Формула власти. Первое условие - Анастасия Поклад

актовом зале…

— Да. И если вы успешно справитесь с моим поручением, это сильно поможет в организации. Попутного ветра!

Это было одно из сильфийских пожеланий удачи. Оно хорошо прижилось среди воспитанников летного отделения.

* * *

Помощник директора по политическому отделению был занят. С утра он позабыл открыть окна, и сейчас горбился в душном кабинете за рабочим столом. Однако помощник директора не замечал духоты и неудобства собственной позы. Он писал Письмо. Но не деловое обращение к начальству, не распоряжения наставникам и даже (о, редкость!) не служебный донос. Послание, занимавшее сейчас всего несколько строчек, было любовным.

«Драгоценная моя, желанная. Мне мучителен каждый миг разлуки с тобой. Мечтаю вновь увидеть твои золотистые локоны, объять губами каждую частичку твоего нежного тела. И наяву мне снятся твои янтарные глаза, которые затягивают мою…»

— Господин помощник директора, можно войти?

В дверях топталась нескладная горбоносая девятигодка. Летчица, судя по форме. Только на летном отделении девочки носят штаны.

— Чего тебе? — не по уставу раздраженно спросил помощник директора. Ему хотелось поскорее вернуться к Письму, а мысли сейчас витали далеко от Институтских стен. В Мавин-Тэлэе ждала ответа благородная, пока незамужняя красавица с «янтарными» глазами. И затягивать это ожидание не следовало.

— Ты меня помнишь? Ты у нас на восьмом году два раза политическое воспитание заменял.

— Не припоминаю. Если это все, немедленно покинь кабинет, я сейчас очень занят.

Огромные глаза непрошеной посетительницы выразили небывалое горе.

— Ах, господин помощник директора, я всего лишь хотела сказать, что ты мой самый любимый наставник, я запомнила те два урока на всю жизнь! И когда узнала, что ты покидаешь нас, решила попрощаться…

— Что за чушь? Я никуда не ухожу.

— Как, тебе не сказали еще? — девчонка прижала ладони к щекам. Было видно, что она вот-вот расплачется. — Только что я спешила на урок. И увидела списки на увольнение, вывешенные, как полагается, на двери кабинета господина заместителя директора. И там было твое имя. Какое горе для меня!..

Помощник директора удивленно приподнял брови. С нынешним заместителем они были лучшими друзьями. И еще сегодня утром тот собирался хлопотать за внеочередную премию для своего товарища. Чушь какая-то, иначе не скажешь. От потрясения помощник даже почти вспомнил фамилию девчонки: Черана или Ченара… А имя вроде на «К». Ее еще наставница истории сильно хвалила. А наставница полетов ругала.

— Ты перепутала, наверное, сдуру. Иди на урок и не забивай себе голову.

Помощнику директора показалось, что девочка странно ухмыльнулась. Но в этот же миг она заревела так жалостно, что все ухмылки были списаны на игру света.

— Я… уйду, — лепетала девчонка сквозь слезы. — А тебя уволят… насовсем… нет, ни за что! Позволь, умоляю, остаться с тобой до конца!..

— Сейчас же прекрати истерику!

— Не могу… не получается… Ах, ох, что же теперь будет… мне так стыдно за себя, господин по…

Рыдала девятигодка противно. Ее и без того малосимпатичное лицо покраснело, скривилось. Другое дело — златокудрая госпожа из Мавин-Тэлэя. Даже от слез краше становится.

— Уймись, кому сказал! — девчонка на миг подняла глаза, и было в них что-то такое, от чего помощник директора немного смягчил тон: — Посиди, успокойся. Окно открой. Я тебе воды принесу. И только попробуй к моему приходу не успокоиться!

Когда помощник вернулся, девятигодка уже не плакала, а стояла напротив раскрытого окна и что-то высматривала в небе. Воды она отпила совсем чуть-чуть и сразу виновато затараторила:

— Ты не сердись только, господин помощник директора. Я окно открыла, ветер дунул, и бумага со стола — фьють! Улетела, я ничего сделать не смогла. Это важная очень была бумага, да? Я могу спуститься и поискать внизу…

— Не надо, она, наверное, уже за забором. Не беспокойся, там не было ничего важного.

— Я еще сказать хотела, — девчонка теперь глядела прямо в глаза, даже к руке его прикоснулась. — Когда я увидела тот список, то зашла к господину заместителю директора, хотела узнать, за что тебя уволить хотят. А он накричал на меня, и велел тебе передать, что объяснит все ночью, в Институтском саду, у дальней аллеи. Не раньше и не позже. Дозволь мне на урок идти, я уже совсем опоздала.

Помощник дозволил. Когда за девятигодкой закрылась дверь, он опять сел за стол и достал чистый лист. Занес перо над бумагой, подумал, отложил. Вдохновения больше не было. Он не знал, что несколько минут спустя его лучшему другу, заместителю директора, подбросят под дверь, на которой не висело сегодня никаких списков, такое послание:

«Твой лучший друг склонил твою жену к измене. Сегодня ночью он будет гулять в саду у дальней аллеи. Доброжелатель».

А к записке будет прилагаться любовное письмо без адресата, якобы улетевшее в окошко.

* * *

Клима сидела на подоконнике и кусала губы. Сильфийские часы в холле показывали половину третьего. Из открытого окна девушка хорошо видела поле и тренирующихся там мальчишек с десятого года. Сегодня они не летали на досках, а учились управлять очередным чудом сильфийской техники — тяжеловиками. По слухам, Орден закупил около восьми сотен этих машин, а десяток отдали Институту. Девочки на тяжеловиках не работали, силенки не те. А у парней уже третье занятие.

Диковинное изобретение походило на бронированную карету без излишеств, с шестью толстыми тяжелыми колесами. Наверху и сбоку находились квадратные люки, чтобы залезать внутрь. Клима не могла знать, что там, но видела: в тяжеловик помещаются четыре человека с оружием и экипировкой. Грязно-желтая махина могла быстро ездить вперед и назад, с трудом и скрежетом разворачиваться и плеваться огненными струями на расстояние трех десятков шагов.

Тяжеловики существовали всего ничего, а про них в Институте уже ходила байка. Якобы веды, впервые увидав на поле боя карету в броне, изрыгающую огонь, решили, что орденцы поступились принципами и воспользовались колдовством, вызвав из иных миров какую-то нечисть. И решили веды загнать непонятную жуть обратно. Собрались с силами, поворожили — ничего! Тогда подумали, что Орден, потеряв всякий стыд, свою нечисть еще и защитой колдовской обеспечил. Набежали к тяжеловику веды самые маститые, пыхтели-пыхтели, но все без толку. Ездит тяжеловик по полю, жжет неприятеля напропалую, и ничто его не берет. Тогда вызвали из самой ведской столицы, города Фирондо, Эдамора Карея. Мол, он среди ведов самый коварный и беззаконный, придумает что-нибудь. Вышел Эдамор Карей к тяжеловику, репу почесал, в носу для солидности поковырялся. И, о чудо! «Страшная нечисть из иных миров» остановилась, развернулась и уехала. Эдамору Карею достались ведские почести, а тяжеловику,