Сломанная тень - Валерий Введенский

– А ты… То есть вы, – быстро поправился Пантелейка, – нашего Угарова знаете?

– И вашего Тучина знаю! Я, брат, сам из крепостных. Служил Тучиным верой и правдой, за барчуком с самых пеленок ходил. За то и наградил! Как вырос Александр Владимирович, так мне вольную и выдал!

– Как же! Выдал! Клещами из него тянули! – поправила мужа Катерина. – Кабы не моя Лизавета Петровна…

Чуть не припечатал благоверную Данила! Так он ловко на нужный разговор вывернул, оставалось лишь заметить, что и Пантелейке надо не за страх, а за совесть служить. Тогда и его рано ли, поздно ли освободят! И вот, здрасте…

Пантелейка неожиданной поддержкой воспользовался:

– Ага! Противный этот Тучин! Ни здравствуй, ни до свидания. На нас, на слуг, как на мебель глядит.

– Это все потому, что художник! – вступился за Тучина Данила. – О картинах своих думает. Оттого и не здоровается. И накричать может, если помешаешь.

– Картины рисует? – изумился Пантелейка.

– Ну да!

Лицо Пантелейки выразило крайнее удивление. Пухлая нижняя губа вывернулась наружу, а пушистые ресницы быстро-быстро захлопали:

– Я тогда тоже художник!

– Ты что, рисовать умеешь?

– Было б чем! В деревне – больше угольком на печке. Батька ругался. Может, оттого и сплавил, что печку белить надоело. А Филипп Остапович мне карандашей купил. И красок, акварель называется. У меня и альбом есть. Будете в гостях – покажу.

– А ну-ка, – Данила сходил в кабинет Ильи Андреевича и принес оттуда лист бумаги и тонко отточенный карандаш, – рисуй!

– А что?

– А хоть меня!

– Запросто!

Пантелейка легкими штрихами за пять минут набросал портрет – сидит Данила за самоваром и прихлебывает чай из блюдечка.

– Здорово! Молодец! – похвалила Катерина, когда мальчик закончил и протянул листок.

– И вправду молодец! – восхитился Данила. – Тебе не к казакам надо, а в Академию художеств.

– Зачем?

– Учиться! У тебя талант! А выучишься, станешь художником – сам себя выкупишь. Хорошие художники зарабатывают много!

– Да? – вспыхнули глаза Пантелейки. – Больше разносчиков?

Нравилась ему эта работенка. Ходишь везде, и еда всегда при тебе!

– Сравнил! Больше доктора!

– Ух ты! – совсем обрадовался Пантелейка, но при упоминании доктора внезапно вспомнил, зачем приехал. – А где же ваш хозяин загулял?

Данила пожал плечами. Тоннер после встречи с Киршау пребывал в задумчивости, на осторожный вопрос, куда уезжает, ответил: «Навестить…», а вот кого, сообщить забыл.

– Я, пожалуй, домой пойду, Филипп Остапыч там, поди, волнуется! Спасибо за чай! Сами доктору скажите, чтоб к нам ехал.

– Да куда ж ты пойдешь! – всплеснула руками Катерина. – Темень на дворе! Слышишь, как волки воют?

– Какие в городе волки? – важно спросил Пантелейка. Он и сам по приезде в Петербург пугался собачьего лая. – Волки – это у вас, в деревне…

Уже давно, с того самого момента, как Тоннер пригласил их в услужение, Катерина считала себя городской, и замечание Пантелейки больно ее задело. Обиженно выскочив из-за стола, она принялась яростно сметать с него крошки. Поднялся и дремавший в углу Моська, подкрался к Пантелейке и оглушительно тявкнул. Мол, зачем хозяйку обидел? Казачок от неожиданности запрыгнул на скамью, на которой только что сидел.

– Никуда ты не пойдешь! – строго заявила Катерина. – Тебя за доктором прислали?

Мальчик кивнул.

– Вот сиди здесь и жди!

Только представьте! Вы пришли к больной, которую даже нашатырь не вывел из обморока, а ее нет! Нигде нет! Ни на кровати, ни под кроватью, ни за китайской ширмой. Илья Андреевич даже очки надел. Ерунда какая-то! Куда подевалась?

Тоннер еще раз оглядел огромную спальню. Сверкало тут все, даже украшенная бронзовыми накладками мебель, не говоря уже о позолоченных люстре и подсвечниках.

Где же генеральша? Вроде спрятаться негде. Укрытая парчовой накидкой кровать, пуфики и оттоманки вдоль стен, в каждом углу по столику – овальный в окружении мягких кресел; ломберный, весь перепачканный мелом; для рукоделия, заваленный шляпными лентами; и, наконец, главный – туалетный с большим-пребольшим зеркалом, уставленный шеренгами пудрениц, флакончиков с духами и баночек с кремами.

