Чистые струи - Виктор Пожидаев

— Я сто раз его прочитала…

Они сидели за светлым, гладким столиком летнего кафе и были похожи на потерявших в страшном лесу и совершенно случайно нашедших друг друга детей. И Петя, самым таинственным образом освободившийся от того, что появилось в его душе с письмом Надюхи, просто и складно рассказывал ей сейчас про счастливую встречу в поезде, про краевую библиотеку, профессора Одинцова и свою толстую тетрадь в коленкоровой обложке. На лице жены было написано все. И смущение, и раскаяние, и доверчивая нежность… То, что пережил он в эти дни, казалось уже далеким и неестественным.

— Помнишь, когда тебя убивали?.. — спросила она. посмотрев на него пристально.

Он понял, что это когда — там, на полянке. Но он никогда не думал, что там его убивали…

— Я об этом думала в поезде. Хорошо, что я тогда забыла про топор…

Это откровение разволновало его — и ужаснуло, и полоснуло по сердцу щемящей радостью.

— Мне ехать домой? — спросила она ближе к вечеру, когда они сидели на скамеечке у моря. На той самой скамеечке… Что-то самостоятельное, не зависящее от Пети, привело его сюда. Привело, но не смогло смутить, потому что он понимал: просто это продолжение вчерашнего.

— Мы вместе поедем!

— Но ведь…

— Вместе!

Она прижалась к нему, спрятав в плечо лицо.

— А хочешь — поедем на дачу?! Поедем, а?

Она согласилась, не спрашивая, что это за дача и какое Петя имеет к ней отношение. Петя едва-едва отметил это про себя и не удивился, понимая, что оба они имеют теперь право на безграничное доверие друг к другу.

Солнце уже садилось, когда они подошли к этому неказистому домику. На участке никого не было. Они в нерешительности остановились перед старенькой калиткой. Потом услышали голоса: Слава и Костя спорили.

— Можно к татарам? — открывая дверь, негромко, но весело спросил Петя.

Они смутились, от Пети это не ускользнуло, но только на секунду. В следующую секунду Костя уже сгребал со стола чертежи.

— Ну, ребята, это же несерьезно! — с огорчением произнес расставляющий стулья Слава. — Сколько же можно ждать…

Петя еще раз понял всю прелесть хорошего воспитания. И еще он понял, что Надюха произвела на друзей очень приятное впечатление.

Потом они смотрели, как Костя крадется вдоль грядки.

— Пиль! — закричал Слава.

Надюха долго и весело смеялась. Она пробовала вместе с ними кислое зеленое вино, но не могла удержаться, отставляла стакан и смеялась еще заразительней: видимо, прыжок Кости ее просто потряс.

— А мы сегодня ночуем на даче! — сообщил вдруг Слава.

— Здесь? — Надюха искала глазами то, на что можно было бы прилечь.

— Кочевники! Привычка… — словно оправдывался Костя. — Это уж вы, оседлые, томитесь в душной комнате!

Петя не знал, что делать с переполнявшей его благодарностью.

14

«Жить хорошо! Жить хорошо!»

Может быть, это те же самые стальные круглые колеса, что мчали Петю в дом отдыха и обещали ему не постигнутые еще им радости. А может, они уже тогда знали, что повезут его назад с Надюхой, что он будет лежать на верхней полке и смотреть, смотреть на счастливое лицо спокойно спящей жены?

«Жить хорошо!.. Хорошо, хорошо, хорошо…»— уже издалека, все глуше, все тише.

— Еще бы! — ударил в затылок голос Лескова. — Просвежился!

Петя пытался повернуться к нему, но почему-то не мог, а когда, отчаянно рванувшись всем телом, все же повернулся, Лескова перед глазами не оказалось.

— Так, значит, хорошо, что меня не было за столом? — Он стоял за спиной. Вплотную. — А как же! Рыцарь! Чувствительный! Да не крутись ты… Меня не было! Да уж, конечно, я бы эту арию исполнил по-другому. С большим успехом, дорогой Петя. От меня бы она прощальным вздохом не отделалась.

— И… ты бы смог…

— О, дорогой! Не все же такие ослы.

— Подлец…

— Ну ты, конечно, святой! Какого же тогда черта поперся в кабак? Ах да! Тебе просто захотелось жареных кальмарчиков. Иных намерений у тебя и в помине не было… Ты ведь такой светленький! Это я черный, а ты светленький.

— Что тебе нужно?

— Мне просто противно смотреть на твое счастливое лицо. Сияющее лицо плотника четвертого разряда.

— Значит, ты завидуешь…

— Я?! Ты сказал — я завидую? Видит бог — хотел пощадить твое больное самолюбие… Тебе так и не пришло в голову — по ком она сходила с ума? Какая эффектная поза! Вероятно, она означает острый приступ ревности…

— Брешет… Брешет! — пронесся где-то в темной глубине мозга взволнованный шепот Феди Лыкова. — Он всегда брешет…

— Мальчик Федя! Во времена оны…

— И «во времена оны» он был брехуном. Что, не правда? Я ведь все-е-е про тебя знаю! Ты и детей хотел у Пети отнять. Вон ведь как ловко все придумал! Кабаки, шуры-муры. Не вышло, вот и бесишься теперь! В душу захотел человеку плюнуть? Петь, да ты посмотри: может по нему кто-нибудь тосковать?!

