Будущее глазами одного из самых влиятельных инвесторов в мире. Почему Азия станет доминировать, у России есть хорошие шансы, а Европа и Америка продолжат падение - Джим Роджерс

Когда валютные курсы зафиксированы, стоимость национальной валюты не обязательно адекватно отражает здоровье экономики. Например, после войны дойчемарка была привязана к доллару по курсу 4:1. В то время Германия лежала в руинах. Но потом немцы начали возрождение своей страны: усердно работали, экономили деньги и добились очень высокой производительности. Они стали выпускать красивые и высококачественные автомобили и продавать многие из них за рубеж, основываясь на курсе, установленном в то время, когда страна была разорена. Американцы бросились покупать эти машины, поскольку те были удивительно дешевыми. У Volkswagen, Mercedes и BMW начался подъем, потому что курс дойчемарки был низким.

В течение пятнадцати лет все, что Германия экспортировала в США, продавалось дешевле своей реальной стоимости. Государство имело активное сальдо торгового баланса и привлекало капитал. Все захотели инвестировать в Германию. Немецкие товары были настолько высококачественными, что в итоге в стране осело большое количество резервов в иностранной валюте. То же самое происходило и в Японии, которая продавала в США беспрецедентно большое количество инновационных продуктов.

В обычных условиях курс валют обеих стран пошел бы вверх, а доллар стал бы падать: в США был большой торговый дефицит. Но поскольку стоимость валют не пересматривалась, нагнеталось давление. Мы живем в динамичном, меняющемся мире, и все, что подавляется искусственным путем, имеет тенденцию к резкому взрыву после высвобождения. Несоответствия становились все более и более очевидными, и в итоге произошел взрыв. Когда в начале 1970-х годов Никсон наконец закрыл «золотое окно», курс доллара резко пошел вниз, коренным образом изменив расстановку сил во всем мире.

В 1970-е годы в мире происходили колебания курсов валют относительно друг друга. Если по фунту стерлингов наблюдался бычий рынок, фунт шел вверх. Валюты могли повышаться или понижаться в цене на год, два, три; их стоимость могла изменяться каждый месяц, каждую неделю, каждый день и даже каждый час. Если страна вступала в черную полосу, рынок предпочитал снижать курс валюты постепенно, а не резко ее обваливать, что характерно для периода фиксированных курсов.

Сейчас, даже в условиях плавающих курсов, проблемы с валютой продолжаются, и флуктуации бывают очень значительными, частично потому, что правительства и банки продолжают искусственно поддерживать банкротов. Например, евро в настоящее время находится в кризисе. Даже сейчас есть те, кто мечтает вернуться к золотому стандарту. Это может на некоторое время сработать, но политикам всегда удавалось обходить любые ограничения, поэтому проблемы обязательно возникнут вновь.

В «Приключениях капиталиста» я писал о том, как римское правительство увеличивало количество простого металла в своих монетах на протяжении двух веков существования империи. Когда Нерон в 54 году нашей эры пришел к власти в Риме, римские монеты были либо из чистого серебра, либо из чистого золота. К 268 году нашей эры в серебряных монетах осталось всего 2 % серебра, а золотые монеты просто исчезли, потому что умные римские граждане припрятывали золото. Собственно, это и называется порча монеты. Примерно то же самое сделал Франклин Рузвельт в 1933 году, запретив американцам обменивать доллары на золото. Он конфисковал золотой запас и девальвировал доллар почти наполовину, в то время как цена золота поднялась с 20 до 35 долларов за унцию.

Когда у правительств кончаются деньги, представители власти не перестают их тратить. Что две тысячи лет назад, что сейчас – нет никакой разницы. У политиков нет чувства меры. Если в Риме заканчивалось серебро, а экономика империи ввиду плохого управления сталкивалась с дефицитом торгового баланса, вернуться к старым добрым временам можно было единственным способом – просто делать больше денег. Представьте себе Бена Бернанке в тоге… Порча монеты, запуск печатного станка – это одно и то же, меняется лишь технология. У правительств постоянно заканчиваются деньги, и каждый раз, когда это происходит, бюрократы и политики предлагают все то же решение – делать новые.

В качестве денег раньше использовали золото, серебро, медь, бронзу, морские раковины, слоновую кость, скот – все что угодно. Золото служило деньгами много тысячелетий, а серебро и того чаще. Христос был предан за тридцать сребреников, а не золотых монет. Но любая монетарная система – будь то монеты, бумажные деньги или физические активы, – бессильна перед политиками, которые находят способ ее обойти. Политики всегда придумают, как испортить деньги своей страны.

Единственный выход из такой ситуации, на мой взгляд, состоит в том, чтобы предоставить самим гражданам право решать, что они будут использовать в качестве валюты. Например, если мы с вами заключаем контракт и хотим использовать для расчета морские раковины, то можем пользоваться ими, как и всеми другими. Или сойтись, например, на сахаре. В этом случае рынок сам решает, что считать деньгами. А политики будут здесь бессильны. Если деньги испортятся, люди просто перестанут ими пользоваться. Мир в этом случае будет стоять на более здоровых основаниях.