Может, Софья Лукинична очнулась и спряталась за шторами? Мало ли что ненормальной взбредет в голову? Или за занавеской непонятного назначения между оттоманкой и ломберным столиком? Прихватив с него свечу, Тоннер отдернул занавеску, обнаружил за ней дверь, рывком распахнул ее. От запаха нафталина защипало глаза, защекотало в носу. Стараясь реже дышать, ежеминутно вытирая слезы, Илья Андреевич двинулся внутрь гардеробной комнаты. Платья, шубы, корсеты, плащи, пелерины висели на манекенах и вешалках, лежали в коробках, а иногда и без оных. Илья Андреевич, не спеша, обошел эти джунгли, изредка раздвигая лианы рукавов и подолов. Спрятаться тут легко, но Софьи Лукиничны нет и здесь! Сверхчувствительное обоняние доктора непременно учуяло бы ее сладкие духи, их даже нафталин бы не заглушил.

Куда же подевалась Лаевская?

Скрип! Тоннер остановился. Из спальни донесся скрежет, будто ключ в замке провернули. Илья Андреевич поспешно вернулся туда.

– Испугались? – кокетливо спросила Софья Лукинична. Живая и невредимая, она стояла руки в боки у двери в коридор.

– Признаться, да.

– Какой вы пугливый! – Лаевская, спрятав ключ от двери на груди, двинулась к нему. – Какой нерешительный!

– Вам лучше? – спросил, пятясь в гардеробную, Тоннер.

– Нет! Хуже! Вы должны меня обследовать! Всю! Здесь нам никто не помешает!

Тоннер затравленно огляделся.

– Вы мне сразу понравились! – обрадовала его генеральша.

– Но где вы от меня прятались? – попытался доктор сменить тему и выиграть время. Он и сам уже понял: за шторами.

– Я была в другом мире! Среди теней и призраков! – Софья Лукинична протянула руку: – Дотроньтесь! Ощутите потусторонний холод!

Тоннер уже уперся спиной в коробки с платьями. Поставив на пол саквояж, он дотронулся до холодной руки Лаевской (вероятно, надуло из окна, а может, периферийное кровоснабжение у Софьи Лукиничны не в порядке).

– Чувствуете?

Ощутив нервную дрожь Тоннера, Софья Лукинична возбудилась еще больше. Как же доктор хорош! И как наивен, как неиспорчен! Подобных мужчин она называла «ласковыми медвежатами». Любовниками, надо признать, они были не лучшими, излишняя робость приводила к поспешности, наслаждение получалось коротким. Но ласкали «медвежата» так нежно!..

– Поцелуй меня!

Тоннер чмокнул пухлую ручку, что еще больше раззадорило Лаевскую.

– Не так…

– Софья Лукинична…

– Зови меня Амалией! Это мое имя в потустороннем мире! Обними меня!

– У меня свеча в руке!

Софья Лукинична, мощно дунув на свечку, устранила препятствие.

– Возьми меня!

Она притянула к себе нерешительного доктора и впилась ему в губы. Переведя дух после страстного поцелуя, Тоннер прошептал:

– Может быть, в постель?

Лаевская горячо согласилась:

– Да! Неси! – и попыталась подпрыгнуть. На такую галантность Тонер способен не был.

– Я боюсь вас уронить…

– Тогда, – простонала Лаевская, – возьми меня здесь!

– Нет, Амалия, нет! – в тон ей ответил доктор. – Я хочу возлечь с тобой на ложе!

Придуманное самой имя произвело на Софью Лукиничну магическое действие. Она выпустила Илью Андреевича, повернулась и на ощупь (лишь тоненький лучик света пробивался из-за прикрытой двери) двинулась к спальне.

– Следуй за мной, Адам!

– Адам? – переспросил Тоннер.

– Так зовут в потустороннем мире тебя!

– А-а! – Тоннер тихонечко поднял с пола саквояж. Следующий вопрос он непременно хотел задать в темноте, чтобы глаза его не выдали. – Амалия! Я очень волнуюсь! Не найдется ли у тебя что-нибудь выпить?

Софья Лукинична обрадовалась. Хорошая идея! Отличная! Она не ошиблась! Они с Тоннером родственные души! Сама Софья Лукинична пристрастилась к спиртному давно. Вино и водка развеивали сумрачное настроение, помогали от бессонницы. Но пила она тайком и одна, домашние ее пристрастие осуждали и строго следили, чтобы Софье Лукиничне никто из слуг спиртное из кладовой не приносил. Несчастной приходилось добывать его самой. Ах, какое это было унижение – самолично заходить в лавку, а потом, пряча, заносить бутылку в дом…

– Конечно! Водочки?

Тоннер поперхнулся от неожиданности. С водкой задуманная смесь может получиться чересчур радикальной.

– Предпочел бы шампанское…

– Для тебя, Адам, у меня есть все!

Софья Лукинична снова бросилась доктору на шею. Пришлось обнять ее одной рукой.

– Пошли, Амалия!

– Ты торопишься, Адамчик?

– Сгораю от нетерпения! – солгал Илья Андреевич. На самом деле он беспокоился о настоящих больных. Как там Ирина Лукинична? И князя навестить давно пора. Обещал ведь!

Они вошли в спальню. Софья Лукинична достала из письменного стола запечатанную бутылку и липкий стакан.