Небесные ключи - Дара Богинска

не видели тварей?

Может, ей все приснилось?

Дьявольские химеры в Ан-Шу не появлялись. Со дня конца года к тому времени прошел где-то месяц. Больше? Меньше? Она совсем потерялась во времени. Знала только, что не только здесь, но и в Бринморе наступила весна. При этой мысли тоскливо заломило в затылке. Головная боль стала её постоянной спутницей. Чонса предпологала, что виной тому не краски поднебесья, а самое простое, бытовое: удар о камень при прыжке в Танную.

Чонса повернулась на звук. В доме медика кричали, но впервые она не подорвалась на этот шум — женский крик перекрыл звонкий плач, и Чонса улыбнулась. Лилибет тут же рванула с места, чтобы посмотреть на новорожденного.

Всё было бы чудесно, если бы не кошмары. Каждый раз, стоило ей задремать, они выползали из теней и захватывали её рассудок. Только ночные видения берегли в малефике мей веру в то, что всё случилось с ней на самом деле.

Ей снился Йорф. Лидия с красным горлом. Существо, от которого исходили волны такой силы, что даже Чонса не способна была осознать. Мертвый Брок. Плачущий от боли Лукас. Джо без ноги, белый в скудном освещении пещеры, будто при смерти. Кричащее небо. Кровавый дождь и смеющиеся волки, лижущие воздух.

Она решилась рассказать об этом Самсону, но тот лишь дал ей мяты. Шорец сказал:

— Думаю, чревоточина в небе влияет на тебя. Ты не просто девушка с татуировками на лице, — стекла очков ярко блеснули, — Не забывай, что ты — порождение иных сфер. Сейчас они зовут тебя назад.

Чонсе не понравилось, как прозвучали эти слова. Она знала, что «человеком» её назвать можно с натяжкой, шесть пальцев на каждой конечности были тому подтверждением. Но «порождение иных сфер»? По спине прошли мурашки. И начало казаться: Самсон что-то скрывает. Уж слишком складно он говорил, как будто знал, о чем, хотя природа малефиков до сих пор была загадкой. Но, возможно, он знал больше, чем говорил.

Мята не прогоняла ужасы ночи. Легче всего Шестипалой было, когда она спала с Джолантом, но только-только истончившаяся, стена между ними выросла вновь после случившегося в «Еловом гроге». Чонса догадывалась, что виной тому был стыд. Джо напился, поддался порывам… Малефика помнила его шепот, и ей пришлось притвориться спящей, чтобы почвы для сожалений было меньше. Но чувствуя под щекой грудь ключника, Чонса не видела снов. Она проверила эту теорию в первую ночь под крышей Самсона: когда легли отдыхать, пробралась мышью в комнату Колючки и села у его кровати, по-собачьи положив голову на тюфяк. Девушка уснула тут же, глубоко и мирно, а проснулась с одеялом на плечах. Оно пахло Джо. В другое утро малефика проснулась с рукой ключника на макушке. Так и повелось. Джолант ничего не говорил о ночных визитах. Они вообще теперь мало виделись и совсем не говорили.

Спросите Чонсу — это к счастью. Он — неразумный щенок, она — гораздо старше и опаснее. Время, обстоятельства и логика были против любого намека на отношения. Да, верно. Ничего хорошего из этого не вышло бы.

Когда Самсон не был занят с больными, он проводил время с Джо. Тот окреп, ходил по дому с костылями, но редко покидал его стен. Малефика решила, что он боится повтора нападения, причина которого оставалась для неё загадкой. Хотя мало ли поводов — напасть на уставших путников? На одном оружии Джоланта можно было обогатиться. А уж украшения ключников ценились едва ли не больше, чем золото. Кость Мира, кроме общего ореола святости и способности оглушать малефиков, в народе была лекарством от всех болезней, от гонореи до мигрени, от поноса до снятия проклятий. Больше всего Кость была в ходу у беременных богачек, те делали из святых мощей украшения для пояса, чтобы Марвид не посмел тронуть плод под сердцем. Головную боль Кость Мира не лечила, но хоть с этим проверенно помогала.

Возможно, их продал разбойникам старый «друг» Самсона, похожий на лесного жителя мужик, он подавал им напитки и еду, и такое поведение было делом обычным в Бринморе. Когда Шестипалая увязалась с медиком в трактир, чтобы еще раз выпить елового грога, не обнаружила ни кабана, ни его подсвинка. Только глухонемая служанка глянула на неё испуганно и принесла заказ. Странное дело.

Неважно. Всё это неважно.

Чонса сидела на тёплой земле, перекатывалась затылком по каменной кладке приютившего её дома, возилась целый день с цветами, и буквально на днях сама, в одиночестве, без сопровождения, вышла в деревню набрать воды из колодца. Она пялилась на местных больше, чем они на неё. Здесь шорские черты причудливо сплетались с бринморскими: у полукровок были светлые глаза и тёмные волосы, либо напротив, но всегда — смуглая кожа и тонкость черт. Красивое племя. Одеты они были практично, но не бедно — у всех в Ан-Шу были овцы, и когда жители выгоняли стада за деревню, склоны бурлили серо-белым курчавым пологом, в которых прыгали умные пастушьи собаки и звучали мелодичные рожки. Женщины здесь носили украшения из черных пористых камней и речного перламутра. Детей была куча. Много животных, сытых и лоснящихся от заботы. На площади обменивались вещами (кажется, золото здесь не в ходу), и какая-то сердобольная черноглазая старушка в пушистом платке, увидев подранный плащ Чонсы, за просто так отдала ей принесенный на торг товар — чистенькую короткую накидку до середины предплечья из овечьей шерсти. Одежда была теплой и пахла пряжей.

Остальные её немного сторонились, но не тыкали пальцами, не забрасывали помоями, просто смотрели, как на чужачку, и не более.

— Почему так? — по возвращению задала она вопрос Самсону. Тот оторвался от кропотливой работы над вычурным протезом ноги — мерки он уже все снял и теперь требовалось только время. Тот вопросительно поднял тяжелые брови. — Это же всё еще Бринмор, да? В Бринморе не выносят таких как я. Мы — проклятые.

— Ан-Шу живет уединенной общиной, — подумав, объяснил медик, — Властям нет дела до нас. Как и их законам. Мы ничего не можем дать великим державам, кроме овечьей шерсти и горной форели. Ближайшие шахты расположены дальше на востоке, на чужой земле. Паломники из Бринмора не переходят Южные склоны. Шорцам мы не нужны. У нас есть шутка, что когда Шор договаривался о Сантацио, Константин