Однако в нашей стране при оплате счетов мы с вами должны пользоваться только долларами, поэтому непрактично было бы составить контракт на основе серебра: тогда мне пришлось бы выйти на рынок, чтобы купить там серебро, а когда я отдал бы его вам – заплатить с него налог на реализованный прирост капитала. При отсутствии единой денежной системы политиков ожидал бы провал. В 1930-е годы, когда Великобритания находилась в затруднительном положении, британское правительство объявило изменой родине использование любого другого платежного средства, кроме фунта стерлингов. Но у британских граждан всегда был выбор, поэтому изменить их сознание было сложно.

Если бы мы смогли вернуться к золотому стандарту, к нам ненадолго возвратились бы дисциплина и стабильность (все что угодно в нынешних условиях, похоже, будет лучше), но такое решение проблемы было бы только временным, поскольку политики всегда изыщут способы нарушить финансовую дисциплину. Кризисы валюты будут происходить, пока мир не вернется к тому, что рынок, а не правительство будет решать, чему доверить роль платежной единицы в данный момент. Возможно, в следующие три года все мы будем пользоваться долларом; потом же по каким-то соображениям некоторые из нас перейдут на золото, некоторые – на швейцарские франки, а кто-то – на юани. В конце концов мы придем к тому, что, на наш взгляд или по мнению рынка, лучше. Сейчас все пользуются американским долларом, но у этой валюты множество недостатков, поэтому многие начинают отказываться от него, но и то недостаточно быстро.

Писатель и финансовый журналист Хартли Уизерс, бывший глава торгового банка, на собрании Королевского института международных отношений в Лондоне в 1934 году, посвященном будущему золота, сказал: «Тяга к золоту – пережиток примитивного варварства, она восходит к тем временам, когда красота этого яркого металла стимулировала человеческое тщеславие, когда золото служило непременным украшением вождя, из него делались чаши, оружие, в золото облачались жены вождя, им украшались храмы его богов. <…> Любой продукт, ценность которого твердо покоится на человеческом варварстве и человеческой глупости, имеет такие же прочные основания, как и любой другой». Кроме того, это был хороший способ гарантировать цену денег. Джон Кейнс в 1923 году в «Трактате о денежной реформе» написал: «Золотой стандарт – это варварский атавизм». Уоррен Баффет отвергал его как ненужную вещь и концепцию, основанную на страхе. Мнение Уизерса, на мой взгляд, – лучшее наблюдение по поводу золота. Оно (как и глупость) пережило Кейнса и, конечно, будет справедливым для многих грядущих столетий.

Я ОТКРЫЛ свой первый счет в швейцарском банке в 1970 году. Мне казалось, я знал, что произойдет дальше: постоянная девальвация доллара, постоянная инфляция. Я считал, что фиксированные курсы валют долго не протянут. К тому времени фунт стерлингов уже по крайней мере один раз девальвировался, а де Голль поднял крик и насчет доллара, и насчет золота.

Я направился в нью-йоркский офис Swiss Bank Corporation. Это был не какой-то мелкий филиал на углу, куда люди приносили чеки, а большой офис коммерческого банка. Сотрудник банка, разумеется, был в недоумении. Он привык иметь дела с General Motors, с компаниями, которые вели серьезные дела с Швейцарией и вообще с Европой. Для этого он и присутствовал в Нью-Йорке. И тут входит такой странный коротышка и хочет открыть счет, положив туда какую-то мелочь на карманные расходы!

Денег у меня было очень мало. Если вы помните, я тогда потерял все на фондовом рынке. Мою историю можно было приводить в пример опасности продажи без покрытия. Банковский служащий был рад помочь, но я готов был предложить такой небольшой капитал для вывоза за рубеж, что он даже не хотел звонить по этому поводу в Цюрих. Не помню, как мне удалось его убедить, но я изложил ему все причины, по которым мне нужно было открыть счет в швейцарском банке. Сначала клерк не очень-то хотел идти мне навстречу, но в итоге разрешил поместить средства. Он спросил, в каком филиале я хочу хранить деньги. Я ответил, что мне не нужны деньги в США, я хотел иметь настоящий счет в Швейцарии, в швейцарской валюте. Он открыл мне счет не в главном офисе в Цюрихе (несомненно, испугался, как бы его начальство не решило, что ему необходим отдых). Он поместил мои деньги в небольшом офисе в городке Винтертуре, неподалеку от Цюриха, пояснив, что Винтертур находится недалеко от цюрихского аэропорта, так что мне это будет удобно – как будто я действительно нуждался в удобстве такого рода и стал теперь настоящим международным дельцом. Никогда не знаешь, когда захочешь вновь повидать свои пятьдесят баксов.