Небесные ключи - Дара Богинска

— нет.

Мир в агонии. Мы были там, когда его сотрясла первая предсмертная судорога. Йорф. Что в Йорфе? Надо вспомнить.

Неужели Джо думает, что это можно исправить? Он может что-то сделать? Нет, невозможно.

Может, шорцы знают? Я смогу поговорить с южными малефиками. Смогу попросить их протекции. Примут ли они меня после всего, что я сделала на войне?

Да брось, Волчишка. Где угодно будет лучше, чем здесь. Ан-Шу — прекрасное место, давшее мне надежду, но Ан-Шу — все еще Бринмор. С его законами, где я — преступница. Но стоит пересечь границу, замазать лицо белилами, и…

В Сантацио легко потеряться. За мной будет присматривать калека. Один тёмный переулок — и он меня никогда не найдет.

Главное — попасть туда.

Я буду скучать по Миндалю. Нужно будет взять с собой его ошейник.

— Когда отправляемся?

И вот, начало казаться, что вся её жизнь — это один длинный тракт с разномастными тавернами в стороне от дороги. Волка кормят ноги, вспомнила Чонса, но её всю жизнь кормили ключники и свои собственные способности. Год пролетал за годом, взрослели слуги, приносившие им одни и те же заказы, менялись только сезоны и сила головной боли. Сейчас она стала почти невыносимой. Узнав об опасности дремы, Чонса решила больше не рисковать, тем более что под ударом могли оказаться невинные. Один из них, закутанный в пеленки и шкурку ягненка, визжал половину пути так, что малефика перестала умиленно улыбаться этому и начала скулить, стоило ему снова заорать.

Самсон сделал им королевский подарок: пожаловал одежду, лошадей и крытую повозку, в которой путешественникам пришлось соседствовать с молодой овечкой и козой. Нанна уверенно правила. Лошади были странные, низкорослые, мускулистые, похожие на мулов, головастые и одной масти, рыжеватой, лохматой и с черной короткой гривой. Эти бестии не слушались никого, кроме Нанны и, удивительно, но — Джо. Он ехал отдельно. Ни дороги, ни чего-то похожего на неё не было, поэтому Чонса разрывалась между двумя чувствами: завидовала ему и опасалась того, что шорка понятия не имеет, куда их везет. Разве можно разобраться? Вокруг — долина, буро-зеленая трава, осколки сизых камней там и тут, на них кибитку подбрасывало до стука зубов и нового залпа воя младенца. Название этому месту дали еще кочевники — Даргаав. Нанна сказала, что это значит «Привратник». Удивительно, как много языков, включая мертвые, она знала. Особенно учитывая, что Нанна не умела чисто говорить на бринморском.

Чем дальше был Ан-Шу, тем больше это местечко в горах казалось сказочным, а произошедшее там — не более, чем сном. Зато ошметки письма были реальными, их мозаика лежала в чудом сохранившейся во всех странствиях шкатулке. Её край был изгрызен. Чонса провела по зазубринам от щенячьих зубов пальцами и поняла: скучает по Миндалю. Она попросила Лилибет присматривать за щенком, и та кивала со слезами на глазах. Когда они уезжали, Миндаль рвался из её рук и плакал. Малефика пообещала себе вернуться, а до тех пор обмотала вокруг узкого запястья тканый ошейник с хитрым узором.

Изо дня в день: блеяние козочки, лезущая в лицо мордой овца, конская вонь, бурая трава, детский плач, скачка по камням, свист стрел — Джо преуспел в тренировках и они каждый день ели жесткое заячье мясо — чавканье, дорога, скрип колес.

Вид изменился всего пару раз.

Первый — когда заболела мать младенца-малефика, резко и сильно. Чонса осмотрела её, но ничего не могла сделать, только усыпила прикосновением к виску. Нанна сварила несколько микстур, большая часть которых так или иначе была похожа на хул гил, и несла лишь забвение. Если бы не козочка, младенец бы умер от голода.

Когда аншурка пришла в себя, первое, что она сделала — попыталась свернуть шею своему дитя. Чонса чудом смогла вырвать ребенка из её рук. Убить младенца не вышло, и тогда мать выхватила из-за пояса возницы нож и тыкала лезвием себе в горло, пока не упала бездыханной. Нанна не успела помочь — останавливала разбушевавшихся от крика коней. Чонса прижимала ребенка, зачем-то закрывала ему ладонью лицо. Джо запрыгнул в обоз уже когда овечья шкура была запачкана красным.

Они похоронили её, вырыв неглубокую яму и заложив тело камнями. Джолант, присев у могилы на колено, читал молитву. Чонса прижимала ребенка к груди, где в черные кольца свивалась горечь. Она подумала, что проклята, и вовсе не из-за своего дара, это наказание было другого рода: спасать, обнимать и давать имена чужим детям, будучи лишенной радости делать это со своей безобразно визжащей кровью и плотью.

Этого, шестипалого, она бы назвала как-нибудь ласково, мягко. Например, Лазло. Хорошее имя. Хороший человек.

— Это чёрное безумие, верно? — тихо спросил Джо, — Это младенец… младенец сделал это?

Чонса не хотела думать над этим. И не хотела, но заглянула в черноту глаз Колючки. В них она прочитала дальнейшую судьбу этого шестипалого детеныша, что ждала его в протянутых мужских руках. Хруст шеи, вроде утреннего, когда стрела не убила зайца, и Джо быстрым движением избавил зверя от страданий.

Она недолго думала. Подала ему ребенка, но его перехватила Нанна. Горная ведьма зло зашипела, перекрывая плач:

— Проклятые брины! Жидкая, белая, слабая кровь! Трусы!

Болтливая Анна с тех пор стала молчаливой, будто чужой. Она и днем и ночью не выпускала дитя, которое называла, мурлыкая песни своего народа, Хушем. Чонса часто слышала это слово на войне, и значило оно «Ярость». Странное имя для ребенка.

Второй раз вид разбавило яркое голубое сияние — на горизонте показалось море.

— Приехали, — процедила Анна. Их ждали.

Чайки и ласточки. Рыбацкая лодка с парусом, скорее даже маленький кораблик (малефика не слишком разбиралась в судоходстве).

Море, такое синее, такое огромное, что у Чонсы заслезились глаза. И мужчина в широкой шорской одежде, что радостно раскинул руки, едва завидев их обоз. Девушка вгляделась в незнакомца: молодое, бледное, худое и длинное лицо с огромными серыми глазами. Русые кудрявые волосы тяжело шевелились от налетающего на берег бриза.

— Гвидо! — Чонса слышала это имя в пьянящем тепле «Елового грога». Джолант улыбался, вспоминая его.

«Его звали Гвидо. Нам было весело вместе.