Тут Петя и впрямь увидел Лескова — желтого как смерть, страшного и противного. Лесков ухмыльнулся.

— Ну, ничего! Ничего… Будут у тебя еще сладкие минуты — обещаю! — И исчез, как сквозь землю провалился.

— Записка! — зашептал откуда-то Федя. — Он украл записку…

…Мягко покачивался вагон. Петя лежал с открытыми глазами, чувствуя слабость и разлаженность души. Записка? Вот она, в бумажнике. Петя вынул ее вместе с Надюхиной телеграммой и лотерейками. Прочитал и, сжав ее до боли в кулаке, уставился прозрачным взглядом в ставший бесконечно далеким потолок.

«Зачем ты гладишь мои пальцы?..»

«Ты ведь тоже мои гладишь…»

«Правда… А я и не заметила!»

«Видишь… И я не заметил. Мы же так разговариваем… Что я сейчас сказал?»

«…Повтори!»

«Ну, вот, следи внимательнее…»

«Не надо…»

«Тебе неприятно?»

«Не надо!..»

«…Нет, я не обиделся… Но почему?»

«Я не скажу. Может быть, ты сам поймешь…»

«Нет, не понимаю!»

«Я не хочу! Я не хочу, чтобы ты понял сейчас!»

«Ты… замужем?»

«Нет, нет, нет! Ну, пожалуйста, не надо об этом».

«Хорошо, я буду просто гладить твои пальцы».

«Помнишь, Зина сказала, что у тебя счастливая жена?..»

«Помню…»

«Это правда?»

…Вот и рассвет. В город, где это было, он пришел чуточку раньше.

Надюха по-детски светло улыбалась видениям ласковых снов. Петя смотрел на нее долго и пристально, потом решительно потянул на себя длинную, во все окно форточку, сунул в плотный воздух руку и, помедлив, разжал кулак.

«…Я не буду тосковать по тебе, правда?..»

Мои светлый мальчик

Близился вечер. Было собрано и уложено почти все. Я сидел в кресле и, тупо уставившись на раздутый рюкзак, старался вспомнить: что же я забыл однажды, вот так же собираясь на рыбалку?

Звонок оборвал мои мелкие мучения. В прихожую вкатился шеф. От него пахло весной, он был празднично настроен и держал под мышкой сверток.

Он понимающе оглядел рюкзак, чехлы со спиннингами, тючки с палаткой, спальником и лодкой.

— Колю моего возьмешь? — спросил шеф, усаживаясь в кресло.

Я промолчал.

— На тебя вся надежда… — Шеф не глядел на меня — изучал телепрограмму. Секунда — и он метнулся к телевизору. — Футбол, старик! Давай столик сюда. — И снова плюхнулся в кресло, великодушно позволяя мне заняться селедкой, картошкой и прочими простейшими украшениями предстоящей беседы.

На кухне я отрабатывал варианты отказа.

Коля. Мальчик двенадцати лет. Ходит в школу. Стоп! Каникулы еще не скоро. Я еду среди недели: завтра четверг! Ждать не могу.

Дальше. Коля — мальчик, малыш. Ему нужна забота. Ночи сейчас холодные, я бы сказал — очень холодные. Спальник у меня одноместный. Второй взять не могу — некуда. А промочит ноги? Температура? Мотоцикл без коляски. До города больного его не довезешь…

Дальше. Дороги еще не просохли, езда по ним — одно мучение. Даже без пассажира. Столько груза! Не дай бог кувыркнемся.

— Го-о-ол! — взревел за стенкой тонким голосом шеф. Он ликовал и не думал сейчас о своем Коле, который, вполне возможно, скоро станет инвалидом.

Я чистил картошку, окунал в уксус селедку и продолжал отрабатывать варианты, которых было совсем мало. Я отрабатывал их вглубь. Нужно было не только отказать, что само по себе для меня сейчас не очень просто, но отказать так, чтобы шеф был бы еще и благодарен мне за спасение жизни его драгоценного ребенка.

Чего греха таить, если бы о таком одолжении просил не мой шеф, а кто-нибудь из друзей, я бы сказал просто:

— Сдурел, старик?!

Укрывая селедку луком, я подумал, что вот они, капли рабства, оставшиеся в наших душах с времен крепостного права! Минуту спустя, когда картошка, селедка и прочие украшения предстоящей беседы были уже на журнальном столике, шеф после окончания футбольного матча выключил телевизор, подвинул к столику кресло и сразу же спросил, что я думаю о совместной рыбалке с Колей, я как можно непринужденней ответил: