Долгое дело - Станислав Родионов

Но хватит о детстве. Оно кончилось. Знала ли я, чего хочу? Еще как! Отец говорил: чтобы стать рабочим, можно ничего не хотеть. Чтобы стать начальником цеха, пытайся стать директором завода. Чтобы стать директором завода, стремись стать начальником главка. А если захочешь стать начальником главка, то ставь цель быть министром. Короче, живи с запросом: чтобы сделаться главным бухгалтером, нужно хотеть сделаться министром финансов.

Я хотела... Нет, не трудиться, не руководить, не командовать...

Рябинин куда-то шел.

Семь вечера в июле, а небо не светлое. Облака, его затемнили облака. Видимо, будет дождь. Почему люди не раскрывают зонтиков?

Не центр города и машин немного, а дышать трудно. Не хватает кислорода. Это от автобусов, от их черных шлейфов. Почему улыбаются школьники? Ведь нечем дышать.

Жары вроде бы нет, ведь уже семь. Но асфальт все еще размягченный, липкий. Да нет, он вязкий - подошв не оторвать. Ног не переставить. Их как держат. Почему ж легко бегут девушки на своих каблуках?

Да уж и не семь - уже восемь. Неужели он час шел от троллейбусной остановки до этого дома?.. Почему до этого? Ноги привели, они...

Рябинин поднял тяжелую руку и позвонил. Дверь отошла, не собираясь распахиваться. Нет, распахнулась.

- Почему-то я тебя не узнал, - удивился Рэм Федорович.

- Какая ужасная погода...

- Господь с тобой: солнце вовсю светит.

Рябинин прошел в комнату, поеживаясь от каменного блеска образцов.

- Что случилось? - спросил геолог.

- Ищу человека, который бы не спрашивал, что случилось.

- Считай, ты его нашел.

- Я посижу и пойду.

- Посиди.

Неприятно пахло кофе. И еще чем-то... Книжной пылью. Кристалл дымчатого кварца черным отсветом бил прямо в очки. Рэм Федорович задумчиво острил бородку. Пора идти - уже посидел.

- Рэм Федорович, я тебя никогда не спрашивал о твоей женитьбе...

- Э, разве я был женат? Впрочем, был. Принесу-ка чайку-кофейку.

Он поставил чашки на маленький столик и двинул его к гостю. Знакомый и любимый дух на время все отстранил - Рябинин взял чай и выпил двумя-тремя обжигающими глотками. Напиток растекался по телу, стремясь его успокоить.

- В молодости я был безалаберен и неустроен. В квартире жил, как в поле. Спал на раскладушке, ел с газеты, пил из кружек...

Рэм Федорович налил себе крепчайший кофе и начал потягивать, как-то спрятавшись за чашку.

- Был я виден и красив. Такую взял и жену. Э, пардон, но дальше пойдет банальщина... Возвращаюсь с поля и узнаю, что жена изменяет. Налить?

И налил еще крепче и еще горячей.

- Э, меня, пожалуй, поразило не это, а ее выбор. Я видел того типа, говорил с ним... Маленький, лысый. Не лицо, а череп, обросший жиром. Старше лет на пятнадцать. Фат и дешевый балагур.

Рэм Федорович прикрыл глаза, возвращаясь к невозвратимому.

- Я подозревал секс. Но все оказалось проще и смешнее. Она приходила из моей бивуачной квартиры в его - и попадала в красивую жизнь. Музыка, цветы, изящный стол, целование ручек, комплименты и всяческие обхождения, взятые из заграничных фильмов... Вот и все.

- Она тебя не любила.

- В том-то и парадокс, что любила. Но ей очень хотелось красивой жизни.

Рябинин выпил второй стакан чая, и тоже почти залпом. Как сутки не пил. Желудок отозвался прокалывающей болью - обжег.

И промелькнуло, исчезая...

...Если любить женщину, то лишь обиженную. Если дружить с мужчиной, то лишь с неудачником...

- Ну, а почему остался холостяком?

В другой бы раз этот разговор геолог превратил в остроумную полемику, в веселую интермедию. Но сейчас он Рябинина видел.

- Э, есть любовь, которую ждут. Так сказать, жданная. "Пора пришла, она влюбилась". Эта любовь приходит со своим возрастом, как поспевают в свое время огурцы в парнике. Так вот это не любовь - это томление тела, это секс, который имеет к любви такое же отношение, как летающая тарелка к тарелке суповой. Ради этого жениться...

Рэм Федорович пожал острыми плечами и выпятил колышек бородки.

- Больше никакой любви нет? - тихо спросил Рябинин.

- Есть вторая любовь - нежданная, которая как гром с ясного неба. Как болезнь, как кирпич по голове. Она не смотрит ни на возраст, ни на время года, ни на какой здравый смысл. Вот это и есть любовь настоящая. Но она меня обошла, посему и холост.

- Значит, есть любовь жданная и любовь нежданная?

Рэм Федорович кивнул и понес к губам третью чашку. И вздрогнул, плеснув кофе на колени...

Рябинин хохотал. Он смеялся громко, долго, откинувшись на спинку кресла и придерживая очки. Лицо покраснело - казалось, смех не давал ему дышать.

- Сергей!

- А? - Рябинин смолк мгновенно, словно и не смеялся, а был в гипнотическом сне.

- Дать тебе водки?

- Ты, ты романтик, а не я. Нежданная любовь...

Он встал и пошел к двери. Гостинщикова как подкинуло - он выскочил в переднюю и заступил Рябинину дорогу.

- Я обещал не задавать тебе вопросов, но бросать тебя на произвол судьбы я не обещал.

- Запомни, Рэм Федорович: никакой любви нет - ни жданной, ни нежданной.

- Запомню, но ты у меня ночуешь.

- Я ж к тебе по делу, - вспомнил Рябинин.

Он вернулся в комнату, сел в свое кресло и глянул в пустую чашку. Геолог мгновенно наполнил ее потемневшим чаем.

- Рэм Федорович, в вашем институте есть Храмин...

- Начальник отдела, без пяти минут доктор.

- Кто он?

- Много работает, старается, не пьет, женат, галантен...

- Кто он? - перебил Рябинин.

- Сундук в костюме.

Гостинщикову показалось, что Рябинин хочет еще что-то спросить или узнать.

- Мне к нему зайти?

- Зайди, - оживился Рябинин, - зайди и тихонько спроси: "Скажите, который час?"

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Воскресенье. Я бродил за городом без дорог и направлений. Вышел на брошенную туристскую стоянку. Вкопанный столик, соль в туеске, на пне лесовик из шишек...

Мне теперь нравятся брошенные стоянки, голые пляжи, бытые дороги, пустые дома, обезлюдевшие улицы, заколоченные дачи, опустевшие перроны...

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. После школы я пошла в медицинский институт. Разумеется, при помощи отца. Он взял племянника декана в свою контору. Разумеется, при помощи матери. Она презентовала жене декана одну из своих севрских ваз.

Молодость, дерзания, труд, стройки... А я вам скажу, что теперь в городе растет особое поколение - под звон гитар, под звук магнитофонов, под свет телевизоров... Какое поколение?

Пошел мальчишка в школу, а родители стараются: репетиторы, подарочки учителям, выбивание оценок... Ну ничего, в институте ему будет трудно. Пошел он в институт - родители устроили, связи наладили, распределение обеспечили. Ну ничего, на работе ему, маменькиному сынку, будет трудно. И на работу родители определили - в городе, рядом с домом, к приятелю в контору. Ну, ничего, женится, пойдут дети - будет ему трудно. Женился, пошли дети. Родители купили квартиру, обставили мебелью, денег подбрасывают, внуков нянчат... И так этот сынок живет до пенсии...

Ну, мне еще до пенсии далеко.

Лида нажимала пальцем осветительное зеркало, вертела предметный столик и ладонью гладила тубус. Машинально, бессмысленно. И так весь день.

Она не понимала... К страшному открытию, что ее не любит муж, вдруг прибавилось другое, еще более жуткое. Оно мелькнуло тогда в парке, но Лида его не приняла, отогнав испугом. Оно... Что оно? Открытие? Не открытие, а то, что было за ним, - иссушающее чувство злости... Нет, еще хуже - чувство ненависти к Рябинину. Ненависти к кому ж? К Сергею?

Она убрала микроскоп и протяжно вздохнула. В огромном кабинете других минералогов не было. Полевой сезон.

Сергей мучился - она видела. Что она видела... Его ошарашенные очки да втянутые щеки. Как он мучился, знал только он. И она его не жалела. Боже, не жалела своего Сергея, которого жалела всегда - вел ли допрос он, шел ли на дежурство, пил ли чай. Жалела, потому что у него не было в жизни спокойного дня. Он находил их, беспокойные дни всегда и всюду. Нет, жалела не за это, а жалела, потому что любила. Теперь не жалеет. Что ж, теперь не любит? Это страшнее, чем разлюбили тебя...

Она бросила полотенце на стол, не в силах дотянуться до вешалки. Опавшие руки повисли плетьми - ее опять испугала собственная злоба. Говорят, что в ненависти человек прямо-таки наливается силой, а у нее из рук все падает. Она уже знала, уже поняла эту цепь: сначала комок злости к Сергею, потом испуг, затем бессилие. У кого спросить? Да ведь никто не объяснит, кроме него. Господи, что же это такое...

Лида взяла сумку, закрыла комнату и вышла из института.

Давно растворился в белых ночах июнь. Давно отлетел тополиный пух. Давно подступил синий июль со своим запахом. У каждого месяца свой запах. У июля... Волокнистый запах гвоздики, спирта и чего-то еще... Бензина? Ну да, у него же свой автомобиль.

Она повернула голову. Храмин улыбнулся сверху, из-за ее плеча, наступая гвоздикой, спиртом и бензином. И широким галстуком с фиолетовыми бобиками или бобятами...