Американский брат - Андрей Троицкий

Убивая время, он переходил из зала в зал, – Лики не было нигде, ее телефон не отвечал. Наверное, она появится позже, подруга государственного мужа имеет право опаздывать.

Кто-то коснулся плеча. Скуластое, с большими глазами лицо Киры Стоцкой, девушки, вечно ожидающей наследства, было печально и бледно, как молодая луна. Кажется, она сошла с черно-белой фотографии, только густо накрашенный чувственные губы горели огнем. Для сегодняшнего вечера она выбрала черно-золотое платье, обнажавшее худые плечи. Когда смотришь на Киру, ее хочется защитить, хотя ей ничего не угрожает. Джон подумал, что Кира скажет что-то умное. Она загадочно улыбнулась и спросила, часто ли его вызывают в полицию на допросы, и что он собирается делать дальше: работать в другом банке или вести светский образ жизни.

– Уйду в монастырь, – ответил Джон. – Давно об этом думал. А как здоровье твоего отца?

– Совсем плох, – Кира покачала головой. – Вчера его целый день рвало. А потом… Он поел и его снова вырвало. Прямо на ковер. Если будешь хорошим мальчиком, – получишь бонус. Приглашу тебя на отцовские похороны.

Кира рассмеялась собственной шутке.

– Как твой новый "ягуар"? – спросил Джон.

– Не знаю. Я за руль садилась всего пару раз. И зачем он мне? Чтобы торчать в пробках?

– Купила что-нибудь новое?

– Может быть, сегодня куплю. Это же выставка-продажа.

Кира повисла на руке и потащила за собой. Скучные пейзажи средней полосы России, какие бессчетно писали и десять, и пятьдесят, и сто лет назад: березовые рощицы, луга с дикими цветами, речные отмели. Портреты старух, стариков с темными лицами, разрезанными глубокими морщинами. Центральное, самое большое полотно самого большого зала называлось "Возвращение": мужчина в солдатской гимнастерке с медалью на груди, присев на крыльцо бревенчатого дома, вытащил ногу из сапога и разматывает несвежую портянку. В шаге стоит старуха, она поджала губы, чуть наклонилась вперед, кажется, – принюхивается.

На соседнем полотне, – посреди вспаханного поля чумазый парень в спецовке чинит старый трактор, на земле ведро с соляркой, – "Рабочий полдень". Рядом, – другой парень в вышитой на груди праздничной косоворотке сидит в избе у подслеповатого окна и наклеивает на конверт марку. На столе исписанный лист бумаги, – "Письмо подруге", имя художника ничего не говорит. Вот дородная баба вышла на мостки с корзиной белья – "Сельское утро". Другая дородная женщина развешивает на веревке в крестьянском дворе какие-то тряпки, – "Приятные хлопоты". В сумеречном подвале у верстака жилистый мужик в ватных штанах и исподней рубахе строгает деревяшку, – "Хозяин". Джон читал названия картин и ценники, прикрепленные справа от рамы, и покашливал в кулак. Судя по ценам, картины писал Кандинский.

– Это символы патриотизма, – сказала Кира. – Большой стиль. Обрати внимание на темы и стилистику. Живопись – грубоватая, даже брутальная, но притягательная. Эти вот эти бабы и парни из народа, – это и есть сегодняшний патриотический мейнстрим. Ты скажешь: тебе надо писать рецензии в журналы. И попадешь в десятку, – когда-то я этим и занималась. Кропала всякий вздор в модные журналы. Да… На заре туманной молодости. Насколько я помню, в ту пору мой папаша был еще здоров.

– А что такое патриотизм? Пролетарии из народа плюс березки и елочки?

– Ты круглый дурачок. Ты не от мира сего. А еще в банке работал. Патриотизм – это не любовь к родине. Это то, на чем сегодня зарабатывают деньги. Причем большие деньги. Никаких вложений, – и огромные дивиденды. Но покупать эти картины я передумала, хоть это модно. Иначе в доме будет пахнуть не отцовскими лекарствами, а соляркой и солдатскими портянками. Правду говорят, что ты американец?

– Кто говорит?

– Ну, не важно… Просто говорят. Я не люблю американцев. Они вечно лезут, куда не надо. С другой стороны, мир давно погрузился бы в хаос, погряз в кровавых войнах, а мы жили бы на бойне, по колено в крови. Ну, если бы не Большой брат с большой дубиной. И мало желающих попробовать эту дубину на своей голове.

– Возможно ты права. Почему здесь так много охраны?

