ни одного желания, кроме того, чтобы все это так и продолжалось, не прекращалось, — и больше ничего не надо.

— Пойдем в кино! — робко взглянула она ему в лицо и снова приникла лбом к плечу, словно стесняясь или даже немного боясь его. И потом, когда они торопились к кинотеатру, она то отстранялась, чтобы вот так же робко поймать его взгляд, то легко прижималась мягким плечом и опускала голову.

Не видели они никакого кино. В большом темном зале, под музыку, под какие-то громкие слова, они ласкали друг другу пальцы, спрашивали пальцами, пальцами отвечали, пытались даже что-то рассказывать. И эти пальцы — его и ее — полюбили друг друга, трепетали, боясь предстоящего расставания, сговариваясь ни за что не расставаться, и замирали, будто прислушиваясь к тем, от кого они полностью зависели. А те, от кого они полностью зависели, завидовали им до зеленой тоски в сердце. И эта зависть переходила порой всякие границы, потому что причиняла настоящую физическую боль ослабевшим от любви и тревоги пальцам.

— Проводи меня до трамвая… — попросила Лена на выходе из кинотеатра. Еще было совсем светло, еще и солнце полоскалось в голубизне — довольно далеко от берега.

Петя кивнул, внутренне сжавшись и умирая.

— Ты не жалей ни о чем, ладно? — прятала она лоб в полюбившееся почему-то плечо. Он не пустил ее на первый трамвай. Просто легонько придержал за локоть.

— Больше нам ничего не надо, правда?..

Он кивал, пытаясь представить, как проживет сегодняшний вечер, сегодняшнюю ночь. Он чувствовал, что о чем-то ее спрашивать, что-то самому говорить ей — это губить все то, что они оба получили.

— У тебя красивая жена?.. — спросила она вдруг, теперь уже не поднимая глаз. Но как-то сразу спохватилась, быстро-быстро замотала опущенной головой: — Нет, нет! Молчи… Я больше не буду, правда! Проводи меня лучше до другой остановки… Проводишь?

Ранняя ночь застала их на скамеечке городского пляжа. Теперь, с наступившей темнотой, Лена как будто стала чуть увереннее. Они сидели рядом, и она уже не пряталась от него.

— Петя! — сказала она до боли ласковым голосом. — Петя! Уедешь далеко-далеко… И я тебя больше не увижу. Я знаю, так уже было…

Петя не шелохнулся. Ему показалось, что волны с злобным шепотком тянутся к их ногам.

— И теперь Зина… Она хорошая, ты не думай… Просто боится за меня. Она — моя сестра. Боится, что все может повториться.

Волны становились все сильнее и злобнее.

— Теперь она уже догадалась, где я. Но ведь это ничего? Я скажу, что ты уехал, правда?..

Он слабо привлек ее к себе, ощущая и пустоту, и горечь. И удивился нежности и послушности, с какой она тут же обняла его за шею. Но что-то, спрятавшееся в нем, незаметное, но жестокое не позволило ему поддаться первому энергичному движению души. Он только ласково гладил ее по голове и прижимал к занывшей груди, словно пытался спрятать ее от коварных и беспощадных ночных волн.