– Потому что скоро появится твоя подружка Лика со своим петушком и еще пять-шесть государственных чиновников. Они такие важные и высокопоставленные, что их приходится охранять. Они не будут пить водку где-то в углу. И закусывать черным хлебом с засохшей икрой. Для них в отдельном зале накрыт отдельный стол. С хорошими напитками и закуской. Господи, и где эта Лика отхватила такого кадра? Говорят, ради нее он хочет оставить семью. Вот повезло бабе. Ей не надо ждать, когда родной папаша захлебнется рвотой. Ой, меня зовут…

Кира отлепилась от Джона и повисла на руке какого-то модно одетого старика с синим лицом, цыплячьей шеей и узловатыми пальцами, украшенными золотыми перстнями. Старик нетерпеливо постукивал по паркету тростью и сладострастно улыбался.

* * *

Джон хотел вернуться к буфету, но тут увидел Лику. В простом черном платье с двумя нитками жемчуга на шее она казалась почти незаметной на этой ярмарке тщеславия. Лика взяла его за руку, молча отвела в дальний полутемный зал.

– Я поговорила с Борюсиком, – сказала она. – Он сказал, что ничем не может помочь. Дело слишком заметное, о нем писали в газетах. И деньги слишком большие. Словом, он не хочет связываться. Прости.

– Твой Борюсик знает кто я?

– Ну, разумеется. Он же не с Луны свалился.

– Тогда скажи ему вот что. Меня таскают в полицию и требуют, чтобы я сказал хоть несколько слов о последних днях работы банка. О том, что происходило перед побегом Львова и Биркуса. Полиции нужно знать, где хотя бы часть денег, которые присвоил себе Львов. А мне есть, что сказать. Ко мне попала одна запись, разговор ближайшего помощника Львова и твоего Борюсика. Длинная беседа, которая состоялась в нашем банке, в комнате для особо важных гостей. Оказывается, Борис держал у нас много денег. Он получил их за день до банкротства, когда выплаты рядовым клиентам были остановлены. Кроме того…

– Ну, что еще? У Бориса никогда не было счетов в вашем банке. Я это точно знаю. Он сам говорил, я ему верю.

– Счета не на его имя, – это номерные счета. Впрочем, технические детали не имеют значения. В банке хранились деньги Бориса, деньги сомнительного происхождения. В файлах есть информация о том, откуда они поступали и куда потом уходили. Кроме того, – у меня есть запись разговора Бориса и заместителя управляющего банка. Твой друг говорит, что заберет свои вклады, наличными.

– Можешь дальше не рассказывать. Если ты думаешь, что у тебя получится шантажировать Бориса, то ошибаешься. Он пришлет несколько своих парней, которые открутят твою голову. Этим все кончится. Этих парней ты можешь встретить прямо здесь, на выставке. Посмотри на их лица. Так выглядит твоя смерть.

– В любом случае я успею отправить файлы, кому надо. Эта информация дорого стоит.

– Господи, ты просто дурак.

Лика заглянула ему в глаза, сжала губы и покачала головой. Он видел, как напряглось ее лицо, на лбу появились морщинки, брови сошлись на переносице, а глаза потемнели. Джон подумал, что Лика очень дорожит Борюсиком, возможно, любит его по-настоящему. Так, как не любила Тома. Из его затеи ничего не получилось. Он знал, что шансы не велики, но все-таки должен был попробовать этот вариант. И все закончилось так, как должно было закончиться. Два раза за вечер, от двух разных женщин услышать, что ты дурак, – это уже диагноз, это приговор. Две разные женщины… Наверное, они правы.

– Господи, ты просто дурак, – повторила Лика шепотом. – Даже не ожидала от тебя такого. Ты работаешь в Москве уже несколько лет. И ничего не понял. Ничего не смыслишь ни в бизнесе, ни в людях. Твоя жизнь стоит ровно столько, сколько берут убийцы за то, чтобы выполнить заказ. Пятнадцать-двадцать тысяч долларов, не больше, – за такого умника. Даже я, женщина, это знаю.

– Ты не простая женщина. Ты подруга государственного мужа. Послушай меня…

– Заткнись. Если ты только попытаешься ему навредить, тебя найдут на другом конце земли и закопают живого. А тем ментам, которым ты направишь свои жалкие файлы, тоже не поздоровиться. Но в отличие от тебя они умрут не слишком быстро. Сначала их выгонят с работы. Лишат всех званий и наград. Обвинят в каком-нибудь ужасном отвратительном преступлении. А в придачу, – в наркоманами и педофилии. И сделают так, что они сами наложат на себя руки. Выпадут из окна или повесятся в каком-нибудь грязном сортире. А не захотят, – так им помогут. Нравится?

– Не очень…

– Тогда разговор окончен. Уходи. Я хотела помочь… Но больше не желаю тебя видеть. Не звони, не напоминай о своем существовании. Никогда не думала, что ты – жалкий шантажист.

Лика повернулась и ушла. Джон проводил ее взглядом, засмотрелся на ее прямую спину, точеную шею, гордую посадку головы и вздохнул. Красивая женщина…